– Да… «Асьенто».
– Тс-с! У нас тут есть противники рабства, сэр, и они опасны.
– У вас есть гавкеры?
– Да, сэр.
Енох пристально изучает мальчика, ибо человек, которого он ищет, тоже своего рода гавкер. Полезно узнать, как смотрят на них в округе менее одержимые собратья. В лице Бена читается скорее осторожность, нежели презрение.
– Но ты говоришь только об одной войне.
– Войне за Испанское наследство, – кивает Бен, – причиной которой стала смерть короля Карла Страдальца.
– Я бы сказал, что смерть несчастного была не причиной, а поводом, – замечает Енох. – Война за Испанское наследство была лишь второй и, надеюсь, последней стадией великой войны, которая началась четверть столетия назад, во времена…
– Славной Революции!
– Как некоторые её называют. Ты и впрямь посещал уроки, Бен, хвалю. Может быть, ты знаешь, что во время Революции английского короля – католика – пнули коленом под зад и посадили на его место протестантских короля и королеву.
– Вильгельма и Марию!
– Верно. А ты не задумывался, из-за чего протестанты и католики вообще начали воевать?
– У нас в школе чаще говорят про распри между протестантами.
– Ах да – явление сугубо английское. Это естественно, ибо твои родители попали сюда в результате именно такого конфликта.
– Гражданской войны, – говорит Бен.
– Ваши выиграли Гражданскую войну, – напоминает Енох, – но после Реставрации им пришлось туго, и они вынуждены были бежать сюда.
– Вы угадали, мистер Роот, – говорит Бен, – ибо именно так мой родитель покинул Англию.
– А твоя матушка?
– Уроженка острова Нантакет, мистер Роот. Правда, её отец бежал сюда от жестокого епископа – ах и епископ, о нем такое говорят…
– Ну вот, Бен, наконец-то я нашёл изъян в твоих познаниях. Ты имеешь в виду архиепископа Лода – ярого гонителя пуритан, как некоторые называют твоих сородичей, – при короле Карле I. Пуритане в отместку оттяпали голову тому самому Карлу на Чаринг-Кросс в лето Господне тысяча шестьсот сорок девятое.
– Кромвель, – говорит Бен.
– Да, Кромвель имел к упомянутым событиям некоторое касательство. Итак, Бен. Мы стоим у этой речушки уже довольно долго. Я замёрз. Моя лошадь беспокоится. Мы отыскали место, в котором твои познания сменяются невежеством. Я с удовольствием исполню свою часть соглашения – чему-нибудь тебя научить, Дабы, вернувшись вечером домой, ты мог сказать Джосайе, что пробыл весь день в школе; впрочем, слова учителя могут разойтись с твоими. Однако взамен я попрошу кое-каких услуг.
– Только назовите их, мистер Роот.
– Я приехал в Бостон, чтобы разыскать некоего человека, который, по последним сведениям, проживал здесь. Он – старик.
– Старше вас?
– Нет, но выглядеть может старше.
– Тогда сколько ему лет?
– Он видел, как скатилась голова Карла I.
– Значит, по меньшей мере шестьдесят три.
– Вижу, ты научился складывать и вычитать.
– А также умножать и делить, мистер Роот.
– Тогда возьми в расчёт вот что: тот, кого я ищу, отлично видел казнь, ибо сидел на плечах у своего отца.
– Значит, годков ему стукнуло совсем мало, разве что родитель его был не слабого десятка.
– В определённом смысле его родитель и впрямь был не слабого десятка, – говорит Роот, – ибо за двадцать лет до того ему по приказу архиепископа Лода в Звёздной палате отрубили уши и нос, однако он не устрашился, а продолжал обличать монарха. Всех монархов.
– Он был гавкер. – И вновь лицо Бена не выразило презрения. Как же это место не похоже на Лондон!
– Ладно, возвращаясь к твоему вопросу, Бен: Дрейк не обладал исключительной силой или мощью телосложения.
– Значит, сын на его плечах был совсем мал. Сейчас ему примерно шестьдесят восемь. Но я не знаю здесь ни одного мистера Дрейка.
– Дрейк – имя, данное его отцу при крещении.
– А какова же его фамилия?
– Её я пока тебе не скажу, – говорит Енох, ибо человек, которого он ищет, может оказаться здесь на очень плохом счету – если его вообще не повесили на Бостонском лугу.
– Как же я помогу вам отыскать того, сэр, кого вы не хотите назвать?
– Ты можешь отвести меня к чарльстонскому парому. Насколько мне известно, он обретается по ту сторону реки Чарльз.
– Следуйте за мной, сэр, – говорит Бен, – но я надеюсь, что у вас есть серебро.
– О да, серебро у меня есть, – отвечает Енох.

* * *
Они огибают возвышенность в северной части города. Здесь от берега отходят пристани, поменьше и постарше большой. Паруса, такелаж, реи и мачты справа по борту сплетаются в огромный гордиев узел, словно буквы на странице в глазах неграмотного крестьянина. Енох не видит ни «Минервы», ни ван Крюйка. Как бы не пришлось ходить по тавернам и наводить справки – то есть терять время и привлекать внимание.
Бен ведёт его прямиком к причалу, от которого готовится отвалить чарльстонский паром. На палубе толпятся зрители недавней казни. Паромщик говорит, что за лошадь придётся платить отдельно. Енох открывает кошель и заглядывает внутрь. На него смотрит герб испанского короля, оттиснутый на серебре, в разной степени затёртом и сплющенном. Имена меняются в зависимости оттого, при каком короле эту монету отчеканили в Новой Испании, но под каждым написано одно: D.G. HISPAN ET IND REX – Милостью Божией король Испанский и обеих Индий. Похвальба, какую все венценосцы печатают на своих монетах.
Эти слова никого не заботят – большинство всё равно не в силах их прочесть. Существенно то, что человек, стоящий на холодном ветру у переправы в Бостоне, не может расплатиться с паромщиком-англичанином английской монетой, которую сэр Исаак Ньютон чеканит на Монетном дворе в лондонском Тауэре. Здесь признают только испанские деньги – те самые, что сейчас переходят из рук в руки на улицах Лимы, Манилы, Макао, Гоа, Бендер-Аббаса, Мокки, Каира, Смирны, Мадрида, Марселя, Мальты и Канарских островов.
Знакомец, провожавший Еноха до лондонских доков месяц назад, сказал: «Золото знает то, что неведомо никому из людей».
Енох встряхивает кошель, пересыпая монеты в надежде, что на поверхность выскочит хотя бы один реал – восьмая часть пиастра; их обычно отбивают от монеты и потому называют битами. Однако он потратил почти все биты на мелкие дорожные нужды. Сейчас в кошельке нет ничего мельче полупиастра – то есть четырёх реалов.
Енох смотрит в проулок и видит кузницу меньше чем на верхние камня от пристани. Пара ударов зубилом, и кузнец изготовит ему разменную монету.
Паромщик читает его мысли. Он не видит, что в кошельке, но слышит тяжёлый звон, не позвякивание мелочи.
– Мы отправляемся, – с довольным видом сообщает он. Енох, очнувшись, возвращается мыслями на паром и протягивает серебряный полукруг.
– Мальчик со мной, – твёрдо произносит он, – и потом ты доставишь его назад.
– По рукам, – отвечает паромщик.
Бен едва смел на такое надеяться. Хотя мальчику хватило выдержки не высказать этого вслух, для него прокатиться на пароме – всё равно что отправиться с флибустьерами в Карибское море. Он, не касаясь сходней, прыгает с пристани на палубу.
До Чарльстона меньше мили через устье медлительной реки. Вытянутый зелёный холм усеян длинными узкими стогами за сложенными без раствора каменными оградами. На склоне, обращенном к Бостону, ниже вершины, но выше бесконечных отмелей и заросших рогозом болот, прилепился город, частью заложенный геометрами, частью разросшийся, как плющ.
Дюжие негры взрывают чёрные воды реки Чарльз длинными, закреплёнными в уключинах вёслами, порождая системы завихрений – они закручиваются и образуют затухающие конические сечения, которые сэр Исаак, наверное, сумел бы проанализировать в голове. «Гипотеза вихрей подавляется многими трудностями». Небо – сплетение визирных нитей туго натянутого джута и оструганных стволов. От порывов ветра парусники на рейде вздрагивают и прядают, словно нервные кони при звуке далёких пушек. Неравномерные волны бьют в дощатые корпуса, по которым ползают, конопатя и смоля щели, босоногие матросы. Кажется, что корабли смещаются туда-сюда – параллакс, вызванный движением парома. Енох, которому посчастливилось быть выше остальных пассажиров, вручает поводья Бену и подходит к противоположному борту, чтобы прочесть названия судов.
Он узнает корабль, который ищет, по носовому украшению под бушпритом. Сероглазая женщина в золочёном шлеме дерзко рассекает Северо-Атлантический простор змееносной эгидой и острыми (надо полагать, от холода) сосками, «Минерва» ещё не подняла якорь (что радует), но тяжело нагружена и, судя по всему, готова к выходу в открытое море. Матросы таскают корзины со свежевыпеченными хлебами, такими горячими, что от них ещё идёт пар. Енох оборачивается к берегу, чтобы прочесть уровень прилива по обросшей ракушками пристани, потом в другую сторону – определить высоту и фазу луны. Скоро начнётся отлив, и «Минерва» скорее всего готова будет им воспользоваться. Енох наконец различает ван Крюйка (тот стоит на баке и заполняет какие-то бумаги, разложив их на бочке) и телепатически уговаривает капитана поднять глаза.
Ван Крюйк смотрит в сторону Еноха и напрягается.
Енох, сохраняя внешнюю неподвижность, долго смотрит голландцу в глаза, предостерегая от поспешного отплытия.
Колонист в чёрной шляпе пытается завязать дружбу с одним из негров, который почти не говорит по-английски; впрочем, это не помеха, потому что белый выучил несколько слов на каком-то африканском наречии. Негр очень чёрный, на левом плече у него выжжен герб испанского короля. Скорее всего он из Анголы. Чего он только не повидал! Его похитили более воинственные африканцы, бросили в яму, заклеймили калёным железом в знак уплаченной пошлины, погрузили на корабль и отправили в холодную страну, населённую бледнокожими. Казалось бы, его уже ничем не проймёшь; однако слова гавкера приводят негра в изумление. Сектант размахивает руками и всё сильнее горячится – явно не только от нехватки слов. Вероятно, он состоит в сношениях с лондонскими собратьями и сейчас убеждает ангольца, что тот, как и другие рабы, имеет законное право поднять оружие на господ.
– Ваш конь весьма хорош. Вы привезли его из Европы?
– Нет, Бен. Одолжил в Новом Амстердаме. Я хочу сказать, в Нью-Йорке.
– Почему вы поплыли в Нью-Йорк, коли человек, которого вы ищете, в Бостоне?
– Ближайший корабль в Америку из лондонской гавани отходил именно туда.
– Так вы отправлялись с большой поспешностью!
– Я с большой поспешностью выброшу тебя за борт, если не перестанешь строить умозаключения!
Бен замолкает ровно настолько, чтобы придумать новый тактический манёвр и зайти с другой стороны:
– Хозяин лошади, наверное, ваш близкий друг, коли одолжил вам такого скакуна.
Сейчас Енох должен быть очень осторожен. Хозяин лошади – заметный человек в Нью-Йорке. Если Енох объявит этого джентльмена своим другом, а после наломает в Бостоне дров, то повредит его репутации.
– Не то чтобы друг. Мы впервые увиделись несколько дней назад, когда я постучал в его дверь.
Этого Бен не может взять в толк.
– Тогда с какой стати он вообще пустил вас в дом? Учитывая вашу, прошу прощения, наружность и вооружение? Почему одолжил вам столь ценного скакуна?
– Он впустил меня в дом, потому что на улице происходили беспорядки, и я попросил убежища. – Енох косится на гавкера и подходит поближе к Бену. – Вот послушай кое-что интересное: когда наш корабль подплыл к Нью-Йорку, нам предстало необычное зрелище. Тысячи невольников – частью ирландцы, частью ангольцы – бегали по улицам с вилами и горящими головнями. Солдаты преследовали их перебежками и стреляли залпами. Белый дым от мушкетов мешался с чёрным дымом пылающих складов, преображая небосвод в сверкающий искрами плавильный тигель, дивный на вид, но, как предположили мы, негодный для поддержания жизни. Наш лоцман выжидал, пока начавшийся прилив не понудил его подойти к берегу. Мы сошли на пристань, которую буквально заполонили солдаты в красных мундирах. Так, – продолжает Енох (ибо его рассказ уже начал привлекать непрошеных слушателей), – я оказался возле упомянутой двери. Хозяин одолжил мне лошадь, поскольку мы с ним принадлежим к одному обществу, а я тут в некотором смысле по поручению, с этим обществом связанному.
– Обществу гавкеров, сэр? – шепчет Бен, подойдя совсем близко и оглядываясь через плечо на колониста, который распинается перед невольником. Мальчик давно приметил пистолеты и клинки Еноха и, вероятно, сопоставил их с рассказами родственников о деяниях неукротимой секты в героические дни разграбления соборов и цареубийства.
– Нет, это общество философов, – говорит Енох, пока воображение Бена не разыгралось ещё пуще.
– Философов, сэр!
Енох думал, что мальчик будет разочарован, но у того, напротив, загорелись глаза. Значит, Енох не ошибся: мальчишка опасен.
– Натурфилософов. Тех, кто стремится к естественному знанию. Не путай с другими, которые занимаются…
– Неестественным знанием?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54