«Чур, мое», – пробормотал он, вертя деньги в руке. Почти тут же легкий отсвет этой находки окрасил утро в новые тона, Мейсон стал по-другому видеть вещи и был поражен этим…
Возможно, он совершенно неправильно истолковал случай с кошельком. Возможно, найти кошелек и суметь заплатить за него было не чем иным, как началом счастливого дня. А двадцатидолларовая банкнота, как он понимал сейчас, была кармой, воздавшей ему за утреннее волнение, уравновесившей чаши весов, перестроившей его мир, пополнив его бумажник. Обрадованный этой новой догадкой, он поспешил вернуться к машине, сложил двадцатку и сунул ее в кошелек, который, несмотря на свой малый размер, начал казаться чем-то вроде золотого гуся.
В книжном магазине он не провел и пяти минут, как в глаза ему бросился том Амброза Бирса – старая толстая книга. Ему давно хотелось перечитать Амброза Бирса, одного из самых таинственных писателей-человеконенавистников, исчезнувшего в Мексике при загадочных обстоятельствах. Он открыл книгу на первой попавшейся странице, посмотрел на верхний абзац и прочел первую фразу «Однажды вечером по дьявольскому наущению я стал законченным дураком». Он захлопнул том и трясущимися руками стал запихивать его на полку, хотя еще секунду назад его руки нисколько не дрожали.
Внезапно Мейсон остановился. Зачем думать о законченных дураках, в одного из которых он должен, по-видимому, превратиться, зачем реагировать на любой пустяк, как будто он ничему не научился в парке. Он направился прямо к кассе. Положил на прилавок книгу и расплатился только что найденной двадцаткой, которой ему хватило с избытком. Он сунул сдачу в кошелек и вышел на освещенную солнцем улицу, внешне довольный, но все это время в глубине души сомневаясь: вдруг книга действительно хотела что-то сообщить ему? Вдруг это – послание? От кого? От ангела-хранителя? Он остановился и дал книге возможность снова раскрыться в его руке, чтобы она второй раз сказала ему что-то, если ей так хочется.
«Я весь внимание», – пробормотал он себе под нос, хотя, произнося эти слова, знал, что говорит неправду. На самом деле ему было наплевать, что скажет книга, потому что ни одна книга не может сказать хоть что-нибудь сравнимое с двадцатидолларовой банкнотой. Но тем не менее он ткнул пальцем в страницу и прочел строчку «В отношении архитектуры и мебели быт их отличается суровой простотой, приличествующей их скромному материальному положению…»и так далее. Чепуха!
Он закрыл книгу. Удача требует зоркости и старания. Сомнения убивают ее. Он направился к паркингу, внимательно разглядывая мостовую, надеясь, что везение продолжится. Двадцатидолларовая бумажка, сказал он себе, это предвестник. Если можно найти двадцать долларов, значит, можно найти и сорок. Это казалось логичным. Но под ногами он не видел ничего, кроме самого обычного мусора, поэтому сел в машину и проехал два квартала до супермаркета. Он должен был купить яиц, совершить доброе дело, позаботиться о не знающих отдыха ангелах.
На самом краю парковки, уже поворачивая на улицу, он заметил в клумбе бутылку из-под кока-колы, наполовину скрытую побегами плюща. Повинуясь внезапному предчувствию, он выключил мотор и подошел поближе. Это была обычная небольшая бутылка, стекло расцвечено радужными потеками от длительного пребывания на солнце и под дождем. Вытащив сосуд из-под плюща, Мейсон увидел, что он наполнен серебряными десятицентовиками.
Он недоверчиво оглядел бутылку, затем вытряс один десятицентовик на ладонь. Старый десятицентовик со статуей Свободы. «Да-а, – подумал он. – Настоящее серебро!» Сколько их может быть в бутылке? Сотни две? Это уже не было везение, это было что-то другое… чего он не мог выразить словами. Но одну вещь он понял точно, впервые за это утро он почувствовал уверенность в себе самом. Он поверил в себя. Он наконец был хозяином своей судьбы, с верой в свои собственные, свои собственные…
Но эта мысль мгновенно испарилась, как только он заметил в канаве упаковку «Тако Белл». Он поспешил туда, осторожно развернул ее и заглянул внутрь – ничего, только сырные корки и потеки подливки. Он влез в машину и направился к магазину, по дороге раз пять останавливаясь, чтобы порыться в мусоре, но безрезультатно, и к тому времени, как он поставил машину около супермаркета, ему казалось, что любая вещь, которая попадается ему на глаза, должна скрывать в себе нечто ценное. «Вообрази, – внушал он себе, – попробуй вызвать сокровище к жизни. Соберись, черт возьми». Но ничего не получалось: не было ни банкнот в сто долларов между страницами рекламной брошюры, лежащей в магазинной тележке для покупок, ни золотых самородков, позвякивающих в пустой жестянке «Доктора Пеппера», которую он пнул ногой.
Однако когда банка перестала катиться, он заметил, что она остановилась рядом с круглым стеклянным сосудом, похожим на маленький аквариум, который стоял под водосточной трубой, и сразу понял с уверенностью прозрения, что еще раз попал в точку. Затаив дыхание и оглядываясь по сторонам, он поспешил к этой стекляшке, опустился на колени и заглянул внутрь сосуда: стеклянный шар размером в кварту, с рифленым краем, стекло с крошечными известковыми включениями, как будто этот сосуд пролежал на дне океана годы. Шар был до краев полон воды, а в воде увеличенные кривизной стекла лежали жемчужины, множество жемчужин, почти неразличимых на фоне беленой бетонной стены.
По пути домой он ломал голову над вопросом: «Что человек обязан рассказывать своей жене», – и остался доволен, когда наконец сформулировал ответ: «Меньше знаешь – крепче спишь». Он был совершенно в этом уверен. Безусловно, было бы нехорошо сейчас впутывать Пегги в свои дела Что-то еще должно случиться, говорил он себе. Он был бы мерзавцем, если бы посвятил ее во все происходящее, не зная, какая опасность ждет его впереди.
Вдруг он вспомнил, что в возбуждении так и не купил яиц. «Пусть едят пирожные», – сказал он, громко рассмеявшись, и тут же вспомнил, что именно за это высказывание Мария-Антуанетта лишилась головы.
Повернув на свою улицу, он заметил по правой стороне дом миссис Фортунато, и на какой-то момент его охватила нерешительность. Свет за занавесками продолжал гореть.Он снял ногу с акселератора и несколько секунд держал ее над тормозом, пока не миновал палисадник.
Конечно, мысль остановиться была нелепой. И именно тут все воспоминания о миссис Фортунато сменились тревожными раздумьями: жемчужины легко могли оказаться подделкой. О жемчуге он не знал почти ничего.
Но ведь десятицентовики никак не могли оказаться поддельными, подумал он, выключая мотор. Кто бы стал утруждаться, подделывая мелкие монетки? И почему в такой счастливый день, как сегодня, ему вдруг достались бы поддельные жемчужины? Он посмотрел на светящиеся шарики в аквариуме, переливавшиеся в солнечном свете, падавшем сквозь ветровое стекло, и снова пришел в отличное расположение духа.
Выйдя из машины и потихоньку закрыв дверцу, он сунул бутылку из-под кока-колы в карман, затянул потуже ремень, потому что под тяжестью серебра брюки начали сползать. Он тихонько пошел по подъездной дороге к гаражу, придерживая аквариум так, чтобы его не было видно, если вдруг Пегги заметит мужа из окна. Не зажигая света, он спрятал бутылку и аквариум в ящик верстака и поспешил назад. Войдя в дом, он услышал сверху мерное жужжание швейной машинки Пегги. В кабинете он поставил на полку том Амброза Бирса и минуту-другую полистал историю древнего Египта, которую открыл на указателе имен, чтобы найти главу о жизни Клеопатры, которая, как гласит легенда, была знаменита тем, что растворяла жемчуг в красном вине, чтобы продемонстрировать свое презрение к богатству.
Он нашел этот абзац и прочел его, направляясь в кухню, там вытащил из буфета бутылку каберне, поставил ее на стол и достал из ящика штопор. Обрадованный возможностью надежной, как ему казалось, проверки, он торопливо воткнул штопор в пробку и принялся быстро и сильно крутить его…
– Не рановато ли? – голос Пегги перепугал его насмерть, и он пропихнул пробку в бутылку, так что струя вина взметнулась в воздух, залив стол.
– Сегодня суббота, – сказал он, запинаясь, и взглянул на висевшие на стене часы. – К тому же уже четыре. Мне казалось, что я встал уже давно, и хотел отдохнуть за добрым стаканчиком вина.
– Хорошо. Конечно. Почему бы и нет…
– Что-то не так? – он пытался успокоить ее взглядом. – Если ты собираешься разнести бар топором, я лучше посижу за чашкой чая. – Он поставил бутылку в буфет и закрыл дверцу.
– Что ты ворчишь, – сказала она. – Пей свое вино. Меня это не задевает. Только не надо переходить в наступление.
– Ну вот, теперь я еще и агрессор! Терпеть не могу этих уловок. Это одно из пяти неоспоримых доказательств…
– Ради Бога, никто ничего не собирается доказывать. Да что с тобой?
– Со мной?
Какое-то время она просто смотрела на него, затем усмехнулась, ее настроение изменилось в минуту – будто гроза прошла.
– Такие глупости, – сказала она, – если нас с тобой послушать. Он нахмурился, не желая смягчиться так сразу. Привычка Пегги мгновенно оставлять какие-то темы всегда несколько сердила его, ему казалось, что существует другой способ добиваться своего. Вдруг настроение его изменилось, он вспомнил: ведь это же он настоящий победитель – серебро, жемчуг, Бог знает, что еще ждет его, а жена не имеет об этом ни малейшего представления. Это чертовски удачный день – для него, а не для нее. За этой мыслью последовал вопрос, должна ли в случае развода жена получить половину сокровищ, которые ее муж спрятал в гараже.
Но он прогнал эту мысль как недостойную.
– С тобой все в порядке? – спросила Пегги. Она казалась обеспокоенной, ее настроение опять изменилось. – Ты выглядишь как захмелевший.
– Неужели? – он взглянул в зеркало над кухонной раковиной, и то, что он увидел, заставило его побледнеть. Волосы торчат дыбом, брови тоже, словно он долго трудился, чтобы превратить себя в хэллоуинского черта. Лицо припухло, кожа кажется шероховатой, старой. Рот кривится неизвестно из-за чего. Он попробовал пригладить волосы и собраться, расслабить мышцы лица.
– Думаю, я немного напряжен, – сказал он. – Извини, что я не сдержался.
– Погоди минутку, – сказала Пегги, на лице ее отразилось понимание. – Ты не вернул пенни, да? Конечно, ты все еще испытываешь чувство вины. Оно будет грызть тебя целый день.
– Разумеется, я вернул его, – солгал он. – И кошелек, и все прочее. Ничего меня не грызет. Я отлично себя чувствую.
– Хорошо, – она оставила эту тему. – Я пойду пошью. Кстати, какие еще четыре?
– Четыре чего?
– Остальные четыре неоспоримых доказательства?
– Сейчас придумаю.
– Тогда ответь мне вот на какой вопрос: ты заезжал в магазин?
– Нет. Я совсем забыл про яйца. Но я куплю их. Не вздумай идти сама, я просто взбешусь. – Он улыбнулся жене, хотя внезапно осознал, что говорит неправду, что улыбается фальшиво, что это не первая его ложь, и в какой-то момент уже готов был рассказать все: про деньги в парке, десятицентовики, жемчуг, непонятное решение не возвращать миссис Фортунато кошелек, потому что это…
Он не мог точно сказать, что «это». Однако ощущение было тревожным, достаточно тревожным, чтобы удержать от поспешности. Пока он не поймет, сказал себе Мейсон, он будет прислушиваться только к собственным советам. Фраза понравилась ему необыкновенно – к собственным советам. В ней была мудрость, как во всех старинных непритязательных фразах. К чьему же совету и прислушаться, как не к собственному?
Он вдруг понял, что Пегги что-то говорит ему, поднимаясь по лестнице.
– Что? – переспросил он.
– Я сказала, дай мне время до шести.
– Хорошо, – согласился он.
Когда она ушла, он взял свою книгу, вытащил из буфета бутылку, вышел через заднюю дверь, тихонько прикрыв ее за собой, и нырнул в гараж. Включил свет над верстаком. Не надо устраивать иллюминацию, это могло только привлечь внимание Пегги. Он вытащил из ящика сосуд с жемчужинами. Они были чертовски большими, некоторые размером с ноготь большого пальца.
Три удачи за один день, Господи! Четыре, если считать пенни. Что об этом скажешь? Один раз – удача, два – чертовское совпадение. Но третий означал нечто большее, в третьем случае была магия – план, модель, голый факт, твердый и яркий, как бриллиант. Бриллианты! Эта мысль привела его в восторг. Корзинка отлично ограненных бриллиантов – вот это фокус! Он был бы счастлив. Не то чтобы он презирал жемчуг – вовсе нет, – но пригоршня бриллиантов совсем другое дело.
Он осторожно налил полную чашку вина, торопливо прочел абзац в книге и опустил в чашку одну из самых маленьких жемчужин. Вино почти сразу же помутнело, как будто жемчужина превратилась в эмульсию. Мейсон, словно зачарованный, наблюдал, как поверхность вина целых полминуты бурлила, прежде чем успокоиться и снова стать прозрачной;
1 2 3 4 5