Она замечала это и раньше, но теперь это было особенно заметно: казалось, почва ускользала у него из-под ног, он терял веру в прочность того мира, где он некогда распоряжался всем. Их взгляды встретились лишь на миг; его глаза то ли предостерегали ее, то ли молили о сочувствии; потом он вышел. Она посмотрела на стол. Сэр Айзек предусмотрительно уже позавтракал.
Леди Харман, все больше удивляясь, молча села среди общего хаоса и принялась завтракать.
Сэр Айзек откашлялся.
Потом она поняла, что он сказал что-то.
— Что ты сказал, Айзек? — переспросила она, поднимая голову. Он еще шире расставил ноги, рискуя упасть, и заговорил с нарочитой твердостью.
— Мы уезжаем отсюда, Элли, — сказал он. — Сейчас же уезжаем из Лондона.
Леди Харман откинулась на спинку стула и посмотрела на его хмурое, решительное лицо.
— Что это значит? — спросила она.
— Я купил дом у этого Брамли, Блэк Стрэнд. Мы переедем туда сегодня же. Я уже распорядился… Когда позавтракаешь, уложи вместе с Питерс свои вещи. Большой автомобиль будет подан к половине одиннадцатого.
Леди Харман задумалась.
— Но я приглашена на обед к леди Вайпинг, — сказала она.
— Это меня не касается… по всей видимости, — сказал сэр Айзек с насмешкой. — Так вот, автомобиль будет к половине одиннадцатого.
— Но я приглашена на обед…
— Об этом мы подумаем в свое время.
Муж и жена посмотрели друг на друга.
— Мне надоело жить в Лондоне, и я решил переменить обстановку. Понятно?
Леди Харман чувствовала, что против этого можно было бы выдвинуть веские возражения, но не находила их.
Сэру Айзеку пришла в голову удачная мысль. Он позвонил.
— Снэгсби, — распорядился он, — скажите Питерс, чтобы она уложила вещи леди Харман…
— Как же это! — сказала леди Харман, когда дверь за Снэгсби закрылась. Она готова была горячо протестовать, но ее снова остановила и обезоружила чисто женская уверенность, что если она отважится на это, то непременно расплачется или еще как-нибудь даст волю своим чувствам. А что, если подняться наверх и запретить Питерс укладывать вещи?..
Сэр Айзек медленно подошел к окну и постоял там, глядя в сад.
Наверху, в его комнате, раздался громкий стук. Несомненно, там что-то упаковывали… — Леди Харман, чувствуя себя все более униженной, поняла, что не может спорить с ним в присутствии слуг, тогда как его это нимало не смущает.
— Но дети… — сказала она наконец.
— Миссис Харблоу уже все знает, — бросил он через плечо. — Я сказал ей, что это маленький сюрприз. — Он повернулся к ней, и на миг в нем проснулось своеобразное чувство юмора. — Как видишь, это и впрямь маленький сюрприз.
— А как же этот дом?
— Пускай пока постоит запертый… Какой смысл жить здесь, где мы не можем быть счастливы? Как знать, возможно, там нам скорей удастся поладить…
Смущенная леди Харман подумала, что, пожалуй, ей лучше пойти взглянуть, как обстоят дела в детской. Сэр Айзек проводил ее подозрительным взглядом, посвистал сквозь зубы, потом подошел к телефону.
В прихожей она увидела двух странного вида молодых людей в зеленых фартуках, которые помогали лакею переносить шляпы, пальто и другие вещи в моторный фургон, стоявший у подъезда. Она услышала, как две служанки, топая, побежали наверх, по лестнице.
— За полчаса разве уложишь сундук! — сказала одна.
В детской девочки неистово спорили, какие игрушки взять с собой.
Леди Харман была поражена до глубины души. Сюрприз удался на славу.
Кажется, Лимбургер в своей книге, на которую мы уже ссылались, сказал, что ничто так не поражает и не покоряет женщину, как внезапное и полное насилие над ней, осторожное, но целеустремленное, и мы должны признать, что леди Харман, которая имела вид не столько возмущенный, сколько беспомощный и трогательный, это внезапное бегство от светской, моральной и духовной грязи Лондона показалось, хотя она ни за что не признала бы этого, не только интересным, но даже увлекательным. Ее нежные брови поднялись. И, бездействуя одна среди всей этой суеты, она подумала, что, должно быть, в незапамятные времена Лот вот так же собирал свое движимое имущество.
Она сделала лишь одну-единственную попытку протестовать.
— Айзек, — сказала она, — ведь это просто смешно…
— Молчи уж лучше! — отмахнулся он от нее. — Молчи! Говорить надо было раньше, Элли. А теперь время действовать.
Ей вспомнился Блэк Стрэнд: что ж, в конце концов, там так мило. Она уладила споры в детской, а потом задумчиво пошла укладывать свои вещи. Питерс она застала в состоянии той полнейшей беспомощности, которая так свойственна горничным во всем мире.
От Питерс она узнала, что вся прислуга, мужская и женская, должна уехать в Сэррей.
— Наверное, они очень удивлены? — спросила леди Харман.
— Да, мэм, — ответила Питерс, стоя на коленях перед чемоданом. — Но, конечно, раз канализационные трубы не в порядке, чем скорей мы уедем, тем лучше.
(Так вот как он объяснил им отъезд!)
Услышав шум мотора, леди Харман подошла к окну и увидела, что в переезде будут участвовать четыре фургона «Международной компании». Огромные, одинаковые, они ждали у подъезда. А потом она увидела Снэгсби — он бежал, да, именно бежал от ворот к дому в своей шерстяной куртке. Конечно, бежал он не очень быстро, но все-таки бежал бегом, и страдальческое выражение его лица свидетельствовало, что сэр Айзек гонял его с какими-то необычными и неподобающими его должности поручениями… А потом из-за угла показался лакей или по крайней мере его быстро мелькающие ноги — все остальное было скрыто под целой горой картонок с рубашками и прочими вещами сэра Айзека. Он свалил их в ближайший фургон, глубоко вздохнул и вернулся в дом, бросив укоризненный взгляд на окна.
Отчаянный рев малютки, которая в то утро громче обычного выражала свое нежелание одеваться, заставил леди Харман отойти от окна.
Поездка в Блэк Стрэнд не обошлась без неприятных приключений; близ Фархэма лопнула шина, и пока Кларенс лениво возился с запасным колесом, их обогнал второй автомобиль с детьми, которые хором пронзительно закричали: «А мы приедем впере-е-ед! Мы впере-ед!», — а потом большой наемный автомобиль, где сзади сидели горничные, миссис Крамбл и Снэгсби — печальный и круглый, как полная луна, а рядом с шофером втиснулся деловитый лакей. Следом проехал первый фургон «Международной компании», а потом их автомобиль наконец тронулся, и они пустились вдогонку…
Когда они приехали, леди Харман взглянула на Блэк Стрэнд, и ей показалось, что он весь перекосился, словно от флюса, и чудесная гармония его куда-то исчезла.
— Ах! — воскликнула она.
Сарай, приспособленный для новых целей и словно покрасневший от натуги, сразу бросался в глаза, его милые старые стены зияли сверкающими окнами, а сбоку, над крышей, поднималась тонкая кирпичная труба. Сарай соединялся с домом изящным коридором с яркими стенами, а остатки кустарника были вытоптаны, и под навесами были свалены кирпичи, сваи и всякие другие строительные материалы. Блэк Стрэнд уже не был больше в руках любителей, он оказался во власти тех могучих созидательных сил, которые строят теперь нашу цивилизацию.
Кудри жасмина над крыльцом были нещадно острижены; дверь, казалось, привезли прямо из тюрьмы. В прихожей еще сверкали яркими красками копии с картин Карпаччо, но почти вся мебель покрылась слоем пыли, и водопроводчик не спеша выносил свой инструмент, как все водопроводчики, в последнюю минуту. Миссис Рзббит, со слезами на глазах, в черном дорожном платье, как и приличествовало случаю, рассказывала самой молодой и неопытной из горничных правдивую историю о прошлом мистера Брамли.
— Мы все были счастливы здесь, — говорила она, — как птички в своем гнездышке.
В окно было видно, как два садовника из Путни вместо сомнительных роз мистера Брамли сажали другие — испытанных, надлежащих сортов…
— Я постарался, как мог, приготовить дом для тебя, — сказал Айзек жене на ухо, заставив ее вспомнить первый приезд в Путни.
— Ну вот, — сэр Айзек с деланным дружелюбием начал фразу, которую явно придумал заранее, — теперь, когда мы далеко от всех этих лондонских глупостей и никто не будет становиться между нами, нам с тобой надо поговорить, Элли, и разобраться что к чему.
Они позавтракали вместе в маленьком холле-столовой — дети с миссис Харблоу устроили шумный и веселый пикник на кухне, — и теперь леди Харман стояла у окна, глядя, как садовники вырывают кусты роз и сажают вместо них новые.
Она повернулась к нему.
— Да, — сказала она, — мне кажется… мне кажется, так дальше продолжаться не может.
— Я, во всяком случае, не могу, — сказал сэр Айзек.
Он тоже подошел к окну и стал смотреть на садовников.
— Может быть, пойдем погуляем? — И он кивком головы указал на сосновый бор, темневший за куртиной Юфимии. — Там нам не будет так мешать этот стук…
Муж с женой медленно шли через залитый солнцем и все еще прекрасный сад. Оба с грустью понимали, что взялись за непосильное дело. Они решили поговорить. Никогда в жизни они еще не говорили друг с другом открыто и честно о чем бы то ни было. Право, не будет преувеличением сказать, что они вообще ни о чем не говорили. Она была молода и, развиваясь духовно, ощупью искала пути, а он знал, чего хотел, но никогда не считал нужным говорить с ней об этом. А теперь он тоже решил высказаться. Потому что, злясь и говоря громкие слова, сэр Айзек за последние три недели действительно много думал о своей жизни и об их отношениях; никогда еще он столько не думал ни о чем, кроме сокращения расходов своей компании. До сих пор он или говорил с ней несерьезно, как с ребенком, делал ей замечания, или же кричал. К этому и сводилось их духовное общение, как и у большинства супругов. Все его попытки объясниться с ней до тех пор выливались в трескучие нравоучения. Но его это не удовлетворяло, он еще больше нервничал. Стремясь серьезно высказаться, он тонул в собственных излияниях.
Теперь ему хотелось объясниться с ней просто и убедительно. Хотелось говорить спокойно, веско, проникновенно, тихим голосом и заставить ее отказаться от всех и всяких взглядов, кроме его собственных. Он шел медленно, раздумывая о предстоящем разговоре, тихо насвистывая сквозь зубы и втянув голову в плечи, прикрытые воротником теплой дорожной куртки, которую он надел, потому что простудился. А ему нужно было беречься от простуды из-за своего плохого здоровья. Она тоже чувствовала, что ей много есть о чем сказать. И много у нее было на уме такого, чего она сказать не могла, потому что после этой необычной ссоры ей открылось немало неожиданного; она обнаружила и разглядела в себе неприязнь к таким вещам, на которые прежде закрывала глаза…
Сэр Айзек, запинаясь, начал говорить, как только они вышли на песчаную, кишевшую муравьями тропу, которая полого поднималась меж деревьев. Он притворился удивленным. Сказал, что не понимает, чего она «добивается», почему это ей «вздумалось» затеять «все эти неприятности»; он желал знать только, чего она хочет, как, по ее мнению, должны они жить, каковы, на ее взгляд, его права как мужа и ее обязанности как жены, — конечно, если она вообще считает, что у нее есть какие-то обязанности. На эти вопросы леди Харман не дала определенного ответа; отчуждение между ней и мужем, вместо того чтобы прояснить ее мысли, еще больше их запутало, так как она осознала, насколько он ей чужд. Поэтому она ответила уклончиво: сказала, что хочет иметь возможность распоряжаться собой, что она уже не ребенок и имеет право читать книги по своему выбору, видеться с кем хочет, изредка выезжать одна, пользоваться некоторой независимостью… Тут она замялась: «И иметь определенную сумму денег на расходы».
— Разве я когда-нибудь отказывал тебе в деньгах? — возмущенно воскликнул сэр Айзек.
— Не в этом дело, — сказала леди Харман. — Важно чувствовать…
— Чувствовать, что ты можешь противоречить каждому моему слову, — сказал сэр Айзек с горечью. — Как будто я Не понимаю!
Леди Харман не могла объяснить, что дело совсем не в этом.
Сэр Айзек притворно-рассудительным тоном стал внушать ей, что, на его взгляд, муж и жена не могут иметь разный круг друзей. Не говоря уж обо всех прочих соображениях, объяснил он, неудобно выезжать порознь; а что до чтения или самостоятельности суждений, то он никогда против этого не возражал, лишь бы это не было «гнильем», которое никакой порядочный муж не потерпит; ведь она просто не понимает, к счастью, до чего это гнилье может довести. Ослепляющий вздор. Он едва удержался, чтобы как архиепископ, не предать все это анафеме, и сохранил рассудительный тон. Конечно, согласился он, было бы превосходно, если бы леди Харман могла быть хорошей женой и в то же время совершенно независимой личностью, просто превосходно, но беда в том — здесь он впал в почти иронический тон, — что она не может быть одновременно двумя различными людьми.
— Но ведь у тебя же есть свои друзья, — сказала она, — и ты ездишь к ним один…
— Это совсем другое, — сказал сэр Айзек, и в голосе его на миг зазвучало раздражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Леди Харман, все больше удивляясь, молча села среди общего хаоса и принялась завтракать.
Сэр Айзек откашлялся.
Потом она поняла, что он сказал что-то.
— Что ты сказал, Айзек? — переспросила она, поднимая голову. Он еще шире расставил ноги, рискуя упасть, и заговорил с нарочитой твердостью.
— Мы уезжаем отсюда, Элли, — сказал он. — Сейчас же уезжаем из Лондона.
Леди Харман откинулась на спинку стула и посмотрела на его хмурое, решительное лицо.
— Что это значит? — спросила она.
— Я купил дом у этого Брамли, Блэк Стрэнд. Мы переедем туда сегодня же. Я уже распорядился… Когда позавтракаешь, уложи вместе с Питерс свои вещи. Большой автомобиль будет подан к половине одиннадцатого.
Леди Харман задумалась.
— Но я приглашена на обед к леди Вайпинг, — сказала она.
— Это меня не касается… по всей видимости, — сказал сэр Айзек с насмешкой. — Так вот, автомобиль будет к половине одиннадцатого.
— Но я приглашена на обед…
— Об этом мы подумаем в свое время.
Муж и жена посмотрели друг на друга.
— Мне надоело жить в Лондоне, и я решил переменить обстановку. Понятно?
Леди Харман чувствовала, что против этого можно было бы выдвинуть веские возражения, но не находила их.
Сэру Айзеку пришла в голову удачная мысль. Он позвонил.
— Снэгсби, — распорядился он, — скажите Питерс, чтобы она уложила вещи леди Харман…
— Как же это! — сказала леди Харман, когда дверь за Снэгсби закрылась. Она готова была горячо протестовать, но ее снова остановила и обезоружила чисто женская уверенность, что если она отважится на это, то непременно расплачется или еще как-нибудь даст волю своим чувствам. А что, если подняться наверх и запретить Питерс укладывать вещи?..
Сэр Айзек медленно подошел к окну и постоял там, глядя в сад.
Наверху, в его комнате, раздался громкий стук. Несомненно, там что-то упаковывали… — Леди Харман, чувствуя себя все более униженной, поняла, что не может спорить с ним в присутствии слуг, тогда как его это нимало не смущает.
— Но дети… — сказала она наконец.
— Миссис Харблоу уже все знает, — бросил он через плечо. — Я сказал ей, что это маленький сюрприз. — Он повернулся к ней, и на миг в нем проснулось своеобразное чувство юмора. — Как видишь, это и впрямь маленький сюрприз.
— А как же этот дом?
— Пускай пока постоит запертый… Какой смысл жить здесь, где мы не можем быть счастливы? Как знать, возможно, там нам скорей удастся поладить…
Смущенная леди Харман подумала, что, пожалуй, ей лучше пойти взглянуть, как обстоят дела в детской. Сэр Айзек проводил ее подозрительным взглядом, посвистал сквозь зубы, потом подошел к телефону.
В прихожей она увидела двух странного вида молодых людей в зеленых фартуках, которые помогали лакею переносить шляпы, пальто и другие вещи в моторный фургон, стоявший у подъезда. Она услышала, как две служанки, топая, побежали наверх, по лестнице.
— За полчаса разве уложишь сундук! — сказала одна.
В детской девочки неистово спорили, какие игрушки взять с собой.
Леди Харман была поражена до глубины души. Сюрприз удался на славу.
Кажется, Лимбургер в своей книге, на которую мы уже ссылались, сказал, что ничто так не поражает и не покоряет женщину, как внезапное и полное насилие над ней, осторожное, но целеустремленное, и мы должны признать, что леди Харман, которая имела вид не столько возмущенный, сколько беспомощный и трогательный, это внезапное бегство от светской, моральной и духовной грязи Лондона показалось, хотя она ни за что не признала бы этого, не только интересным, но даже увлекательным. Ее нежные брови поднялись. И, бездействуя одна среди всей этой суеты, она подумала, что, должно быть, в незапамятные времена Лот вот так же собирал свое движимое имущество.
Она сделала лишь одну-единственную попытку протестовать.
— Айзек, — сказала она, — ведь это просто смешно…
— Молчи уж лучше! — отмахнулся он от нее. — Молчи! Говорить надо было раньше, Элли. А теперь время действовать.
Ей вспомнился Блэк Стрэнд: что ж, в конце концов, там так мило. Она уладила споры в детской, а потом задумчиво пошла укладывать свои вещи. Питерс она застала в состоянии той полнейшей беспомощности, которая так свойственна горничным во всем мире.
От Питерс она узнала, что вся прислуга, мужская и женская, должна уехать в Сэррей.
— Наверное, они очень удивлены? — спросила леди Харман.
— Да, мэм, — ответила Питерс, стоя на коленях перед чемоданом. — Но, конечно, раз канализационные трубы не в порядке, чем скорей мы уедем, тем лучше.
(Так вот как он объяснил им отъезд!)
Услышав шум мотора, леди Харман подошла к окну и увидела, что в переезде будут участвовать четыре фургона «Международной компании». Огромные, одинаковые, они ждали у подъезда. А потом она увидела Снэгсби — он бежал, да, именно бежал от ворот к дому в своей шерстяной куртке. Конечно, бежал он не очень быстро, но все-таки бежал бегом, и страдальческое выражение его лица свидетельствовало, что сэр Айзек гонял его с какими-то необычными и неподобающими его должности поручениями… А потом из-за угла показался лакей или по крайней мере его быстро мелькающие ноги — все остальное было скрыто под целой горой картонок с рубашками и прочими вещами сэра Айзека. Он свалил их в ближайший фургон, глубоко вздохнул и вернулся в дом, бросив укоризненный взгляд на окна.
Отчаянный рев малютки, которая в то утро громче обычного выражала свое нежелание одеваться, заставил леди Харман отойти от окна.
Поездка в Блэк Стрэнд не обошлась без неприятных приключений; близ Фархэма лопнула шина, и пока Кларенс лениво возился с запасным колесом, их обогнал второй автомобиль с детьми, которые хором пронзительно закричали: «А мы приедем впере-е-ед! Мы впере-ед!», — а потом большой наемный автомобиль, где сзади сидели горничные, миссис Крамбл и Снэгсби — печальный и круглый, как полная луна, а рядом с шофером втиснулся деловитый лакей. Следом проехал первый фургон «Международной компании», а потом их автомобиль наконец тронулся, и они пустились вдогонку…
Когда они приехали, леди Харман взглянула на Блэк Стрэнд, и ей показалось, что он весь перекосился, словно от флюса, и чудесная гармония его куда-то исчезла.
— Ах! — воскликнула она.
Сарай, приспособленный для новых целей и словно покрасневший от натуги, сразу бросался в глаза, его милые старые стены зияли сверкающими окнами, а сбоку, над крышей, поднималась тонкая кирпичная труба. Сарай соединялся с домом изящным коридором с яркими стенами, а остатки кустарника были вытоптаны, и под навесами были свалены кирпичи, сваи и всякие другие строительные материалы. Блэк Стрэнд уже не был больше в руках любителей, он оказался во власти тех могучих созидательных сил, которые строят теперь нашу цивилизацию.
Кудри жасмина над крыльцом были нещадно острижены; дверь, казалось, привезли прямо из тюрьмы. В прихожей еще сверкали яркими красками копии с картин Карпаччо, но почти вся мебель покрылась слоем пыли, и водопроводчик не спеша выносил свой инструмент, как все водопроводчики, в последнюю минуту. Миссис Рзббит, со слезами на глазах, в черном дорожном платье, как и приличествовало случаю, рассказывала самой молодой и неопытной из горничных правдивую историю о прошлом мистера Брамли.
— Мы все были счастливы здесь, — говорила она, — как птички в своем гнездышке.
В окно было видно, как два садовника из Путни вместо сомнительных роз мистера Брамли сажали другие — испытанных, надлежащих сортов…
— Я постарался, как мог, приготовить дом для тебя, — сказал Айзек жене на ухо, заставив ее вспомнить первый приезд в Путни.
— Ну вот, — сэр Айзек с деланным дружелюбием начал фразу, которую явно придумал заранее, — теперь, когда мы далеко от всех этих лондонских глупостей и никто не будет становиться между нами, нам с тобой надо поговорить, Элли, и разобраться что к чему.
Они позавтракали вместе в маленьком холле-столовой — дети с миссис Харблоу устроили шумный и веселый пикник на кухне, — и теперь леди Харман стояла у окна, глядя, как садовники вырывают кусты роз и сажают вместо них новые.
Она повернулась к нему.
— Да, — сказала она, — мне кажется… мне кажется, так дальше продолжаться не может.
— Я, во всяком случае, не могу, — сказал сэр Айзек.
Он тоже подошел к окну и стал смотреть на садовников.
— Может быть, пойдем погуляем? — И он кивком головы указал на сосновый бор, темневший за куртиной Юфимии. — Там нам не будет так мешать этот стук…
Муж с женой медленно шли через залитый солнцем и все еще прекрасный сад. Оба с грустью понимали, что взялись за непосильное дело. Они решили поговорить. Никогда в жизни они еще не говорили друг с другом открыто и честно о чем бы то ни было. Право, не будет преувеличением сказать, что они вообще ни о чем не говорили. Она была молода и, развиваясь духовно, ощупью искала пути, а он знал, чего хотел, но никогда не считал нужным говорить с ней об этом. А теперь он тоже решил высказаться. Потому что, злясь и говоря громкие слова, сэр Айзек за последние три недели действительно много думал о своей жизни и об их отношениях; никогда еще он столько не думал ни о чем, кроме сокращения расходов своей компании. До сих пор он или говорил с ней несерьезно, как с ребенком, делал ей замечания, или же кричал. К этому и сводилось их духовное общение, как и у большинства супругов. Все его попытки объясниться с ней до тех пор выливались в трескучие нравоучения. Но его это не удовлетворяло, он еще больше нервничал. Стремясь серьезно высказаться, он тонул в собственных излияниях.
Теперь ему хотелось объясниться с ней просто и убедительно. Хотелось говорить спокойно, веско, проникновенно, тихим голосом и заставить ее отказаться от всех и всяких взглядов, кроме его собственных. Он шел медленно, раздумывая о предстоящем разговоре, тихо насвистывая сквозь зубы и втянув голову в плечи, прикрытые воротником теплой дорожной куртки, которую он надел, потому что простудился. А ему нужно было беречься от простуды из-за своего плохого здоровья. Она тоже чувствовала, что ей много есть о чем сказать. И много у нее было на уме такого, чего она сказать не могла, потому что после этой необычной ссоры ей открылось немало неожиданного; она обнаружила и разглядела в себе неприязнь к таким вещам, на которые прежде закрывала глаза…
Сэр Айзек, запинаясь, начал говорить, как только они вышли на песчаную, кишевшую муравьями тропу, которая полого поднималась меж деревьев. Он притворился удивленным. Сказал, что не понимает, чего она «добивается», почему это ей «вздумалось» затеять «все эти неприятности»; он желал знать только, чего она хочет, как, по ее мнению, должны они жить, каковы, на ее взгляд, его права как мужа и ее обязанности как жены, — конечно, если она вообще считает, что у нее есть какие-то обязанности. На эти вопросы леди Харман не дала определенного ответа; отчуждение между ней и мужем, вместо того чтобы прояснить ее мысли, еще больше их запутало, так как она осознала, насколько он ей чужд. Поэтому она ответила уклончиво: сказала, что хочет иметь возможность распоряжаться собой, что она уже не ребенок и имеет право читать книги по своему выбору, видеться с кем хочет, изредка выезжать одна, пользоваться некоторой независимостью… Тут она замялась: «И иметь определенную сумму денег на расходы».
— Разве я когда-нибудь отказывал тебе в деньгах? — возмущенно воскликнул сэр Айзек.
— Не в этом дело, — сказала леди Харман. — Важно чувствовать…
— Чувствовать, что ты можешь противоречить каждому моему слову, — сказал сэр Айзек с горечью. — Как будто я Не понимаю!
Леди Харман не могла объяснить, что дело совсем не в этом.
Сэр Айзек притворно-рассудительным тоном стал внушать ей, что, на его взгляд, муж и жена не могут иметь разный круг друзей. Не говоря уж обо всех прочих соображениях, объяснил он, неудобно выезжать порознь; а что до чтения или самостоятельности суждений, то он никогда против этого не возражал, лишь бы это не было «гнильем», которое никакой порядочный муж не потерпит; ведь она просто не понимает, к счастью, до чего это гнилье может довести. Ослепляющий вздор. Он едва удержался, чтобы как архиепископ, не предать все это анафеме, и сохранил рассудительный тон. Конечно, согласился он, было бы превосходно, если бы леди Харман могла быть хорошей женой и в то же время совершенно независимой личностью, просто превосходно, но беда в том — здесь он впал в почти иронический тон, — что она не может быть одновременно двумя различными людьми.
— Но ведь у тебя же есть свои друзья, — сказала она, — и ты ездишь к ним один…
— Это совсем другое, — сказал сэр Айзек, и в голосе его на миг зазвучало раздражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55