Теперь все сидели внутри, мост постоянно был поднят, а Глатисанта возлежала в свете луны у подножия башни, и голова ее отблескивала серебром. Убивать ее Пеллинор отказался.
Как-то после обеда вдруг объявился Мерлин, шедший пешком на север с рюкзачком вроде ранца и в паре чудовищных башмаков. Он был гладок, бел и весь сиял, словно угорь, приготовляющийся к свадебному путешествию в Саргассово море: близилось время Нимуи. Но он оставался все таким же рассеянным и никак не мог припомнить одной вещи о которой обязан был рассказать своему ученику, а потому историю местных затруднений слушал вполуха.
— Прошу прощения, — кричали они со стены, пока волшебник стоял снаружи, — это насчет Искомой Звери. Королева Лоутеана и Оркнея страшно гневается из-за нее.
— А вы уверены, что из-за нее?
— Определенно, дорогой друг. Видите ли, она нас держит в осаде.
— Мы с ним переоделись в некое подобие Зверя, уважительный сэр, — жалобно голосил сэр Паломид, — и она увидела, как мы входим в замок. Налицо признаки, э-э-э, пылкой привязанности. Теперь эта тварь не уходит, потому что верит, что ее самец сидит внутри, и оттого опускать мост крайне небезопасно.
— А вы бы лучше объяснили ей все. Вышли на укрепления и объяснили, что она ошибается.
— Думаете, она поймет?
— В конце концов, — сказал волшебник, — это же волшебный зверь. Так что дело вполне возможное.
Но ничего из их объяснений не вышло. Она глядела на них так, словно подозревала их во вранье
— Послушайте, Мерлин. Постойте, не уходите.
— Мне пора, — отвечал он рассеянно. — Я должен что-то где-то сделать, но только не помню — что. А пока мне следует продолжать мой поход. Я должен встретиться в Северном Хумберланде с моим наставником Блейзом, чтобы мы могли занести сражение в хронику, потом нам предстоит немного понаблюдать диких гусей, а после этого, — нет, не могу припомнить.
— Но Мерлин, Зверь не хочет нам верить!
— Не обращайте внимания, — голос его оставался неуверенным и тревожным. — Не могу останавливаться. Простите. Извинитесь за меня перед Королевой Моргаузой, ладно? И скажите, что я справлялся о ее здоровье.
Он приподнялся на носки и начал вращаться, намереваясь исчезнуть. Не так уж и много ходил он пешком в своем пешем походе.
— Мерлин, Мерлин! Погодите немного!
На миг он снова возник и спросил раздраженно:
— Ну? В чем дело?
— Зверь не поверила нам. Что же нам делать? Он нахмурился.
— Примените психоанализ, — сказал он наконец, вновь принимаясь вращаться.
— Но подождите же, Мерлин! Как его применять-то?
— Стандартным методом.
— Да в чем же он состоит? — в отчаянии закричали они.
Мерлин исчез совсем, но голос его еще задержался в воздухе.
— Просто выясните, что ей снится, ну, и так далее. Объясните ей простые факты жизни. Только не увлекайтесь слишком идеями Фрейда.
Вот после этого Груммору с Паломидом и приходилось лезть вон из кожи — оттеняя счастье Короля Пеллинора, не желавшего возиться с пустяковыми проблемами.
— Так вот, понимаешь, — надрывался сэр Груммор, — когда курица сносит яйцо.
И сэр Паломид, перебивая его, лез с объяснениями касательно пестиков и тычинок.
Внутри замка, в королевском покое Дозорной Башни, лежали в двойной кровати Король Лот и его супруга. Король спал, утомленный усилиями, которых требовало от него писание военных мемуаров. Да и не было у него особой причины бодрствовать. Моргауза лежала без сна.
Завтра она отправлялась в Карлион на свадьбу Пеллинора. Она отправлялась, как объяснила она мужу, в качестве своего рода посланца, — с тем, чтобы вымолить ему прощение. С собой она забирала детей.
Лот, услышав об этой поездке, рассердился и хотел ее запретить, но супруга знала, как с ним управиться.
Королева беззвучно выбралась из кровати и подошла к своему сундуку. С тех пор как армия возвратилась, ей много нарассказали об Артуре — о его силе, обаянии, невинности, великодушии. Величие его явственно проступало даже сквозь покровы, наброшенные завистью и подозрительностью тех, кого он одолел. Также ходили разговоры и о девице по имени Лионора, дочери графа Санам, с которой, как уверяли, у молодого человека роман. В темноте Королева открыла сундук и постояла с ним рядом в пятне падавшего из окна лунного света, держа в руках некую полоску. Последняя смахивала на тесьму.
Эта полоска представляла собой колдовское приспособление для магии, не столь жестокой, как та, с черной кошкой, но еще более отвратительной. Оно называлось «путы», — совсем как веревка, которой стреножат домашних животных, — таких вещиц немало хранилось в потайных сундуках Древнего Люда. Предназначалось оно скорее для ворожбы, чем для серьезной магии. Моргауза добыла его из тела солдата, привезенного мужем домой для похорон на Внешних Островах.
Тесьма была из человеческой кожи, и вырезалась она так, чтобы вышел силуэт покойника. Это означает, что вырезать ее надлежало, начиная с правого плеча, и нож — с двойным лезвием, чтобы вышла лента, — должен был пройти по наружной стороне правой руки, затем, словно бы вслед за перчаточным швом, вверх и вниз по каждому пальцу и далее тыльной стороною руки вверх до подмышки. Потом он спускался по правому боку вниз, огибал ногу, поднимался к промежности — и так далее, пока не заканчивал круга на том же плече, с которого начал. Получалась такая длинная лента.
Использовали же «путы» следующим образом. Нужно было застать человека, которого вы любите, спящим. Затем нужно было, не разбудив его, набросить «путы» ему на голову и завязать бантиком. Если он в это время проснется, то не позже, чем через год, его постигнет смерть. Если же не проснется до самого конца операции, тогда ему ничего не останется, как вас полюбить.
Королева Моргауза стояла в свете луны, протягивая «путы» между пальцами.
Четверка детей тоже бодрствовала, но не в своей спальне. Во время королевского обеда они подслушивали на лестнице и потому знали, что отправляются вместе с матерью в Англию.
Они находились в крохотной Церкви Мужей — часовне, которой было столько же лет, сколько христианству на островах, хотя имела она в длину и в ширину не более двадцати футов. Построена часовенка была из нетесаного камня, как и огромная крепостная стена, и лунный свет проходил сквозь единственное окно, незастекленное, чтобы упасть на каменный алтарь. Купель для святой воды, на которую падал свет, была выдолблена в грубом камне, под пару ей была и вырезанная из кремня крышка.
Дети Оркнея стояли, преклонив колени, в доме своих предков. Они молились о том, чтобы им выпало счастье хранить верность их любящей матери, чтобы они оставались достойными вражды Корнуолла, которой она их учила, и чтобы им никогда не довелось забыть туманную землю Лоутеана, в которой царствовали их отцы.
За окном торчком стоял в темном небе месяц, похожий на краешек ногтя, срезанный с пальца для колдовства, и явственно различался на фоне небес флюгер в виде вороны со стрелою в клюве, нацеленной на юг.
14
На счастье сэра Паломида и сэра Груммора Искомая Зверь вняла голосу разума в самый последний миг, перед тем как кавалькада выступила из замка, — если б не это, им пришлось бы остаться в Оркнее и пропустить королевское бракосочетание. И то они ее уламывали целую ночь напролет. Зверь пришла в себя совершенно внезапно.
Впрочем, не без побочных эффектов, ибо она перенесла свою привязанность на преуспевшего аналитика, Паломида, — что частенько случается в психоанализе, — и полностью утратила интерес к своему прежнему господину. Король Пеллинор, повздыхав о старых добрых денечках, поневоле уступил права на нее сарацину. Вот почему, хоть Мэлори и ясно говорит нам, что лишь Пеллинор может ее настигнуть, в последних книгах «Смерти Артура» мы постоянно видим, как за ней гоняется сэр Паломид. В любом случае, особой разницы в том, кто ее может настигнуть, а кто не может, нету, все равно никто не настиг.
Долгий переход на юг, к Карлиону, с мерно раскачивающимися паланкинами и трясущимся в седлах конным эскортом под вьющимися флажками, возбуждал во всех волнующие чувства. Небезынтересное зрелище представляли собой и сами паланкины. Это были обыкновенные тележки со своего рода флагштоками спереди и сзади. Между флагштоками подвешивался гамак, в котором тряска почти не ощущалась. Двое рыцарей ехали за королевской повозкой, радуясь, что им все-таки удалось выбраться из замка и что теперь они попадут на королевскую свадьбу. За ними следовал Святой Тойрделбах с Матушкой Морлан — свадьба предстояла двойная. Сзади тащилась Искомая Зверь, не спуская глаз с Паломида, — из опасения, что ее опять бросят.
Все святые вылезли из своих ульев посмотреть, как они отъедут. Все фоморы, Фир Волг, Племена богини Дану, Древний Люд и прочие без малейшей подозрительности махали им руками с утесов, из плетеных лодчонок, с гор, из болот и из-под раковинных куч. Благородные олени и единороги все до единого выстроились по вершинам холмов, чтобы пожелать им доброй дороги. Крачки с раздвоенными хвостами, поднявшись над устьем реки, прощались с ними визгливыми криками, словно бы изображая сцену отплытия судна из какой-то радиопьесы; белобрюхие каменки и коньки перепархивали за их спинами с одного куста утесника на другой; орлы, сапсаны, вороны и галки описывали над ними круги; торфяной дым летел им вослед, будто норовя в последний раз ударить в их ноздри; огамические камни, потайные ходы и береговые форты напоказ выставляли под сверкающее солнце свою доисторическую каменную кладку; лососи и сельди высовывали из воды лоснистые головы; и в общий хор вливались горы, ущелья и вересковые склоны прекраснейшей на свете страны, — и сама душа гаэльского мира кричала мальчикам самым звучным из голосов, доступных эльфам: «Помните нас!»
Если путешествие взволновало детей, то столичных чудес Карлиона хватило, чтобы у них занялось дыхание. Там, вокруг Королевского замка, шли улицы — не просто улица, одна-единственная, — стояли замки суверенных баронов, монастыри, часовни, храмы, рынки, купеческие дома. На улицах толклись сотни людей, все одетые в синее, красное, зеленое и в иные яркие цвета; они несли в руках корзины с купленными товарами, или гнали перед собой стада шипящих гусей, или просто метались туда-сюда (на этих были ливреи какого-нибудь знатнейшего лорда). Звонили колокола, на башнях били куранты, плескались штандарты, — казалось, оживал сам воздух над их головами. Собаки, ослы, скакуны в чепраках, священники и фургоны, у которых колеса трубили, как в судный день, лавчонки, где продавались золоченые имбирные пряники, и большие магазины с выставленными на продажу наилучшими частями доспехов, кованными по самой последней моде. Торговцы пряностями, шелком, ювелиры. Над лавками и магазинами висели торговые знаки, как над нынешними харчевнями. Тут были бражничавшие вкруг винных лавок слуги, старухи, крикливо торговавшиеся из-за яиц, бродячие птицеловы, тащившие на продажу клетки с галками, дородные олдермены с золотыми цепями, загорелые пахари, почти без одежд, не считая каких-то кожаных лохмотьев, гончие на смычках, странного вида люди с Востока, продававшие попугаев, миловидные дамы, семенившие мимо в подобиях шутовских колпаков, с верхушек которых свисали, колыхаясь, вуали, и, возможно, с пажом впереди, несшим молитвенник, если дама направлялась в церковь.
Карлион был городом-крепостью, так что всю эту сутолоку окружала зубчатая стена, казавшаяся нескончаемой. Через каждые двести ярдов из стены выдавалась опорная башня, а с четырех сторон ее прорезали громадные ворота. Приближаясь к городу по равнине, вы могли видеть, как крепостные башни и шпили церквей прорастают над стеной — купами, словно цветы в горшке.
Артур страшно обрадовался, вновь увидев старых друзей и услышав о помолвке Пеллинора. Пеллинор самым первым из рыцарей поразил его воображение, когда он еще был мальчиком в Диком Лесу, и он решил устроить для милого друга небывалую по великолепию свадьбу. Для венчания сняли кафедральный собор Карлиона и не пожалели никаких усилий, чтобы гости провели время на славу. Торжественную свадебную мессу служила такая галактика кардиналов, епископов и нунциев, что в огромном соборе, казалось, не осталось угла, где не теснились бы лиловые и пурпурные одежды, не пахло бы благовониями и маленькие мальчики не звонили бы в серебряные колокольца. Порой мальчик подбегал к епископу и тряс перед ним колокольчиком. Порой нунций налетал на кардинала и обкуривал его сверху донизу. Все это походило на битву цветов. Тысячи свечей сияли перед роскошными алтарями. Куда ни глянь, коротковатые, исполненные святости пальцы привычно расправляли маленькие скатерки, или сжимали книги, или поливали друг дружку Святой Водой, или уважительно указывали народу на Господа. Музыка звучала райская — и григорианская и амвросианская сразу, и собор был набит битком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17