Тогда, не раздумывая долго, Ермак крикнул:
– Кто жив, за мною!
И погрузившись в темные, быстрые воды Иртыша, поплыл к берегу, отчаянно борясь с рассвирепевшею стихией.
Со страшным рокотом подхватили его волны, пеною и брызгами обдавая его.
«К берегу… там жизнь… спасение»… – мелькало зарницей в его охваченной ужасом голове…
Но силы его слабели с каждой минутой. Буйный Иртыш, единственный кто мог состязаться с героем, теперь одолевал его. Тяжелая броня, панцирь с изображением орла – драгоценный подарок Иоанов, – замедляла его движение, затрудняла плавание. Ермак и сам почуял теперь, что стихия сильнее его, что Иртыш одолел человека, что не в силах он более бороться с обезумевшей в своей дикой оргии рекою. Понял это сразу и сразу замер, перестав работать, с помутившимся взором, с потускневшим сознанием в голове.
«Народное спасибо… Прощение… Почести… Слава… Все кончено… Прости навеки, люд православный»… вихрем пролетела последняя сознательная мысль в его помутившемся мозгу.
И камнем пошел ко дну великий покоритель Кучумова царства…

9. РОКОВАЯ ВЕСТЬ. – КРОВЬ ЗА КРОВЬ. – В ДАР УРТ-ИГЭ
Бледный рассвет, сменивший черный мрак густой, ненастной августовской ночи, осветил груду мертвых тел, оставшихся на острове.
Осветил он и новый город Сибирь, еще не пробудившийся от сна.
Мещеряк спал сладким предутренним сном, когда шум и говор под окнами разбудили молодого есаула.
– Вставай, Матюша, што-то случилось у нас… Наши на площадь бегут…
– говорил мужу взволнованная Агаша.
В тот же миг ударило на площади гулкое било и печальным, зловещим звоном понесся призывной его звук.
Не помня себя, кинулся Мещеряк на площадь, чуя инстинктом страшную беду.
Кто– то окровавленный, в рваном кафтане, с блуждающим взором, стоял у била, изо всех сил ударяя в него.
– Ты, Алексей?… Где же наши?… Где атаман?… – срывалось с трепещущих губ Мещеряка.
Действительно, это был князь Алексей, изорванный, окровавленный, сине-бледный, как выходец с того света.
– Убиты товарищи!… Пропал без вести атаман!… Я один жив остался!…
– мучительным стоном вырывалось из груди юноши. – Собирай круг, Мещеряк… Пущай узнают постигшее лихо все наши…
Но круг не пришлось собирать. Уже по первому удару била высыпали на площадь остатки дружины.
Роковая весть страшным налетным вихрем обнесла весь город. Рыдание и плач огласили его. В числе других прибежала сюда же княгиня Татьяна Григорьевна, полуодетая, испуганная и без слов, в ужасе замерла на руках мужа.
Едва только собравшись с силами, Алексей должен был поведать всю страшную истину сибирцам, – как искали они, очевидно, проведенные вестовщиком-татарином, Кучума, как, притомившись, уснули, как он, Алексей, бежал пешим сюда десятки верст, раненый, окровавленный, в изорванной одежде, весь охваченный тяжелым, смертельно мучительным гнетом потери, как гибли товарищи.
– Ну, а где атаман? Где князь Сибирский? – в отчаянии и смятении спрашивали казаки.
Но Алеша не мог ответить, он не видел гибели Ермака.
– Братцы, на конь!… На конь!… Поскачем искать атамана!… – внезапно нарушил грозную тишину звучный голос Мещеряка.
И все ожило и закипело. Новая надежда окрылила сердца.
– Скачем, братцы, на поиски атамана! – повторяло эхо кругом.
– Стой, ребята. Ин, кто-то мчится по степи… Може вести какие несет…
И князь Алексей, отличавшийся особой зоркостью зрения, впился глазами в даль. Клуб пыли вился по ней. Какой-то конник спешил к крепости. Вот он ближе, ближе. Теперь уже можно различить и всадника, и коня.
– Да это Байбакта! – крикнуло несколько голосов зараз.
– И впрямь Байбакта.
На мгновение он пропал за высоким заметом и вынырнул снова. Вот влетел, как угорелый, на площадь, врезался в толпу, спешился с коня.
Его зияющее раной лицо было страшнее прежнего. Оно все подергивалось судорогой, все дрожало. Маленькие, юркие глазки сыпали молнии.
– Сибирцы, – закричал он звонким женским голосом, и никто не узнал теперь прежних глухих звуков голоса Байбакты, – я принес вам страшную весть… Слушайте все…
Его обступили в минуту. Бледные, встревоженные лица затеснились кругом.
– Говори, говори, – кричали казаки.
– Русские, нет боле князя вашего… Погиб атаман… В Иртыше потонул… Помер… – вырвалось диким, странным звуком из груди вновь прибывшего.
Толпа замерла на минуту. Потом не то стон, не то вопль огласил площадь.
– Да лжет он все… Не верь ему, братцы… Допроси хорошенько… – неожиданно, дрогнувшим от волнения голосом прокричал кто-то.
– Байбакта не лжет… – дико, совсем уже по-женски взвизгнул вестник, – не лжет Байбакта… Сам видал, как боролся атаман с волнами Иртыша, как бился и звал на помощь и как скрылся потом в темные жилища Хала-Турма… Кяфыры, слушайте: нет более атамана, нет есаула, нет лучших ваших товарищей-воев!… Мертвые они лежат под могучею пятою Урт-Игэ… Прошла ваша радость, кяфыры проклятые!… Сорнэ-Туром не за вас… Придет Кучум, наш хан и повелитель, возьмет обратно Искер и перебьет вас, собаки… Кровь за кровь… Велик могучий Сорнэ-Туром…
И Байбакта залился громким, насмешливым, дьявольским хохотом. Багровые раны на лице его налились кровью, глаза выползли из орбит, пена проступила у рта.
От быстрого движения упала с головы его высокая, остроконечная шапка, и длинные, изжелта темные, прямые волосы рассыпались вдоль плеч и спины.
– Да это баба, братцы! – одиноко прозвучал чей-то изумленный возглас.
– Это Алызга! – покрыв его, прозвенел вопль испуга княгини Тани, внезапно, по голосу и волосам узнавшей свою бывшую полонянку.
– Хватай ее! Измена, братцы!… – крикнул первый, опомнившись, Мещеряк и ринулся к Алызге.
Но та быстрее молнии отскочила назад, выхватила короткий, острый нож из-за пояса и, размахивая им над головою, крикнула во весь голос:
– Смерть и проклятие кяфырам!… Погиб собака-Ермак!… Могуч хан Кучум во славу светлого духа!…
Нож замелькал в ее руках быстрее и, прежде нежели кто успел остановить ее, она очутилась в двух шагах от Тани.
– Кровь за кровь!… Умер Имзега – умри и ты! – дико вскрикнула обезумевшая остячка и внезапным взмахом руки занесла свой нож над головою молодой женщины.
Сильными руками схватил ее сзади за локти вовремя подоспевший к жене Алексей.
Как змея завертелась в его руках Алызга. Нож выпал у нее из рук, выбитый чьим-то ударом. Два казака с веревками уже спешили к ней, но она изогнулась в три погибели, метнулась, сильным толчком отбросила державшего ее князя Алексея и, быстрее молнии, помчалась к воротам Искера.
Казаки кинулись за нею. Но Алызга летела, едва трогая землю ступнями ног. Безумие, казалось, придавало ей силу и скорость. Вот остался далеко позади Искер и погоня. Вот уже вблизи сверкает темными струями Иртыш. С быстротой дикой лошади взлетела Алызга на высокий утес правого берега, повисший над рекою и на минуту остановилась, как вкопанная, устремив в пучину реки блуждающий взгляд и громко произнесла:
– Огевий убит… Имзега тоже… Старый отец погиб под Назымом… Проклятие кяфырам и радость Кучуму… Отомщение покорителям-злодеям Искера… Великий Сорнэ-Туром… я, слабая женщина, сделала, что могла… Радуйся, Ханджар, царевна души моей… Радуйтесь и вы, милые тени Хала-Турма… Смени и ты гнев на милость, великий и грозный Урт-Игэ… Алызга дерзнула отнять жертву у великого… Алызга искупит все… Прими новую жертву и смилуйся над нею, великий Урт-Игэ… И ты, могучий Унотон – дух рек и лесов… И, закончив свою речь глухим, почти сиплым криком, Алызга широко взмахнула руками и прыгнула вниз, прямо в холодные, жуткие воды Иртыша.

10. ТАЙНА ИШИМСКОЙ СТЕПИ. – ПОСЛЕДНИЕ ДНИ КУЧУМА. – ХАНДЖАР
А тот, кого оплакивали горькими слезами в стенах Искера, приплыл мертвый 13-го августа 1584 года к Епанчинским юртам. Внук князя Бегиша, татарин Яниш, первый увидел утопленника, закидывая сеть. Увидел золотой орел на кольчуге и латах и, решив, что не простой мертвец-казак перед ним, дал знать о нем Кучуму.
Велика была радость хана, когда окружающая его свита признала в утопленнике их злейшего врага Ермака.
Быстро облетела Сибирские степи крылатая весть. Князья татарские и остяцкие съехались поглядеть на мертвого врага. Его тело положили на рундук [возвышенная площадка], и целых пять дней стреляли в него из луков озверевшие от охватившей их жажды мщения воины Кучума. Потом зарыли где-то за улусом, в степи, обобрав догола мертвое тело, и стали делить доспехи. Одному отдали кольчугу, другому кафтан, а саблю с поясом – мурзе Караче, одному из злейших ненавистников покойного Сибирского князя.
После гибели Ермака осталось только 150 человек казаков в Сибири, вместе с присланными московскими стрельцами.
Горько оплакав смерть своего князя-вождя, они по обычаю собрали круг и выбрали атаманом Матвея Мещеряка. На этом же кругу решили, что оставаться им в Сибири теперь невозможно. Мирные татары и остяки, проведав об их малочисленности, восстали снова и грозили со всех сторон засевшей в остроге горсточке храбрецов. К тому же Кучум, собрав новые силы, двигался по пути к Искеру.
И вот 15-го августа казаки оставили Сибирь, сели в струги и поплыли вверх по Тоболу.
А в опустевший Искер вошел Кучум со своею ратью. Но недолго поханствовал слепой хан в отнятой столице. Пришел снова князь Сейдак, отец которого был убит Кучумом, и отнял престол и города у Кучума, выгнав последнего из его столицы.
Между тем умер Иоан Грозный. На московском престоле воцарился его сын Федор Иоанович.
До нового, молодого царя еще не дошла весть о гибели Ермака, но зная о голоде, море и малочисленности казаков в Сибири, он послал им на помощь новый отряд стрельцов, вручив начальство над ними воеводе Ивану Мансурову, а позднее Василию Сукину, Ивану Мясному и Даниле Чулкову.
Мансуров встретил на реке Туре уходившую из Сибири дружину Мещеряка.
Горсть храбрецов-покорителей снова ожила духом. Они соединились с царским отрядом и вернулись к устью Тобола, чтобы взять у татар обратно Искер, где ханствовал молодой, смелый и энергичный князь Сейдак, изгнавший Кучума.
Увидя, что им не легко справиться с Сейдаком, отряд решил выстроить деревянную крепость при впадении в Обь Иртыша и заперся в ней, поджидая на помощь себе другие царские отряды.
Остяки окружили было эту крепость, захватив с собою своего Белогорского идола в твердом убеждении, что он поможет им победить русских, но пушечный выстрел расщепил остяцкого кумира во время всеобщей молитвы и остяки в ужасе разбежались, отказавшись от приступа на крепость.
Между тем другие воеводы царские, Сукин и Мясной, на берегу Туры основали город Тюмень, вместо прежнего татарского улуса Чингия, а воевода Чулков заложил в 1587 году город Тобольск, неподалеку от древнего Искера. В том же году в Тобольске была выстроена и первая христианская церковь.
Чулков же, соединившись с воеводой Мансуровым и атаманом Мещеряком, осадил Искер и сделал приступ. В упорной битве был ранен и взят в плен юный Сейдак. Но одновременно погиб под стенами Искера и последний атаман-сподвижник Ермака – Матвей Мещеряк.
Отбитый Искер, однако, не привлекал более русских и они оставили его, населив Тобольск, новую столицу Сибирского царства.
А Кучум все держался в Ишимской степи. Подкрепляемый постоянно новыми шайками киргизов и ногаев, он ураганом носился по берегам Тобола, жег русские селения, уводил жителей в плен.
Наконец, воеводе Кольцову-Масальскому удалось в 1591 году истребить конницу Кучума и схватить последних его жен и сыновей в плен. Сам Кучум успел и на этот раз бежать.
Царь Федор Иоанович предлагал Кучуму богатое жалование, милости, города и селения в России, оставляя его с титулом хана Сибирского и только требуя изъявления покорности с его стороны, его переселения в Москву, всячески суля ему свои царские ласки. И жены с сыновьями, московские пленники, склоняли к тому же хана, посылая сказать, что им хорошо и привольно в Москве, – но упрямый хан оставался все тем же непоколебимым и гордым. Он послал ответ царю:
– Ермак взял силой мое ханство, однако не покорил меня… Не хочу войны с Русью, но требую берега Иртыша в свое владение… Свободным жил – свободным и умру.
Ночь, таинственная, чарующая летняя ночь – задумчивое продолжение дня, без густой темноты, с голубоватыми отсветами, ровными и прозрачными… Глухо поплескивает обычно тинистый, мутный, безобразный Ишим, теперь весь серебристо-млечный и хрустальный… Полный месяц глядится в его серебряные ночью воды, и расплавленным металлом кажутся они. Голубоватый призрак стоит над степью… Можно различить ландыш, стройный и невинный, под налетной дымкою матовой голубизны белой весенней ночи… Он кажется фарфоровым и хрупким, такой нежный, такой воздушный, словно весь вылитый из сказки и мечты.
Тот же отблеск мечты, таинственности и сказки как белую невесту нарядил во что-то голубовато-нежное, дымчатое и прозрачное степь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37