за
Олега? И все похолодело в Сане, когда он беззаботно отвечал:
- С превеликим удовольствием. Я, если честно, голоден. Как
и всегда, впрочем.
- Я не знаю, понравится ли тебе... - Не только кокетство и
ревность хозяйки, которой очень хочется, чтобы ее похвалили,
была в этой фразе. Мягким ударением на "тебе" Юлька опять
вызвала безымянную тень. Ну что же, Неназывемый, раз так хочет
Дама Сердца, я дам тебе бой. Сане пришла в голову шальная мысль
пересказать сейчас шутку Сида про мелкие душонки и упомянуть,
что Олег смеялся громче всех. Ведь Саня - из гостей. А
Кошерский, конечно, объяснил Юле по телефону все про важные
дела и богослова... Нет, не то. Зачем заставлять девочку
ревновать? Ревнует - значит, любит.
- А почему ты почти не ешь? Не вкусно?
- Ну что ты, Юлька. Потрясающе! Клянусь, что года два...
Да, точно, года два уже такой вкуснятины во рту не держал. - И
он ел. Ел. Это было невыносимо. Но действительно вкусно...
- А теперь - пой, - капризно приказала королева, когда
наконец поверила Саниным уверениям, что он уже "больше не
может".
- Петь? Что ты, Юленька, я и не умею почти.
- Как же. Так и поверила. Все говорят, одна я не слышала.
Давай-давай, пой.
- Да? Ну, ладно, свет тогда большой погаси, а зажги свечу.
Для создания интимной обстановки. - Кажется, он высказался
несколько иначе, чем имел ввиду, но, как и обычно о сказанном,
не жалел. Саня взял гитару и быстро стал перебирать в мозгу
свой богатый репертуар. Ну, Неназываемый, ты заставил меня даже
свинину жрать, но теперь мы вышли на мой плацдарм. И, вспомнив
один стишок, Фришберг стал на ходу превращаь его в песню.
Я только рыцарь и поэт,
Потомок северного скальда...
А муж твой носит томик Уальда...
Неприспособленная для пения глотка дребезжала, струны
сошли с ума от хаотически переставляемых аккордов и почти
плакали, но Юлька слушала со все возрастающим интересом.
А муж твой носит томик Уальда,
Шотландский плед, цветной жилет -
Твой муж презрительный эстет.
Слушательница прыснула: Похоже...
Не потому ль надменен он,
Что подозрителен без меры?
Нет, не потому. Он не ревнивый.
Следит, кому отдашь поклон.
Это правда. Шутливо, незлобно, но отмечает всегда...
А я... Что мне его химеры?
Сегодня я в тебя влюблен.
Ах, вот как! И что же, только сегодня?
- Это Александр Блок, - торопливо пояснил Саня, как бы
пугаясь "случайной" параллели, но тем же самым ее и признавая.
- В такую любовь нельзя не поверить, - кокетливо изрекла
слушательница.
- И очень зря, - неожиданно заявил Фришберг. На этот раз
Юлька не "состроила глазки", а округлила их от искреннего
удивления: что ж ты отказываешься, глупый? А Саня продолжал: -
В любовь писателя вообще верить нельзя. Ну, поэта еще ладно. А
прозаики - они же рассказчики, а это талант стариковский.
- Вот уж не сказала бы...
- И зря. Любая бабушка и любой дедушка готовы часами
травить байки о своей молодости, ну, не хуже Шукшина. Что, нет?
- Юля пожала плечами. Скучные россказни ее бабки лично ее
только раздражали. - А у многих молодых язык подвешен?
- Нет.
- Так что же, ни один косноязычный не доживает до
старости? Скорее, эта способность дается с возрастом. Ну, а
тот, кто становится рассказчиком к двадцати, - значит,
состарился раньше. Бывает, - Саня развел руками. Ну, что,
Неназываемый? Получил? - Ну, а любовь - как раз наоборот, "дело
молодое", стилизованно проокал он.
Поразительно самоуверенный нахал! Собственно, она могла бы
и обидеться за Олега. А может, и наоборот - не заметить
подтекста:
- Эта теория для тебя не очень-то выгодна.
- Для меня? У меня всего лишь подвешен язык. Но историю с
завязкой и развязкой, сюжетом и моралью я сроду сочинить не
мог. Ну, разве что лет в 16 стихи писал. Но потом хватило вкуса
их оценить и прекратить...
- Ты писал стихи? Ой, как интересно! - Юлька в очередной
раз отряхнула с себя его руку, но та, описав дугу, вернулась на
прежнее место. Наглый! Пьяный... Настоящий мужик! Не то, что
Олежка... И Юля перестала воевать с нахальной рукой.
- Честно тебе говорю: ничего интересного. Вот что
интересно... Ты слышала, кто послезавтра в СКК выступает?
- Угу.
- А пойти хочешь?
- Ой! - взвизгнула Юлька в восторге. - Туда же не попасть?
- Я же волшебник.
- Чернокнижник?
- А как же! - Билеты он действительно достанет. Хоть
чудом, хоть воровством. Так как необходимо форсировать события.
Не из-за Кошерского - месть можно отложить на год, хоть на
пять: обид он не забывает никогда и в этом может быть за себя
спокоен. А вот привязаться к Юльке - честно опасается. И,
значит, надо все закруглить в ближайшие дни.
Глава 18
- Почему бог создал удава? - спросил
Король кроликов.
- Не знаю, может, у него плохое настроение было...
Ф.Искандер
Ближайшие дни были для Бар-Йосефа несчастливыми. И хотя он
четко осознавал, что, значит, так надо, но никак не мог понять
- для чего? Пропало стило, подаренное ему больше года назад,
которое он хранил как память. Потерялось сестерция два денег. С
Мириам - этой подружкой Эстер - он после первой их встречи
говорил еще, сумел снова увлечь, и она оказалась на редкость
способной, даже видения, слушая в исполнении Бар-Йосефа псалмы,
видела. Но испугалась, что придется менять свою жизнь, и
прекратила со Святым какой-либо контакт. Даже не поздоровалась
при встрече, как будто он перед ней в чем-нибудь виноват. И из
другого дома его тоже выгнали. Очень вежливо сказали: "Знаешь,
Йошуа, не приходи сюда больше, пожалуйста. Раздражаешь".
Причем он же ничего обидного в тот раз не говорил! Иногда
случается сказать человеку что-нибудь неприятное, что
поделаешь. Но тут он только попробовал проанализировать тот
факт, что ленты у Хавы того же цвета, что камень в перстне
Мойши... А его выгнали.
С Эстер происходят совсем уж интересные вещи. То она
обиделась на него вообще без всякого повода и на его вопросы
отвечала что-то типа: "Сам подумай". То пришла и говорила с ним
- все нормально, и вдруг начала плакать и убежала. Он-то знает,
в чем дело: это не Эстер обижается на него или плачет. Это бес
в ней стонет. Пусть поплачет, голубчик. Бар-Йосеф, естественно,
не только не стал ее утешать, но и выразил всем видом свое
удовольствие от происходящего... Все разбегаются, и, значит,
так надо. Но если так, когда же найдут его те Двенадцать и те
Семьдесят, которых он видел во сне, и, значит, они точно-точно
будут?..
Во время этих-то невеселых мыслей и зашел Меньшой.
За две недели, которые он живет отдельно, жрет все подряд
и не стелит постели, его отношение к Святому заметно
улучшилось. А тут пришел пожаловаться на такой случай: в
поисках языковой практики познакомился он на базаре с местным
богатым, по крайней мере на вид, купцом. Тот оказался на диво
словоохотлив и дружелюбен. Даже пригласил Якова в гости. А
когда Меньшой пришел... Тут рассказ стал особенно невнятным и
бестолковым. Но ясно было, что купец пытался, и весьма
настойчиво, склонить его к содомскому греху, и бедняга еле унес
ноги...
Яков если чего и не ожидал, так это восторга, который
вызовет у брата его рассказ. За пять минут до того мрачный как
туча, теперь Бар-Йосеф светился весельем и радостью и, активно
жестикулируя, почти кричал:
- Аха! Так вот оно как произошло! Объяснить тебе? Объясню!
Ты Сатане молился?
- Я? - искренне удивился и полуужаснулся Яков. Теперь,
когда надобность противостоять вечному давлению Святого отпала,
вместе с душевным покоем к нему вернулась и естественная для
любого еврея бытовая религиозность.
- Ты, ты! Кто кричал "Слава Сатане!" буквально на этом же
месте?! Аха, точно вспомнил?
- Причем тут?.. - робко спросил красный, как рак, Меньшой.
- Как при чем? Тебе языковая практика нужна была? Вот,
говорит тебе Сатана: бери, пожалуйста, пользуйся. Может, еще и
деньжонок перепадет. Ты же богатства тоже просил? - Нет, Яков
не просил у Сатаны богатств. Только - овладеть языком. Но
возражать не посмел. Тем более, что мало ли о чем он не молился
вслух? В душе-то разбогатеть кому не хочется... - Вот, говорит
Сатана, Яков, и язык держи, и деньги. Дарю, как могу.
По-другому, извини, не умею.
Якову показалось, что интонацией и жестами брат
передразнил сейчас не Дьявола, а кого-то... кого-то из
знакомых. И похоже, а все равно как-то не сообразить сразу -
кого...
Тут в дверь постучали, и всунулась голова Шимона:
- Можно войти? - задал он свежевыученный египетский
оборот. И Яков, обычно тихий ребенок, но позволяющий себе
иногда чудовищно хамские выпады, видимо, не понимая их хамства,
властно отрезал своим птичьим голосом:
- Зайдешь через четверть часа.
Глава 19
В этом есть что-то не то
БГ
Через четверть часа после объявленного начала концерта
сцена, как и следовало ожидать, оставалась пуста. Так что они
зря боялись опоздать. Ловцы "лишнего билетика" все еще рыскали
в радиусе двух остановок метро. Толпа безбилетников безуспешно,
но упорно продолжала штурмовать двойное оцепление милиции
вокруг стадиона. Их рвение можно было понять: кумир, два года
проторчав за океаном, вернулся, чтобы дать один-единственный
этот концерт и умотать обратно.
Но прошло еще десять минут, а сцена все пустовала. Это уже
смахивало на неуважение к публике, и последняя - довольно
бесцеремонная, перенесшаяся сюда большой частью прямо со
ступенек Казанского собора: хипы, панки, блудные студенты -
свистом и топотом принялась выражать свое недовольство. Да и
слушатели более высокого уровня (в том числе и по
местоположению, так как, придя на дефицитное зрелище из
престижа, сели подальше, где звук потише и вид помельче) начали
беспокойно аплодировать. Прошло еще пять минут. Никто не
появился. И среди зрителей - тех, что устроились на полу
поближе к сцене, и тех, что в мягких креслах от нее подальше -
стало расти беспокойство. Уж не случилось ли чего? Вдруг он
заболел? Вдруг концерт отменен? Хипы уже не топали и не
свистели. Жалобно и призывно скандировали они имя того, кого
ждали, кого любили, кому верили, как Богу, и даже звали почти
так же.
И он появился, окруженный апостолами - музыкантами, с
электрогитарой на шее, совсем не такой, каким его ожидали и
привыкли видеть. Он опять сменил имидж. После всех превращений
никто уже не упомнит, как он выглядел, во что одевался сначала,
но никто, кроме него самого, не задастся и вопросом: а как же
он выглядит на самом деле? Ведь хаер - то длинный, то короткий,
то крашеный, то нет, и прикид - то оборванный, то излишне
элегантный - это все маски. Сколько лет он поет, столько и
маскируется. Непросто было убедить, что ты свой, и гаванскую
шпану, и снобов-интеллектуалов, и диссидентов, и партийную
власть. Непросто было выставить свою безызвестность
подпольностью, а каждую свою неудачу и откровенную лажу -
неподготовленностью и неразвитостью публики. Сколько раз
сжималось сердце, когда заимствовал мотивы у классиков
западного рока: ну, меломаны, что-то же вы должны были слышать,
кроме Кобзона? Сейчас кто-нибудь завопит: "Стянуто! Это Боб
Дилан!"- или что-нибудь в этом роде... Но нет, до этой страны
чужие звуки сквозь железный занавес не долетали. У нас не
глубинка, у нас глубина. Просто-таки Марианская впадина. А
теперь - пускай орут. Теперь он сам классик и патриарх русского
рока, чуть ли не его отец, Создатель и единственный
законодатель. Поэтому, чтобы подчеркнуть свою
"патриархальность", он к этому концерту отпустил бороду,
покрасился в седой цвет и отказался от молодежно-легкомысленных
одеяний. Поэтому же прогнал из группы всех профессиональных
музыкантов, с ним начинавших и его, по сути дела, "сделавших".
Новые, хотя и зеленые еще, и играть толком не умеют, и даже как
раз именно поэтому, будут не затмевать, а оттенять его... Вот
он появляется из-за кулис : прожектора - на него, все глаза -
только на него. Вот он подходит к микрофону и слышит со
стороны, вернее, со всех сторон, многократно усиленный свой
блеющий тембр и приблатненно-ласковую интонацию:
- Добрый вечер! - Толпа под ногами взрывается, визжит,
орет его имя. Кажется, вверх вскидываются руки и выставленные
пальцы, но из света в темноту видно плохо. Вообще, весь стадион
похож на античный цирк. И яма с дикими зверями под ареной. Но
тогда гладиатор - он? Ну что ж, пусть так. Тогда надо как можно
быстрее отбиться, отпеть и - прочь с "арены".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11