И все-таки не решился на отмену.
Вечером, в «Русском доме» в Берлине, я отвечал на записки из зала – и, развернув одну из них, прочел просьбу прокомментировать уход с НТВ Татьяны Митковой.
Приятно узнавать такое, стоя на сцене. Не помню, что я ответил, но помню: второе действие того концерта провел, словно на автопилоте. Я понимал, что, как по другому поводу говорил Горбачев, процесс пошел…
С организацией у наших оппонентов дело было поставлено отменно: добивать нас бросились сразу. Наутро от друга-эмигранта я случайно узнал об открытом письме Коха журналистам НТВ – и о его «ау» в мой персональный адрес. И еще долго потом меня бросало в холод от мысли, что я мог просто не узнать о письме – и мое молчание было бы прочитано как знак согласия с надменной правотой этого «ау».
На следующий день, уже в Кельне, после концерта, я попросил о помощи неизвестного мне зрителя – и ночью, разбирая корючки моего почерка, он вогнал в Интернет текст моего ответа Коху.
Наутро у меня зазвонил мобильный.
– Это Алик Кох, – буднично сказал голос в трубке, как будто мы были давно знакомы. – Может, встретимся?
– Приезжайте, – ответил я, разглядывая Кельнский собор.
Альфред Рейнгольдович, конечно, – отдельная статья. Может быть, даже несколько. Не в добрый час Гусинский с Киселевым «топили» этого господина в 1997 году… Власть знала, кому поручить уничтожение НТВ.
Мы встретились с ним в день моего возвращения в Москву. «Алик» был корректен и мил, уверял в своей совершенной независимости от Кремля, сетовал на излишнюю резкость полемики (и я был вынужден извиниться за некоторые полемические срывы моих коллег). «Алик» рассказывал о своих планах в медиа-бизнесе, описывал светлое будущее НТВ, предлагал сотрудничество. Надо отдать ему должное – покупать меня Кох не пытался. Я был в неловком положении – меня мучило существование презумпции невиновности, и мой тонкий собеседник это понимал.
Беседа закончилась диалогом в дверях.
– Пока вы не попробуете мне поверить, вы не можете утверждать, что я вас обманываю, – подытожил Кох.
Я попытался еще раз объяснить разницу наших рисков:
– Для вас это – бизнес. А у нас нет ничего, кроме репутации.
И тут случилось удивительное. Услышав слово «репутация», «Алик» вдруг перешел на инглиш.
– Mother fucker! – крикнул он. – «Репутация!» Mother fucker!
Кажется, я сказал что-то не то.
Наш разговор о доверии происходил вечером одиннадцатого апреля, меньше чем за три дня до ночной операции по захвату телекомпании. Через полгода сделавшего свое дело «Алика» поперли с НТВ, дав возможность соорудить на лице выражение обманутой невинности… Случилось именно то, о чем я писал ему в том апрельском письме. Впрочем, для того, чтобы видеть такие двухходовки, Каспаровым быть не обязательно.
За все сделанное Кохом в борьбе с НТВ Родина выдала ему кусок себя в его родной Ленинградской области. Разобравшись с медиа-бизнесом, многосторонний Альфред Рейнгольдович переключился на строительство торгового порта в Усть-Луге. В настоящее время он рубит окно в Европу, счастливым образом являясь совладельцем этого окна. Большие перспективы, федеральное финансирование, разумеется… И прокуратура Альфредом Рейнгольдовичем больше не интересуется.
Впрочем, конечно, нельзя утверждать, что все это как-то связано с его ролью в развале нашей телекомпании.
Презумпцию невиновности надо уважать.
С НТВ уходили теперь каждый день, коллектив распадался…
Личные неприязни, к сожалению, сыграли чересчур большую роль в том, как развивались события. Линия отрыва зачастую проходила именно по этому пунктиру; из-за этого ушли очень многие. По-человечески понимаю их вполне, и все-таки – жаль. В те дни, может быть, стоило абстрагироваться от неприязней и симпатий. Многим – особенно тем, кто помоложе – не хватило взгляда на происходящее с дистанции. Взгляда сквозь обстоятельства – на судьбу.
Можно огорчаться этому, но, ей-богу, правильней – удивиться, сколько людей сумели отделить зерна от плевел. Не только «звезды канала» – корреспонденты, редакторы, операторы, монтажеры, девочки-гримерши…
Стакан наполовину пуст, – но он наполовину полон!
Долгое время во всем, что происходило вокруг НТВ, присутствовал спортивный аспект: противоречивые решения судов, имена оставшихся в нашей команде и ушедших на РТР или к г-ну Йордану, – все осмыслялось в категориях победы и поражения. Но в какой-то момент стало ясно, что дело уже не в судах, не в пиаре и не в том, у кого больше «звезд»… Эксзистенциальность ситуации стала очевидной для всех, кто вообще имеет понятие об этой штуке. Сформулировала это однажды Светлана Сорокина: речь идет о спасении души.
Сколько раз за пятнадцать лет почти ежедневной жизни в эфире Светлана находила вот такие простые и ясные слова для того, что, мыча и запинаясь, так и не смогли высказать другие? Она сама маялась в эти месяцы ужасно, что неудивительно – не маялись в то время только законченные мерзавцы. Но когда приходила пора говорить, Света была неизменно точна и прекрасна.
У Мандельштама есть поразительное определение поэзии: сознание собственной правоты. То есть – все знают, что так писать нельзя, но поэт пишет так, и оказывается: можно! В некоторых острых для страны случаях Сорокина нарушала законы профессии, позволяя себе прямые личные оценки в эфире новостей. Это была поэзия информационного эфира: другим – не рекомендуется, Свете – можно.
Уж не помню, кто определил ее амплуа на отечественном телевидении, но определил его блистательно: Родина-мать.
Хорошо помню нравственное напряжение тех дней: не ошибиться. Не потерять лица. Суметь объясниться, найти точные и понятные слова. Не сделать чего-нибудь, от чего перестанешь быть собой, но для начала самому понять: где в этом клубке противоречий – ты? Слишком многое сплелось там – и высокие материи, и личные неприязни, и этические вопросы, и огромные деньги…
В шахматах есть понятие: игра единственными ходами. Это – про последнюю неделю жизни того НТВ. Мы подталкивали свое руководство к компромиссам, пытаясь взамен получить гарантии информационной независимости компании от оппонентов. Вместе с другими журналистами я – надо признать, довольно наивно – пытался «разрулить» ситуацию: встречался с разнообразными олигархами, пил кровь из Киселева (он мало похож на христианского младенца, но насчет того, что я «пил кровь» – это его собственное определение). От разговоров с Гусинским батарейка в мобильном разряжалась к часу дня, да и сам я уже нуждался в подзарядке, потому что одновременно продолжал писать «Куклы» и делать «Итого».
После очередного монтажа, в ночь на субботу 14 апреля, я приехал домой, отрубил все телефоны и лег спать. В полшестого в домофон позвонил шофер из телекомпании и сообщил, что на НТВ сменили охрану, а на нашем восьмом этаже уже расположились Йордан и К° – и неплохо бы мне приехать.
Я сказал: сейчас спущусь; пошел на кухню, налил воды, выпил. Хорошо помню чувство громадного облегчения в эту секунду. Кажется, я даже рассмеялся. Я вдруг понял, на какой опасной грани находился в последние дни.
Пытаясь спасти НТВ, я оказался-таки в шаге от потери репутации (mother fucker), но ночная хамская акция по захвату НТВ подвела черту под поисками компромисса. После этого любой контакт с новым руководством телекомпании означал человеческую самоликвидацию.
Нет позора в том, что ты подвергся насилию, но делать вид, что все это происходило по обоюдному согласию, – совершенно неприлично.
Спасибо тем, кто придумал такой способ решения вопроса: они напомнили нам, с кем мы имеем дело. Я плеснул в лицо холодной воды – и поехал смотреть, как завершается в России спор хозяйствующих субъектов.
По коридорам НТВ по-хозяйски ходил Кулистиков – тот самый, который минувшим летом так настойчиво предлагал пить за здоровье Киселева, потом был пойман на двойной игре и выгнан с позором… Тут же были Миткова и Парфенов, вернувшийся из недельной отлучки «в никуда».
Общее ощущение было, признаться, страшноватым. Родные еще недавно люди смотрелись как клоны. Хотелось отвернуться лицом в стенку, когда они проходили мимо.
Победителям тоже было не по себе.
Володя Кара-Мурза стоял, сцепив руки за спиной – то ли чтобы не ударить никого из бывших товарищей по работе, то ли просто – чтобы обезопасить себя от их рукопожатия. (Володя – наследник княжеского рода и дальний родственник историка Карамзина; яблоки падают иногда очень далеко от яблони, но, думаю, предок Николай Михайлович был бы Володей доволен.)
А насчет рукопожатий – рецепт Кара-Мурзы я взял на вооружение и всем в случае чего советую. Надо преодолевать интеллигентскую застенчивость – и руки иногда прятать. А то Кулистиков, например, ручкается как ни в чем не бывало. Еще несколько месяцев мы время от времени ездили в одном лифте – и этот господин с удивительным постоянством продолжал совать свою ладонь мне в живот.
Вообще, эта езда в одних лифтах – такое испытание для психики! Мы же по-прежнему работаем по соседству, волей-неволей иногда совпадаем в одной кубатуре.
Поведение в этих случаях – строго индивидуальное. Несчастный Савик Шустер, жертва футбольной страсти, боровшийся против Коха и К° на волнах радиостанции «Свобода», пришедший на захваченное НТВ комментировать Лигу чемпионов и после увольнения со «Свободы» перешедший к Йордану со всеми потрохами – Савик уже год не знает, куда девать глаза; разговаривать с ним теперь можно только о футболе.
Парфенов, само обаяние, балагурит как ни в чем не бывало…
А недавно в набитый лифт, где уже стоял я, вошла Таня Миткова. А мы были друзьями – по крайней мере, симпатизировали друг другу. Обломки этого чувства лежат на глубине моего сердца и сегодня.
И вот она вошла в лифт, а там я. Мы с ней не виделись несколько месяцев после тех немыслимых апрельских дней и ночей – и столько за это время случилось всего, столько тем для разговора… Ну и поговорили.
– Вот, Витя, – сказала Миткова, – какая беда. Харрисон умер.
Я кивнул, вздохнул. Лифт едет.
– И Стечкин, – сказала Таня.
Тут лифт наконец доехал до моего этажа, и я вышел, прекратив наши совместные мучения. Бедная Таня! Бедные мы все…
В ту субботу вместе с Йорданом и К° – или, скорее, в составе этой К° – на НТВ пришел Добродеев. (Правду ли говорят, что преступников тянет на место преступления?)
По старой памяти он пытался играть роль отца-наставника, но амплуа уже не ложились на фактуру: дети выросли, да и папа со времени ухода в чужую семью сильно изменился… Святочного диалога в пасхальную ночь не получилось.
Алим Юсупов писал заявление об уходе, и Добродеев попытался его остановить репликой, надо признать, довольно двусмысленной.
– Тебе рано уходить из профессии, – сказал он.
– Есть вещи важнее профессии, – с римским лаконизмом ответил Алим.
Не приведи Господи дожить до часа, когда ученики начинают прятать руки и смотреть сквозь тебя. Не хотел бы я быть на месте Добродеева в ту ночь.
Наутро он взял на себя ответственность за все произошедшее с коллективом его родной телекомпании – и объявил, что уходит в отставку с поста председателя ВГТРК. Прочитав об этом в ленте новостей, я успел, по старой памяти, порадоваться за Олега – ведь неплохой же человек, совестливый… Но уже к вечеру выяснилось, что отставки не будет: президент, видите ли, ее не принял.
И Добродеев остался на ВГТРК.
Что там у них – детсад или борьба нанайских мальчиков – я, признаться, не понял, да и неважно уже. Неинтересно.
Около сорока журналистов НТВ утром того же субботнего дня написали заявления об уходе, но формулировка показалась отделу кадров чересчур эмоциональной, и увольняющихся начали поодиночке приглашать зайти на телекомпанию – под предлогом переписки заявления по форме.
Пришедших отводили к Митковой или Йордану – и начинались душеспасительные беседы с материальной подкладкой. В ряде случаев – помогло. Ну, и слава богу. На миру и смерть красна, а когда ты один – для поступка требуются соответствующие убеждения. Если их нет, то и не надо геройствовать.
Некоторые из ушедших 14 апреля свои заявления об уходе отозвали – и трудятся на НТВ до сих пор. Ни тени презрения, ни слова хулы в их адрес – каждый пишет свою биографию сам.
Жизнь – глубоко личное дело каждого.
Когда двери лифта открываются на «нашем» восьмом этаже, бывает видна аппаратная и кусок коридора – и прежде чем двери закроются, успевает возникнуть ощущение, что ты в щелочку заглядываешь в собственное прошлое.
НТВ – кусок моей жизни, и очень счастливый кусок. Видит Бог, это была хорошая компания – в обоих смыслах слова. Нас развели, сломали, дискредитировали… Сейчас в этих коридорах нет меня, нет Володи, Ашота и Светы, но есть Петя, Оля, Таня, Леша… Я не могу желать им неудачи. Многие из моих бывших товарищей работают очень достойно, даже хорошо, и если они не считают, что есть вещи важнее профессии, их судьбу можно назвать счастливой.
1 2 3 4 5 6 7 8