– Но хватит философствовать. Рыба есть рыба, на какой планете мы бы ни находились.
Они вышли из леса на берег озера. Перед ними расстилалась водная гладь около мили в ширину и двух миль в длину; на севере в нее впадал чистый ручей. Трава на берегу росла до самой кромки воды; при их приближении множество мелких лягушек попрыгали в воду. Кэрмоди достал две удочки и отключил реактивные механизмы, которые позволяли закидывать приманку на сколь угодно далекое расстояние.
– Это неспортивно, – сказал он. – Должны же мы дать этой инопланетной рыбешке хоть один шанс?
– Правильно, – улыбаясь, согласился епископ. – И если я ничего не поймаю своими собственными руками, то придется возвращаться с пустым садком.
– Кстати, о садке. Я его забыл, но, мне кажется, чтобы завернуть улов, вполне подойдут большие листья здешних лиан.
Через час они были вынуждены остановиться: за их спинами уже набралась порядочная куча крупных рыб. Мелочь они отпустили обратно в воду. Андре поймал самую большую – огромную форель, весом около тридцати фунтов. Для того чтобы вытащить ее на берег, ему понадобилось двадцать минут. После этого, обливаясь потом и тяжело дыша, но светясь от радости, он заявил: – Что-то мне жарко. Как насчет купания, Джон? Кэрмоди, которого тронуло обращение к нему по имени, улыбнулся и крикнул: – Кто последний, тот эфиоп!
Через минуту оба разделись и одновременно прыгнули в прозрачную холодную воду. Когда они вынырнули, Кэрмоди, отфыркиваясь, произнес: – Похоже, мы оба эфиопы, но вы выиграли, ибо я не так совершенен, как вы. Или из этого следует, что выиграл я?
Андре весело рассмеялся, затем быстрым кролем поплыл через озеро. Кэрмоди даже не пытался догнать его, лег на спину и закрыл глаза. Через некоторое время он поднял голову, чтобы узнать, как идут дела у епископа, но вскоре опять лег на спину, убедившись, что с Андре все в порядке. Тот доплыл до противоположного берега и уже возвращался, плывя медленно и без особых усилий.
Вернувшись и немного отдохнув на берегу, он попросил: – Джон, не можете ли вы вылезти из воды и засечь, сколько я буду под водой? Хочу узнать, сохраняю ли я форму. Здесь около семи футов, не очень глубоко.
Кэрмоди выбрался на траву, взял часы и подал сигнал. Андре нырнул. Вынырнув, он тут же поплыл к берегу.
– Ну и как? – спросил он, вылезая из воды. Капли на его великолепном теле отсвечивали золотом в лучах послеполуденного солнца.
– Четыре минуты и три секунды, – ответил Кэрмоди. – На сорок секунд хуже вашего личного рекорда, но, держу пари, лучше, чем у любого другого человека в Галактике. Вы все еще чемпион, Ваше Преосвященство.
Андре кивнул, слегка улыбнувшись: – Двадцать лет прошло с тех пор, когда я поставил этот рекорд. Мне кажется, что, если я буду регулярно тренироваться, я смогу повторить и даже улучшить результат. С тех пор я узнал многое о контроле над телом и разумом. Ведь раньше я не мог полностью свыкнуться с давлением и мраком, окружающими тебя под водой. Мне это нравилось, но удовольствие было смешано со страхом. Это чувство сравнимо лишь с тем, которое испытываешь по отношению к Богу. Может быть, я даже слишком сближал их, как сказал мне один из моих прихожан. Мне кажется, он имел в виду, что я уделяю слишком много внимания вещам, которые должны быть лишь развлечением в редкие свободные минуты.
Он, конечно, был прав, хотя тогда его замечание меня обидело. Он не мог знать, какой это был вызов: нырнуть и плыть под водой в одиночестве. Держаться на одном уровне, будто покоиться в руках Великой Матери, хотя, может быть, эти руки сжимали меня слишком сильно. Мне приходилось бороться с потребностью немедленно вынырнуть из воды за глотком свежего воздуха, но я гордился тем, что поборол страх. Я всегда был в опасности, но эта опасность приводила меня на грань какого– то очень важного для меня открытия – какого именно, я так никогда и не узнал. Но мне всегда казалось, что, проведи я под водой достаточно долго, побори я страх перед мраком и потерей сознания, я бы открыл этот секрет.
Странные мысли, не правда ли? Именно они привели меня к изучению нео-йоги, которая давала возможность человеку приостановить всякую жизнедеятельность, возможность умереть, живя. На Ганди был один человек, который мог прожить три недели зарытым в землю, хотя я никак не решу для себя, мошенничал он или нет. В любом случае он помог мне. Он учил меня, что если мне удастся умереть здесь, – и Андре показал на левую часть груди, – затем здесь, – он коснулся своих чресел, – то я достигну покоя. Я должен стать эмбрионом, плавающим в амниотическом пузыре, живущим, но не нуждающимся в дыхании, не нуждающимся в кислороде, за исключением того, что дает тебе твое окружение. Абсурдная теория, если смотреть с научной точки зрения, хотя в некоторой степени она работает. В это трудно поверить, но теперь мне приходится заставлять себя всплывать: в глубине так тихо, безопасно и тепло, даже в том случае, когда вода очень холодная, как в этом озере.
Говоря это, он вытирался своей манишкой, повернувшись спиной к Кэрмоди. Священник знал, что Андре стесняется его. Сам он, хотя и понимал, что его тело выглядит безобразным и гротескным рядом с хорошо сложенным епископом, был совсем не стеснительным. Так же, как и многие люди его времени, он рос в мире, где (нагота на пляже и у себя дома принималась обществом как должное, а в некоторых местах даже была обязательна. Андре, рожденному в семье священника, было дано весьма строгое воспитание. Его благочестивые родители настаивали на том, чтобы он следовал старым традициям, даже если это означало стать мишенью для насмешек.
Об этом он и заговорил, будто прочитав мысли Кэрмоди: – Я ослушался отца всего лишь раз в жизни. Мне тогда было десять лет. По соседству с нами в основном жили агностики и почитатели Храма Мирового Света. Но у меня было несколько приятелей из местных сорванцов, и однажды они все-таки уговорили меня пойти купаться голышом. Конечно же, мой отец поймал меня; казалось, у него есть инстинкт, сообщающий ему, если кому-то из его семьи грозит опасность впасть в грех. Тогда он устроил мне порку, запомнившуюся на всю жизнь, упокой, Господи, его душу, – добавил он, не сознавая иронии, промелькнувшей в этих словах – «Кнут не мука, а вперед наука» – была его любимая поговорка, хотя ему пришлось высечь меня только раз в жизни.
Или, вернее сказать, дважды, так как я вырвался от него, когда он начал пороть меня перед приятелями, нырнул в воду и находился там довольно долго, пытаясь испугать отца тем, что я утопился. В конце концов мне пришлось вынырнуть и вылезти на берег, где отец продолжил наказание. Во второй раз он бил не сильнее, чем в первый. Он ведь не хотел меня убивать, хотя был недалек от этого. Если бы современная наука не умела убирать шрамы, у меня до сих пор были бы исполосованы спина и ноги. Однако все рубцы остались здесь, – и он положил руку на сердце.
Епископ вытерся и поднял свои кюлоты.
– Это случилось тридцать пять лет назад и за сотни световых лет отсюда, но я продолжаю утверждать, что наказание принесло мне огромную пользу. – Он взглянул на безоблачное небо, обвел взглядом лес, вдохнул полную грудь воздуха и произнес: – Это чудесная, нетронутая планета, свидетельство Божьей любви к Его созданиям, Его великодушия – он заселил ими всю Вселенную, словно это была его обязанность! Здесь я чувствую, что есть Господь на небесах и мир совсем недалек от совершенства. Симметрия и изобилие плодов на деревьях, чистый воздух и вода, бесконечное разнообразие птичьих трелей, яркие цвета…
Он остановился, ибо внезапно ощутил то, что Кэрмоди заметил еще минуту назад. Не было слышно шумного, но мелодичного щебетания птиц, куда-то подевались обезьяны. Все затихло. Словно толстое одеяло мха, тишина повисла над лесом.
– Что-то напугало этих животных, – прошептал Кэрмоди. Он поежился, хотя заходящее солнце давало еще достаточно тепла, и огляделся. Рядом с ними, на длинной ветви, нависающей над озером, уселось несколько обезьян, появившихся неизвестно откуда. Все они были покрыты серым мехом, лишь на груди у каждой обезьяны было белое пятно в форме креста. На головах у них была довольно густая шерсть, спадавшая на лоб, образуя подобие монашеского капюшона. Лапы они держали у глаз в положении «не-вижу-зла». Но даже через пальцы было заметно, как блестели их глаза, и Кэрмоди, несмотря на беспокойство, охватившее его, улыбнулся и прошептал: – Подглядывать нечестно.
Из леса донесся громкий кашель; монахи, как Кэрмоди окрестил обезьян, будто в страхе жались все ближе друг к другу.
– Что это может быть? – спросил епископ.
– Должно быть, большой зверь Я слышал, как кашляют львы: очень похоже на этот звук.
Внезапно Андре протянул руку и своей огромной пятерней крепко сжал пухлую ладонь Кэрмоди.
Встревоженный видом епископа, Кэрмоди спросил: – Что, начинается приступ?
Андре покачал головой. Глаза его остекленели.
– Нет. Забавно, но на секунду меня посетило то же чувство, как и тогда, когда меня поймал отец, – он отпустил руку Кэрмоди и глубоко вздохнул. – Со мной все в порядке.
Он поднял кюлоты и собрался надеть их. В этот момент Кэрмоди ахнул. Андре резко поднял голову и вскрикнул. Что-то белое вырисовывалось в тени деревьев, двигаясь медленно, но уверенно – причина и фокус той тишины, которая охватила весь лес. Затем пришелец стал казаться более темным, вступив в полосу солнечного света, и на секунду замер там, но не для того, чтобы привыкнуть к ослепительному сиянию, а чтобы глаза наблюдателей привыкли к его виду. Он был восьми футов росту и очень походил на человека, двигался он с таким достоинством и величием, что, казалось, земля почтительно расстилается перед ним. Это был обнаженный, очень крупный мужчина с длинной бородой. Глаза его, как у внезапно ожившей гранитной статуи бога, были настолько ужасны, что в их страшно было взглянуть.
Он заговорил. Теперь они знали происхождение кашля, порожденного в легких, глубоких, как колодец оракула. Голос его походил на рычание льва, он заставил двух пигмеев вновь схватиться за руки с чувством, будто их мышцы отказываются повиноваться. Они даже не задумались, почему он говорит на их родном языке.
– Приветствую вас, дети мои! – прогрохотал он.
Они склонили головы.
– Отец.
За час до заката Андре и Кэрмоди выбежали из леса. Они торопились, так как даже за милю от корабля был слышен страшный шум. Кричали мужчины, вопила женщина, громко рычал какой-то зверь. Они успели как раз вовремя, чтобы увидеть конец драмы. Два огромных зверя, двуногие создания с тяжелыми хвостами и мордами, похожими на медвежьи, преследовали Кейт Леджин и Пита Мастерса. Кейт и Пит неслись, держась за руки, он тащил ее так быстро, что, казалось, на каждом шагу она взлетает в воздух. В другой руке он сжимал энергопилу. У них не оказалось акустического пистолета, чтобы защитить себя, хотя капитан Ту приказал всем носить с собой оружие. Мгновение спустя стало понятно, что ультразвук был бы абсолютно бесполезен – несколько человек из команды разрядили свои пистолеты в хищников. Не обращая никакого внимания на ультразвук, монстры нагнали парочку посреди лужайки. Несмотря на то что были безоружными, Андре и Кэрмоди кинулись туда, сжав кулаки. Пит умудрился извернуться в лапах зверя и полоснуть его по морде острым краем пилы. Кейт пронзительно вскрикнула, затем потеряла сознание. В следующий момент оба они лежали на траве: звери их бросили и не спеша направились в глубь леса. Было совершенно очевидно, что ни ультразвук, ни священники их не испугали. Они прошли через испускаемые пистолетами лучи ультразвука, не обращая на них никакого внимания, и если даже те хоть как-то повлияли на их нервную систему, то вида они не показали.
Кэрмоди взглянул на девушку и крикнул: – Доктора Блейка! Позовите доктора Блейка!
Доктор Блейк появился, словно джинн из бутылки, как только упомянули его имя. В руках он держал маленький черный саквояж. Он тут же послал за носилками; стонавшую Кейт перенесли в медицинский отсек. Взбешенный Пит следовал за ней, пока Блейк не выгнал его из комнаты.
– Сейчас я возьму ружье и перестреляю этих тварей. Я выслежу их, даже если на это уйдет неделя.
Или год! Я расставлю лопушки и…
Кэрмоди силой вывел юношу из каюты и заставил сесть. Трясущимися руками он зажег две сигареты.
– Убийство этих тварей тебе ничего не даст, – произнес он. – Они снова оживут через несколько дней. Кроме того, это лишь животные, подчиняющиеся командам хозяина.
Закурив, он закрыл электрозажигалку и спрятал ее в карман.
– Я так же потрясен, как и ты. События разворачиваются слишком невероятным образом и так быстро, что моя нервная система не в состоянии все это усвоить. Но на твоем месте я бы не беспокоился о Кейт. Я знаю, выглядит она не наилучшим образом, но я уверен, что она поправится в ближайшее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Они вышли из леса на берег озера. Перед ними расстилалась водная гладь около мили в ширину и двух миль в длину; на севере в нее впадал чистый ручей. Трава на берегу росла до самой кромки воды; при их приближении множество мелких лягушек попрыгали в воду. Кэрмоди достал две удочки и отключил реактивные механизмы, которые позволяли закидывать приманку на сколь угодно далекое расстояние.
– Это неспортивно, – сказал он. – Должны же мы дать этой инопланетной рыбешке хоть один шанс?
– Правильно, – улыбаясь, согласился епископ. – И если я ничего не поймаю своими собственными руками, то придется возвращаться с пустым садком.
– Кстати, о садке. Я его забыл, но, мне кажется, чтобы завернуть улов, вполне подойдут большие листья здешних лиан.
Через час они были вынуждены остановиться: за их спинами уже набралась порядочная куча крупных рыб. Мелочь они отпустили обратно в воду. Андре поймал самую большую – огромную форель, весом около тридцати фунтов. Для того чтобы вытащить ее на берег, ему понадобилось двадцать минут. После этого, обливаясь потом и тяжело дыша, но светясь от радости, он заявил: – Что-то мне жарко. Как насчет купания, Джон? Кэрмоди, которого тронуло обращение к нему по имени, улыбнулся и крикнул: – Кто последний, тот эфиоп!
Через минуту оба разделись и одновременно прыгнули в прозрачную холодную воду. Когда они вынырнули, Кэрмоди, отфыркиваясь, произнес: – Похоже, мы оба эфиопы, но вы выиграли, ибо я не так совершенен, как вы. Или из этого следует, что выиграл я?
Андре весело рассмеялся, затем быстрым кролем поплыл через озеро. Кэрмоди даже не пытался догнать его, лег на спину и закрыл глаза. Через некоторое время он поднял голову, чтобы узнать, как идут дела у епископа, но вскоре опять лег на спину, убедившись, что с Андре все в порядке. Тот доплыл до противоположного берега и уже возвращался, плывя медленно и без особых усилий.
Вернувшись и немного отдохнув на берегу, он попросил: – Джон, не можете ли вы вылезти из воды и засечь, сколько я буду под водой? Хочу узнать, сохраняю ли я форму. Здесь около семи футов, не очень глубоко.
Кэрмоди выбрался на траву, взял часы и подал сигнал. Андре нырнул. Вынырнув, он тут же поплыл к берегу.
– Ну и как? – спросил он, вылезая из воды. Капли на его великолепном теле отсвечивали золотом в лучах послеполуденного солнца.
– Четыре минуты и три секунды, – ответил Кэрмоди. – На сорок секунд хуже вашего личного рекорда, но, держу пари, лучше, чем у любого другого человека в Галактике. Вы все еще чемпион, Ваше Преосвященство.
Андре кивнул, слегка улыбнувшись: – Двадцать лет прошло с тех пор, когда я поставил этот рекорд. Мне кажется, что, если я буду регулярно тренироваться, я смогу повторить и даже улучшить результат. С тех пор я узнал многое о контроле над телом и разумом. Ведь раньше я не мог полностью свыкнуться с давлением и мраком, окружающими тебя под водой. Мне это нравилось, но удовольствие было смешано со страхом. Это чувство сравнимо лишь с тем, которое испытываешь по отношению к Богу. Может быть, я даже слишком сближал их, как сказал мне один из моих прихожан. Мне кажется, он имел в виду, что я уделяю слишком много внимания вещам, которые должны быть лишь развлечением в редкие свободные минуты.
Он, конечно, был прав, хотя тогда его замечание меня обидело. Он не мог знать, какой это был вызов: нырнуть и плыть под водой в одиночестве. Держаться на одном уровне, будто покоиться в руках Великой Матери, хотя, может быть, эти руки сжимали меня слишком сильно. Мне приходилось бороться с потребностью немедленно вынырнуть из воды за глотком свежего воздуха, но я гордился тем, что поборол страх. Я всегда был в опасности, но эта опасность приводила меня на грань какого– то очень важного для меня открытия – какого именно, я так никогда и не узнал. Но мне всегда казалось, что, проведи я под водой достаточно долго, побори я страх перед мраком и потерей сознания, я бы открыл этот секрет.
Странные мысли, не правда ли? Именно они привели меня к изучению нео-йоги, которая давала возможность человеку приостановить всякую жизнедеятельность, возможность умереть, живя. На Ганди был один человек, который мог прожить три недели зарытым в землю, хотя я никак не решу для себя, мошенничал он или нет. В любом случае он помог мне. Он учил меня, что если мне удастся умереть здесь, – и Андре показал на левую часть груди, – затем здесь, – он коснулся своих чресел, – то я достигну покоя. Я должен стать эмбрионом, плавающим в амниотическом пузыре, живущим, но не нуждающимся в дыхании, не нуждающимся в кислороде, за исключением того, что дает тебе твое окружение. Абсурдная теория, если смотреть с научной точки зрения, хотя в некоторой степени она работает. В это трудно поверить, но теперь мне приходится заставлять себя всплывать: в глубине так тихо, безопасно и тепло, даже в том случае, когда вода очень холодная, как в этом озере.
Говоря это, он вытирался своей манишкой, повернувшись спиной к Кэрмоди. Священник знал, что Андре стесняется его. Сам он, хотя и понимал, что его тело выглядит безобразным и гротескным рядом с хорошо сложенным епископом, был совсем не стеснительным. Так же, как и многие люди его времени, он рос в мире, где (нагота на пляже и у себя дома принималась обществом как должное, а в некоторых местах даже была обязательна. Андре, рожденному в семье священника, было дано весьма строгое воспитание. Его благочестивые родители настаивали на том, чтобы он следовал старым традициям, даже если это означало стать мишенью для насмешек.
Об этом он и заговорил, будто прочитав мысли Кэрмоди: – Я ослушался отца всего лишь раз в жизни. Мне тогда было десять лет. По соседству с нами в основном жили агностики и почитатели Храма Мирового Света. Но у меня было несколько приятелей из местных сорванцов, и однажды они все-таки уговорили меня пойти купаться голышом. Конечно же, мой отец поймал меня; казалось, у него есть инстинкт, сообщающий ему, если кому-то из его семьи грозит опасность впасть в грех. Тогда он устроил мне порку, запомнившуюся на всю жизнь, упокой, Господи, его душу, – добавил он, не сознавая иронии, промелькнувшей в этих словах – «Кнут не мука, а вперед наука» – была его любимая поговорка, хотя ему пришлось высечь меня только раз в жизни.
Или, вернее сказать, дважды, так как я вырвался от него, когда он начал пороть меня перед приятелями, нырнул в воду и находился там довольно долго, пытаясь испугать отца тем, что я утопился. В конце концов мне пришлось вынырнуть и вылезти на берег, где отец продолжил наказание. Во второй раз он бил не сильнее, чем в первый. Он ведь не хотел меня убивать, хотя был недалек от этого. Если бы современная наука не умела убирать шрамы, у меня до сих пор были бы исполосованы спина и ноги. Однако все рубцы остались здесь, – и он положил руку на сердце.
Епископ вытерся и поднял свои кюлоты.
– Это случилось тридцать пять лет назад и за сотни световых лет отсюда, но я продолжаю утверждать, что наказание принесло мне огромную пользу. – Он взглянул на безоблачное небо, обвел взглядом лес, вдохнул полную грудь воздуха и произнес: – Это чудесная, нетронутая планета, свидетельство Божьей любви к Его созданиям, Его великодушия – он заселил ими всю Вселенную, словно это была его обязанность! Здесь я чувствую, что есть Господь на небесах и мир совсем недалек от совершенства. Симметрия и изобилие плодов на деревьях, чистый воздух и вода, бесконечное разнообразие птичьих трелей, яркие цвета…
Он остановился, ибо внезапно ощутил то, что Кэрмоди заметил еще минуту назад. Не было слышно шумного, но мелодичного щебетания птиц, куда-то подевались обезьяны. Все затихло. Словно толстое одеяло мха, тишина повисла над лесом.
– Что-то напугало этих животных, – прошептал Кэрмоди. Он поежился, хотя заходящее солнце давало еще достаточно тепла, и огляделся. Рядом с ними, на длинной ветви, нависающей над озером, уселось несколько обезьян, появившихся неизвестно откуда. Все они были покрыты серым мехом, лишь на груди у каждой обезьяны было белое пятно в форме креста. На головах у них была довольно густая шерсть, спадавшая на лоб, образуя подобие монашеского капюшона. Лапы они держали у глаз в положении «не-вижу-зла». Но даже через пальцы было заметно, как блестели их глаза, и Кэрмоди, несмотря на беспокойство, охватившее его, улыбнулся и прошептал: – Подглядывать нечестно.
Из леса донесся громкий кашель; монахи, как Кэрмоди окрестил обезьян, будто в страхе жались все ближе друг к другу.
– Что это может быть? – спросил епископ.
– Должно быть, большой зверь Я слышал, как кашляют львы: очень похоже на этот звук.
Внезапно Андре протянул руку и своей огромной пятерней крепко сжал пухлую ладонь Кэрмоди.
Встревоженный видом епископа, Кэрмоди спросил: – Что, начинается приступ?
Андре покачал головой. Глаза его остекленели.
– Нет. Забавно, но на секунду меня посетило то же чувство, как и тогда, когда меня поймал отец, – он отпустил руку Кэрмоди и глубоко вздохнул. – Со мной все в порядке.
Он поднял кюлоты и собрался надеть их. В этот момент Кэрмоди ахнул. Андре резко поднял голову и вскрикнул. Что-то белое вырисовывалось в тени деревьев, двигаясь медленно, но уверенно – причина и фокус той тишины, которая охватила весь лес. Затем пришелец стал казаться более темным, вступив в полосу солнечного света, и на секунду замер там, но не для того, чтобы привыкнуть к ослепительному сиянию, а чтобы глаза наблюдателей привыкли к его виду. Он был восьми футов росту и очень походил на человека, двигался он с таким достоинством и величием, что, казалось, земля почтительно расстилается перед ним. Это был обнаженный, очень крупный мужчина с длинной бородой. Глаза его, как у внезапно ожившей гранитной статуи бога, были настолько ужасны, что в их страшно было взглянуть.
Он заговорил. Теперь они знали происхождение кашля, порожденного в легких, глубоких, как колодец оракула. Голос его походил на рычание льва, он заставил двух пигмеев вновь схватиться за руки с чувством, будто их мышцы отказываются повиноваться. Они даже не задумались, почему он говорит на их родном языке.
– Приветствую вас, дети мои! – прогрохотал он.
Они склонили головы.
– Отец.
За час до заката Андре и Кэрмоди выбежали из леса. Они торопились, так как даже за милю от корабля был слышен страшный шум. Кричали мужчины, вопила женщина, громко рычал какой-то зверь. Они успели как раз вовремя, чтобы увидеть конец драмы. Два огромных зверя, двуногие создания с тяжелыми хвостами и мордами, похожими на медвежьи, преследовали Кейт Леджин и Пита Мастерса. Кейт и Пит неслись, держась за руки, он тащил ее так быстро, что, казалось, на каждом шагу она взлетает в воздух. В другой руке он сжимал энергопилу. У них не оказалось акустического пистолета, чтобы защитить себя, хотя капитан Ту приказал всем носить с собой оружие. Мгновение спустя стало понятно, что ультразвук был бы абсолютно бесполезен – несколько человек из команды разрядили свои пистолеты в хищников. Не обращая никакого внимания на ультразвук, монстры нагнали парочку посреди лужайки. Несмотря на то что были безоружными, Андре и Кэрмоди кинулись туда, сжав кулаки. Пит умудрился извернуться в лапах зверя и полоснуть его по морде острым краем пилы. Кейт пронзительно вскрикнула, затем потеряла сознание. В следующий момент оба они лежали на траве: звери их бросили и не спеша направились в глубь леса. Было совершенно очевидно, что ни ультразвук, ни священники их не испугали. Они прошли через испускаемые пистолетами лучи ультразвука, не обращая на них никакого внимания, и если даже те хоть как-то повлияли на их нервную систему, то вида они не показали.
Кэрмоди взглянул на девушку и крикнул: – Доктора Блейка! Позовите доктора Блейка!
Доктор Блейк появился, словно джинн из бутылки, как только упомянули его имя. В руках он держал маленький черный саквояж. Он тут же послал за носилками; стонавшую Кейт перенесли в медицинский отсек. Взбешенный Пит следовал за ней, пока Блейк не выгнал его из комнаты.
– Сейчас я возьму ружье и перестреляю этих тварей. Я выслежу их, даже если на это уйдет неделя.
Или год! Я расставлю лопушки и…
Кэрмоди силой вывел юношу из каюты и заставил сесть. Трясущимися руками он зажег две сигареты.
– Убийство этих тварей тебе ничего не даст, – произнес он. – Они снова оживут через несколько дней. Кроме того, это лишь животные, подчиняющиеся командам хозяина.
Закурив, он закрыл электрозажигалку и спрятал ее в карман.
– Я так же потрясен, как и ты. События разворачиваются слишком невероятным образом и так быстро, что моя нервная система не в состоянии все это усвоить. Но на твоем месте я бы не беспокоился о Кейт. Я знаю, выглядит она не наилучшим образом, но я уверен, что она поправится в ближайшее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10