Может, снова попади в ту осень на тот же дикий пляж, я увидел бы хижину, но только желания купаться там у меня так и не появилось до конца отпуска — я уходил совсем в другую сторону. С валькирией вместе. Но это уже другая история. Да, я и не знал тогда, кто она.
И когда я свыкся с мыслью, что женщина эта — валькирия, несмотря на вполне земное имя, когда успел привыкнуть к утреннему шуму за окном и снова прилёг с тайной надеждой уснуть, раздался телефонный звонок. Шумский Михаил Иванович изволил или рано проснуться, или совсем не почивать, как и я нынешней ночью. Уточнять я не стал. Он потребовал объяснений по поводу убийства человека в автомобиле с рулевым колесом в виде кельтского креста. А начал разговор с разоблачения. Разоблачал меня, называл дилетантом. Это относилось к моим якобы неправильным представлениям о столице Атлантиды.
— Вы хоть читали, друг мой, книгу Зайдлера в переводе с польского? — стараясь быть корректным, спрашивал меня Шумский. — И если читали, почему не обратили внимания на рисунок, выполненный по описанию Платона? Там изображена эта самая столица атлантов, которая не давала мне спать в последнюю ночь. Но это не кельтский крест, как вы изволили выразиться. И даже не простой крест. Ничего общего, вы правильно меня поняли? Ничего общего с крестами всех видов и эпох нет у столицы атлантов!
— Профессор, — обратился я к нему с подчёркнутой учтивостью, — вы разговариваете с человеком, у которого нет докторской степени, но позвольте заметить, что в отличие от докторов и магистров истории, отечественных и зарубежных, я не только прочитал все книги Страбона, но ещё и девять книг Геродота, чего не сделал ни один из тридцати опрошенных мной историков, считающих, отмечу во имя справедливости, Геродота отцом их науки. Но если я прочитал эти начальные двадцать шесть книг и даже понял их, в отличие от тех же наших коллег, то неужели вы думаете, что я не разобрался всего лишь в двух диалогах Платона, где описана Атлантида?
— Ну, я не совсем так выразился, — смягчился Шумский. — Но все же, в чем дело? Я вдруг обнаружил на своей полке книжку Зайдлера. И там — схема. Что это?..
— Отвечу вам по памяти, коллега. В популярной книге Зайдлера, польского атлантолога, действительно изображена схема столицы атлантов. И автор ссылается на Платона. На самом деле ничего общего между описанием Платона и схемой Зайдлера нет, если не считать кольцевых каналов, окружающих царский дворец атлантов и центр города. А Платон писал, между прочим, о мостах, переброшенных через эти кольца каналов. Их нет у Зайдлера. И старый грек не забыл о радиальных каналах, которые, по его словам, то ли примыкали к этим мостам, то ли шли под ними. Скорее всего, верно второе, потому что он сообщает, как земляные валы между кольцевыми каналами прорезали именно для того, чтобы провести водные радиусы. Вы понимаете меня? Ничего этого у Зайдлера нет, он даже не вспоминает о радиусах, кроме одного, который описан Платоном особо. Ну а теперь нужно разобраться, что имел в виду Платон. Уж если он пишет о нескольких радиусах, то будьте уверены: их четыре. Четыре луча у схемы этрусских городов, они образуют направления юг — север, запад — восток. Так же обстояло дело у инков по ту сторону океана. А это возможные преемники культуры атлантов. Так что «С добрым утром!» и забудем о бессонной ночи. Идёт?
— Идёт. Второе… помните? О человеке?
— Помню. Об этом человеке в автомобиле я узнал после событий, узнал случайно. Рассказал вам все. Вы же хотели магии?
— Благодарю.
ЛЮБОВЬ К ВАЛЬКИРИИ
У валькирии был довольно растерянный вид, когда я встретил её во второй раз. Это было тоже на берегу. Я спросил её имя. Она не назвала его. И улыбнулась. Улыбка была тоже растерянная какая-то и потому неожиданная. Что-то во мне озадачило её. Валькирия не могла иначе. Нами руководила внешняя сила. Все изучают знаки Зодиака и верят. Но есть ещё знак встречи с неизвестностью. Именно так. Я не знал, что она валькирия. Если бы я жил три тысячелетия назад, может быть, я стал бы первым, кто на основе древнейших преданий возродил к жизни этот мифологический образ. Я опоздал. Но у меня есть все основания завершить параллель между Лидией и валькирией. Особенно сейчас, когда калачакра — волшебное колесо древних — повернулась на некоторый угол.
Лицом к лицу лица не увидать. Поэт прав.
В этом одна из главных тайн калачакры.
Я шёл за ней следом. Догнал. Куда-то приглашал — сразу в четыре места, наверное. Это-то уж объясняется не калачакрой, а смущением. Простительно. Меня бы поняли, если бы её увидели тогда, семнадцать лет назад. Не уверен, правда, относительно литературных критиков. Нашли бы изъяны. Более уверен в критиках от искусства: у них шире диапазон восприятия. Прошло восемь дней со дня моего возвращения из Асгарда. Конечно, я ещё не знал этого. Галлюцинации
— и все, ничего другого для меня тогда не существовало.
Только теперь вот я обобщаю: уж не та ли самая воля в образе валькирии перенесла меня туда с берега, а потом раздумала и вернула?
Какая разница в уровнях восприятия сейчас и тогда!..
Когда мы оказались на пляже рядом, валькирия спросила:
— Откуда эти шрамы и ссадины? Я ответил. Купался, мол, не совсем осторожно. Сейчас остался всего один заметный шрам и два поменьше. Это когда меня перебросило через камень. Я видел кровь на гальке, мои ноги кровоточили. Думаю, на камне были прикрепившиеся мидии. Их раковины очень острые. Судя по всему, на этих раковинах были какие-то полипы, я их видел много раз: белые маленькие ракушки поверх чёрной мантии мидий. Может быть, они помогли мне — шрамы были не такими глубокими.
Откуда она? Только читая «Старшую Эдду», я нашёл похожее. Прорицательница вёльва рассказывает: «Видела дом, далёкий от солнца, на Берегу Мёртвых, дверью на север; падали капли яда сквозь дымник, из змей живых сплетён этот дом».
Дверь той хижины действительно выходила на север. Что касается змей, то на них вполне похожи хворостины плетня, жёлтые и коричневые, иногда с крапинами и полосками. И потом, если бы дом не был сплетён из змей, которые расползлись, то как объяснить его исчезновение? Конечно, остаётся лазейка для острословов: это не дом, а хибарка, и её снесли. Да будет им известно, что па Черноморском побережье тогда лачуг не сносили. Остаётся все же неясность, которая на удивление точно повторяет неясность с текстом «Старшей Эдды», ибо никому достоверно не известно, что за дом имела в виду вёльва и почему он исчезает в других текстах и песнях о богах и героях.
Раньше я этого не знал. Не обратил внимания и, на поразительное совпадение. В моем столе с тех давних пор хранится большой нож, который я купил в ларьке, справа по дороге на городской пляж. Дело в том, что в «Песне о Хельги, сыне Хьёрварда» мимо кургана скакали девять валькирий, и одна из них, самая статная, обратилась к Хельги: «Поздно ты, Хельги, воин могучий, казной завладеешь и Редульсвеллиром, — орёл кричит рано,коль будешь молчать; пусть даже мужество, Хельги, проявишь!»
В этих строках не все гладко с точки зрения стиля, но таковы особенности поэтических текстов того времени.
…И тут же красавица валькирия сообщает Хельги:
«Мечи лежат на Сигарсхольме, четырьмя там меньше пяти десятков, и есть один, лучший из лучших, золотом убран, — гибель для вражеских копий. С кольцом рукоять, храбрость в клинке, страх в острие помогут тому, чьим он станет. На лезвие змей окровавленный лёг, другой же обвил хвостом рукоять».
Меч для Хельги, возлюбленного валькирии.
Нож для меня. Тоже подарок валькирии. Это ведь Лидия подвела меня к ларьку, который мне тогда не напомнил ни о местечке Сигарсхольм, ни о необходимости завладеть казной и Редульсвеллиром, то есть прекрасной землёй. Два змея на мече — рисунки, украшающие его лезвие и рукоять. На моем ноже именно два завитка. И я не без изумления обнаружил позднее, что их надо понимать как стилизованные изображения змей. Мечей было сорок шесть. И в коробке было примерно столько же ножей. Сейчас я бы пересчитал их, это очень важно. А осталось только воспоминание: груда ножей в коробке. Один из них стал моим.
Помог ли мне подарок валькирии?
Конечно, нож пригодился. Но разве сам по себе факт совпадения с мотивом героической песни не даёт оснований считать, что это и есть лучшая помощь, о какой только можно мечтать и наших условиях, когда казной владеют в силу родственных связей, да и Редульсвеллиром тоже. У меня же с этим очень, очень плохо.
Мы плескались в море под крутым берегом на всех диких пляжах даже после заката. И когда возвращались, то был уже голубой час, и нас ждали кофе и ужин (тогда в кафе ещё кормили). Удивительное явление с точки зрения благосостояния: даже вечером можно было купить вино, сухой херес, мадеру, не говоря уже о хороших конфетах или мускатном винограде.
Валькирии не только в жизни, но и в древних сказаниях могут прекрасно совмещать свои небесные заботы с любовью. Совмещают же в самом справедливом обществе женщины свои земные дела и любовь, умудряясь иногда ещё и рожать детей. А ведь это общество — тоже копия небесного, что подтверждается вековой мудростью, поскольку все началось с «Города солнца» Кампанеллы и «Утопии» Томаса Мора.
Итак, в древнем сказании о Хельги можно найти валькирию, открыто покровительствующую герою. Она же его возлюбленная.
Подчиняются валькирии Одину, участвуют в присуждении побед и распределении смертей в битвах. И не только переносят воинов в Валгаллу, но ещё и подносят им питьё, следят за пиршественным столом. Одну из валькирий верховный ас примерно наказал за то, что она отдала победу не тому, кому следовало. Это страшное наказание для валькирии: она больше не могла участвовать в битвах и обязательно должна была выйти замуж.
Их имена: Хильд — «битва», Херфьётур — «путы войска», Хлёкк — «шум битвы», Христ — «потрясающая», Мист — «туманная», Труд — «сила». Несколько имён скандинавистам понять и перевести не удалось до сих пор: Скёгуль, Гёль, Скеггьёльд, Гейрелуль (Гейрахёд), Радгрид и Рангрид, Регинлейв.
Лидии соответствуют имена: Христ, Труд, Мист. Больше всего идёт ей первое имя. Я назвал ей это имя в переводе на русский. Думаю, серебряная фигурка валькирии с острова Эланд в Швеции, хранящаяся в музее Стокгольма, даёт представление о цвете того жакета, который напомнил мне о всех двенадцати или тринадцати девах (с Лидией — четырнадцати).
Но в музейных запасниках Ашхабада и Москвы я нашёл крылатых дев, изображённых на монетах и печатях Парфии. Они женственнее, красивее, их крылья похожи на крылья ангелов.
…В ней самой были странности. Моей проницательности не хватало, чтобы понять её сразу. Даже если бы я тогда же, в первые дни знакомства на юге, разгадал её, то не смог бы освободиться от чар. Она себе самой казалась живой статуей из мрамора. Но ни капли кокетства. Отстраненно наблюдая за мной в первый день нашего знакомства, она вовсе не думала отстраняться от известных всем нам знаков внимания к чарующе красивым женщинам. Казалось, что этих знаков мало и мне и ей. Мы оказались на дальней галечной полосе, где иногда появлялись первые робкие нудисты. Как только она узнала об этом — от меня же, — то немедленно предложила последовать их примеру. Помню мою нерешительность, которую я скрывал от неё. Она была первой нудисткой, которую я видел рядом. Её бюст, вся она казалась вдвое больше, чем в платье. Широкие плечи, широкие бедра, округлые глыбы голубоватого мрамора, чуть выше середины — треугольный кусок сверкающей смальты. Это тоже взгляд со стороны, не более того. Но что случилось потом! Поздним вечером я не мог отделаться от воспоминаний!..
Её бюст занимал половину ширины гостиничного номера: и когда я понял, что это почти так без всяких прикрас, то последовала пауза, я замер на целую минуту, а спокойное выражение её лица не изменилось, она даже подняла грудь, как бы не понимая меня. Ну и оказалось, что она готова к покровительству, откровенности, пониманию того, что моя застенчивость закономерна. Не вообще, а тогда, когда её антрацитово-блестящий бюстгальтер упал мне на плечи, съехал на руки, и я почему-то неумело, машинально складывал его, а она с лёгкой улыбкой заметила:
— Только мнёшь, уже поздно проявлять заботу по этой части. И это не складывается.
— Бывают исключения.
* * *
Движение калачакры передавалось нам. В один прекрасный день нас — меня и валькирию — можно было увидеть в парке Покровское-Стрешнево на лугу с белыми цветами, что в лощине за сосновой рощей. Тонкие стрекозы-стрелки садились на её раскинутые руки, на тёмные волосы с сапфировым отливом. Справа от нас склон плотины, у водохранилища, казался голубым и далёким. Сочившаяся оттуда вода собиралась в ручей, над которым порхали белянки, а внизу, на зеркалах-плёсах, метались их отражения.
Начиналась жизнь или уже близилась к завершению?
В тот день я не мог ответить на этот вопрос даже с её помощью, потому что ответа быть не могло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40