Вспомни, какая участь постигла Яна Маттиса - он ведь тоже решил, что Господь воззвал к нему, а в итоге лишился головы.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Если Ротманн говорил нам сегодня о Юдифи и Олоферне, то лишь потому, что этого хотел Господь - хотел сегодня, а не вчера и не завтра. На Яне Маттисе Господь испытывал нашу твердость. Кто посмеет отрицать, что на мне не захочет он испытать её вновь?
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Но ты ещё совсем ребенок.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Давид был годами не старше меня, когда вышел на бой с Голиафом и победил его.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Давид издали метнул камень из пращи, ты же не сможешь соблазнить епископа Вальдека, не приблизившись к нему. Ты будешь стоять перед ним нагая и безоружная, ибо нагота твоя есть орудие обольщения, но не орудие убийства.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Я задушу его.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Этими вот тонкими ручками? Этими хрупкими пальчиками?
(Начинает доноситься шум битвы - орудийная пальба, крики, лязг оружия. Католики в очередной раз пытаются взять Мюнстер приступом. В этой сумятице, в толпе бегущих людей исчезают ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН. Вдалеке, в глубине сцены возникает зарево. Медленно, как удаляющаяся гроза, стихает шум битвы. Защитники Мюнстера вновь появляются - по виду их можно судить о том, сколь ожесточенной была схватка. Входят ЯН ВАН ЛЕЙДЕН, КНИППЕРДОЛИНК, РОТМАНН и ЯН ДУЗЕНТСШУЭР.)
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Если бы вы совершили какой-нибудь грех в глазах Господа, Он предал бы вас в руки врагов и поверг бы в прах перед ними. Однако народ Мюнстера, покорный воле Господа и моей власти, ничем не оскорбил Его, и потому Он защитил нас сегодня, а враги наши навсегда покрыли себя позором и бесславием.
ЯН ДУЗЕНТСШУЭР: Ян ван Лейден, провозглашаю тебя воителем Господа.
КНИППЕРДОЛИНК (РОТМАННУ): Воители Господа - это те, кто отдал свою жизнь, обороняя Мюнстер.
РОТМАНН: Берегись, Книппердолинк, как бы за такие слова не расстаться с жизнью и тебе.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: О чем вы там шепчетесь?
РОТМАНН и КНИППЕРДОЛИНК: О том, что нет средь нас всех человека, более достойного именоваться так, как назвал тебя Ян Дузентсшуэр.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Говорить, что я достойней вас всех и заслуживаю этого звания более, чем кто-либо иной - значит сравнивать несравнимое. Ибо если здесь, в Мюнстере, я - первый после Бога, то вы все отстоите от меня на такое же расстояние, на какое я отстою от Него. И не потому, что я отдалил вас от моей власти, а потому, что Господь сделал свой выбор.
РОТМАНН и КНИППЕРДОЛИНК: Именно так, Ян ван Лейден. Господь хотел этого, Господь захочет, чтобы так было и впредь.
ЯН ДУЗЕНТСШУЭР (в сторону): Так пристало говорить тем, кто на самом деле думает иначе.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Епископ Вальдек, змей греха, вновь изрыгнул пламя и яд на наши стены. Но священны они, ибо Господь левой своей ногою оперся на них. И, правой своей ногой твердо став на наши души, Он даст нам последний толчок, который приведет нас к окончательному торжеству над злокозненным врагом. Укрепим же и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно усилие - и мы победим.
ХОР ГОРОЖАН: Укрепим и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно, всего одно усилие - и мы победим.
(Все уходят. Посреди сцены оказываются только ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН, которые за несколько минут до этого растворились в толпе горожан, а теперь возникли вновь. ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН держит в руках нечто напоминающее покрывало.)
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Сердце мое переполнено радостью, душа моя ликует, потому что Господь с приязнью остановил свой взор на челе Яна ван Лейдена, супруга моего. Всего одно усилие - и мы победим, сказал он, и как будто сам Господь произнес эти слова.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Пусть отдыхают воины на башнях, пусть бестревожно опустят они свои мечи и обопрутся на копья, потому что это последнее усилие совершу я. Левая нога Господа отыскала мое сердце, правая Его нога - мою душу, и вот я - уж не я, а стрела, готовая сорваться с натянутой тетивы Его лука.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: На этой войне воюют не только мужчины. Мы, женщины, тоже пойдем в битву и будем сражаться рядом с ними, как можем. Но в наше время пытаться подражать Юдифи и поднять меч против епископа - это безумие, это значит броситься навстречу верной смерти.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Я не обезглавлю Вальдека ударом меча, не заколю кинжалом, не сожгу, не удавлю петлей.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ты говорила, что оружием тебе послужат лишь твои руки.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Как в оны дни - Юдифь, я оденусь в лучшие одежды, только не во вдовьи, но в безыскусный и оттого особенно соблазнительный наряд незамужней девицы. Надушу руки, волосы и шею, и ладони, и пальцы. Чтобы вдохнул епископ аромат искушения, когда на коленях я буду молить его даровать Мюнстеру пощаду.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Епископ Вальдек отошлет тебя прочь, если не сделает чего-нибудь похуже.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Выразительными взглядами, красноречивыми недомолвками я дам ему понять, что не в силах противиться его желаниям. Если нужно будет, поклянусь ему, что безразлична мне участь Мюнстера, что я отрекаюсь от своей веры. Что готова предаться ему безусловно и уйду в монастырь, однако дверь моей кельи, как и врата тела моего, всегда будут открыты для него.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ну, хорошо, предположим, что ты соблазнила его и покорила его и осталась с ним наедине. Но как ты убьешь его?
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Вот этой сорочкой.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Не понимаю.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Когда он вознамерится лечь со мной, я попрошу, чтобы он в знак того, что расположен ко мне и что я ему желанна, надел эту рубашку, собственными моими руками сотканную и сшитую. А надев её, проживет епископ не более минуты. Ибо яд, которым пропитала я ткань, обнаружит свое действие, когда будет уже слишком поздно.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Яд?
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Да. Вот он. (Показывает склянку с бесцветной жидкостью.) Видишь, он так прозрачен, что можно подумать, будто это - чистая вода. Но в считанные мгновения кожа, которая соприкоснется с тканью, пропитанной им, станет черна как уголь. И погибнет епископ Вальдек, сгорит ещё прежде того, как пожрет его огнь геенны.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Но мне страшно за тебя. Что будет с тобой, если тебя схватят.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Мне суждена смерть, Гертруда, независимо от того, сумею ли я уничтожить епископа или нет. Если стража заподозрит неладное, меня убьют, не дав приблизиться к его шатру. Я умру, когда исполнится мой замысел, ибо скрыться из шатра мне не удастся. Юдифь взяла с собой служанку и в те три ночи, что пробыла она в лагере Олоферна, ходила с ней в долину Ветулийскую славить бога своего и свершать омовения в протекавшем там источнике. Я же буду одна в долине смерти и, кроме слез, иной влаги для омовений у меня не будет. И сильно опасаюсь я, что, когда примусь я славить Бога, первое мое слово станет и последним.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Не ищи смерти, Хилле, откажись от своего безумного замысла.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Не могу. Если замысел этот внушен мне Богом, я исполню его волю. Если же это - дьявольское искушение, а Бог не оборонил меня от него, то, значит, это опять же Его воля, и я исполню её. Но довольно, мы заговорились, лучше помоги мне.
(ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН разворачивает сорочку, которую ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ держит за рукава, и пропитывает ткань жидкостью из склянки. Затем сорочку заворачивают в суровое полотно.)
Если вспомнится, иногда думай обо мне. (Уходит.)
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ (опускаясь на колени): Господи Боже, скажи, в самом ли деле Ты, чтобы показать Твое величие, нуждаешься во всем этом?
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
РОТМАНН: Ты посылал за мной, Ян ван Лейден. Зачем я понадобился тебе?
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Хищные волки, свирепые тигры, ядовитые змеи подступили к стенам нашего города, но Господь сражался на стороне своего народа, и натиск зверей-католиков был отражен. Для защиты города и его властей я установил законы, внушенные мне Господом, который во исполнение их и даровал нам победу. Он ниспошлет нам новые и многочисленные победы, если по примеру древних патриархов мы пребудем в полном повиновении ему. Особенно в нынешнее время, когда мы испытываем такие лишения.
РОТМАНН: Я и понимаю, и не понимаю тебя, смысл слов твоих одновременно и ясен, и невнятен мне.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Заметил ли ты, Ротманн, как вследствие непрестанных боев уменьшилось в нашем городе число мужчин по сравнению с числом женщин?
РОТМАНН: Еще бы не заметить. В Мюнстере осталось гораздо больше женщин, нежели мужчин. Но подобное происходит во всех городах, взятых в осаду. По самой своей природе женщины выносливей мужчин, а смерть на войне, хоть не щадит и их тоже, все же охотней косит мужчин. Когда же установится мир, все вскорости станет, как прежде.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Ты сам сказал - женщины живут дольше, и потому, есть ли война, или нет, мужчин меньше.
РОТМАНН: Именно так.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Бог ничего не делает без умысла и расчета, и если он захотел, чтобы от сотворения мира число женщин превосходило число мужчин, то это для того, чтобы каждый мужчина мог брать в жены не одну женщину, а стольких, скольких по силам ему было бы прокормить. И пример этому указывают нам древние патриархи, имевшие не одну и не две, но многих жен.
РОТМАНН: Мне кажется, я уловил твою мысль.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Иначе это был бы не ты.
РОТМАНН: Что я должен сделать?
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Ты объявишь, что следуя древним патриархам, которых мы должны брать за образец во всех наших житейских деяниях, в городе Мюнстере вводится многобрачие. Ибо мы - богоизбранный народ. Ибо во времена бедствий и лишений, переживаемые ныне, по улицам и площадям бродит столько жен без мужей, подвергая души свои опасности. Ибо уже замечены были любострастные взгляды, которыми обменивались мужчины и женщины.
РОТМАНН: Лучше грешить помыслами, нежели плотью.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: В глазах Господа это одно и то же. Ты, видно, забыл, что в святом граде Мюнстере греха быть не может вообще, и всякий мужчина, который плотски познает женщину, должен преследовать при этом лишь одну цель - продолжение рода. А потому, когда начнется распределение женщин, должно будет исключить из их числа бесплодных и беременных, ибо они ничего не способны дать мужчине, кроме наслаждения. Наслаждение же, не сопряженное с зачатием, есть грех.
РОТМАНН: И ты хочешь, чтобы я о провозгласил в городе многобрачие после того, как мы столько раз брались искоренять свальный грех и прелюбодеяние?
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: "Плодитесь и размножайтесь", заповедал Господь, а это значит, что там, где исполняется его воля, свального греха быть не может. Что же до прелюбодеяния, то и впредь оно будет караться смертью, как карается сейчас.
РОТМАНН: Если так, я объявлю им твою волю.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Не станем же медлить и терять время - созови народ на площадь и употреби свой дар убеждения, но так, словно эта мысль принадлежит тебе, а не мне.
(Выходит. РОТМАНН некоторое время стоит в задумчивости и в сомнении, но постепенно оживляется)
РОТМАНН (хлопая в ладоши): Сюда, сюда, граждане Мюнстера, собирайтесь на площади, мужчины и женщины богоизбранного народа! Сюда!
(На площадь толпой входят возбужденные жители, среди них - ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и КНИППЕРДОЛЛИНК.)
ОБЩИЙ ХОР: Что это, что это, что это? Зачем ты созвал нас? Снова епископ пошел на приступ?
РОТМАНН: Успокойтесь, братья и сестры, волк Вальдек зализывает свои раны. Я созвал вас, чтобы огласить новое веление Господа, который, видя, как процветаем мы в беспрекословном повиновении воле Его, хочет, чтоб отныне и впредь шаг за шагом следовали мы примеру древних патриархов. Но прежде позвольте мне напомнить вам, что сказано в "Откровении" апостола Иоанна: "Не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего. И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых." Это будут избранные - по двенадцать тысяч из каждого из колен, и у каждого на челе положена будет печать. Но не раньше, чем число их составит сто сорок четыре тысячи, ни на одного больше, ни на одного меньше. С непреложной очевидностью уяснили мы, что Мюнстер - есть Новый Иерусалим, город праведный, город священный, и потому здесь положены будут печати на чело избранных. Однако, братья мои, в Мюнстере не наберется ста сорока четырех тысяч душ, и количество жителей ещё долго не приблизилось бы к этому числу, если бы Господь не явил мне свое новое откровение.
(Пауза. В толпе слышится нетерпеливый и встревоженный ропот)
ХОР: Какое?
РОТМАНН: Господь повелевает установить в нашем Мюнстере многобрачие с тем, чтобы ангел с печатью Бога живого не замедлил подняться с востока и дать нам начертание на челе. И мы, отмеченные этим знаком, облаченные в белые одежды, с пальмовыми ветвями в руках, воскликнем тогда в полный голос: "Спасение принадлежит Господу нашему, сидящему на престоле, и агнцу его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Если Ротманн говорил нам сегодня о Юдифи и Олоферне, то лишь потому, что этого хотел Господь - хотел сегодня, а не вчера и не завтра. На Яне Маттисе Господь испытывал нашу твердость. Кто посмеет отрицать, что на мне не захочет он испытать её вновь?
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Но ты ещё совсем ребенок.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Давид был годами не старше меня, когда вышел на бой с Голиафом и победил его.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Давид издали метнул камень из пращи, ты же не сможешь соблазнить епископа Вальдека, не приблизившись к нему. Ты будешь стоять перед ним нагая и безоружная, ибо нагота твоя есть орудие обольщения, но не орудие убийства.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Я задушу его.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Этими вот тонкими ручками? Этими хрупкими пальчиками?
(Начинает доноситься шум битвы - орудийная пальба, крики, лязг оружия. Католики в очередной раз пытаются взять Мюнстер приступом. В этой сумятице, в толпе бегущих людей исчезают ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН. Вдалеке, в глубине сцены возникает зарево. Медленно, как удаляющаяся гроза, стихает шум битвы. Защитники Мюнстера вновь появляются - по виду их можно судить о том, сколь ожесточенной была схватка. Входят ЯН ВАН ЛЕЙДЕН, КНИППЕРДОЛИНК, РОТМАНН и ЯН ДУЗЕНТСШУЭР.)
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Если бы вы совершили какой-нибудь грех в глазах Господа, Он предал бы вас в руки врагов и поверг бы в прах перед ними. Однако народ Мюнстера, покорный воле Господа и моей власти, ничем не оскорбил Его, и потому Он защитил нас сегодня, а враги наши навсегда покрыли себя позором и бесславием.
ЯН ДУЗЕНТСШУЭР: Ян ван Лейден, провозглашаю тебя воителем Господа.
КНИППЕРДОЛИНК (РОТМАННУ): Воители Господа - это те, кто отдал свою жизнь, обороняя Мюнстер.
РОТМАНН: Берегись, Книппердолинк, как бы за такие слова не расстаться с жизнью и тебе.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: О чем вы там шепчетесь?
РОТМАНН и КНИППЕРДОЛИНК: О том, что нет средь нас всех человека, более достойного именоваться так, как назвал тебя Ян Дузентсшуэр.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Говорить, что я достойней вас всех и заслуживаю этого звания более, чем кто-либо иной - значит сравнивать несравнимое. Ибо если здесь, в Мюнстере, я - первый после Бога, то вы все отстоите от меня на такое же расстояние, на какое я отстою от Него. И не потому, что я отдалил вас от моей власти, а потому, что Господь сделал свой выбор.
РОТМАНН и КНИППЕРДОЛИНК: Именно так, Ян ван Лейден. Господь хотел этого, Господь захочет, чтобы так было и впредь.
ЯН ДУЗЕНТСШУЭР (в сторону): Так пристало говорить тем, кто на самом деле думает иначе.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Епископ Вальдек, змей греха, вновь изрыгнул пламя и яд на наши стены. Но священны они, ибо Господь левой своей ногою оперся на них. И, правой своей ногой твердо став на наши души, Он даст нам последний толчок, который приведет нас к окончательному торжеству над злокозненным врагом. Укрепим же и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно усилие - и мы победим.
ХОР ГОРОЖАН: Укрепим и закалим наши сердца, станем праведнейшими из праведных. Народ Мюнстера, народ Божий! Еще одно, всего одно усилие - и мы победим.
(Все уходят. Посреди сцены оказываются только ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН, которые за несколько минут до этого растворились в толпе горожан, а теперь возникли вновь. ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН держит в руках нечто напоминающее покрывало.)
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Сердце мое переполнено радостью, душа моя ликует, потому что Господь с приязнью остановил свой взор на челе Яна ван Лейдена, супруга моего. Всего одно усилие - и мы победим, сказал он, и как будто сам Господь произнес эти слова.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Пусть отдыхают воины на башнях, пусть бестревожно опустят они свои мечи и обопрутся на копья, потому что это последнее усилие совершу я. Левая нога Господа отыскала мое сердце, правая Его нога - мою душу, и вот я - уж не я, а стрела, готовая сорваться с натянутой тетивы Его лука.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: На этой войне воюют не только мужчины. Мы, женщины, тоже пойдем в битву и будем сражаться рядом с ними, как можем. Но в наше время пытаться подражать Юдифи и поднять меч против епископа - это безумие, это значит броситься навстречу верной смерти.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Я не обезглавлю Вальдека ударом меча, не заколю кинжалом, не сожгу, не удавлю петлей.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ты говорила, что оружием тебе послужат лишь твои руки.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Как в оны дни - Юдифь, я оденусь в лучшие одежды, только не во вдовьи, но в безыскусный и оттого особенно соблазнительный наряд незамужней девицы. Надушу руки, волосы и шею, и ладони, и пальцы. Чтобы вдохнул епископ аромат искушения, когда на коленях я буду молить его даровать Мюнстеру пощаду.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Епископ Вальдек отошлет тебя прочь, если не сделает чего-нибудь похуже.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Выразительными взглядами, красноречивыми недомолвками я дам ему понять, что не в силах противиться его желаниям. Если нужно будет, поклянусь ему, что безразлична мне участь Мюнстера, что я отрекаюсь от своей веры. Что готова предаться ему безусловно и уйду в монастырь, однако дверь моей кельи, как и врата тела моего, всегда будут открыты для него.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Ну, хорошо, предположим, что ты соблазнила его и покорила его и осталась с ним наедине. Но как ты убьешь его?
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Вот этой сорочкой.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Не понимаю.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Когда он вознамерится лечь со мной, я попрошу, чтобы он в знак того, что расположен ко мне и что я ему желанна, надел эту рубашку, собственными моими руками сотканную и сшитую. А надев её, проживет епископ не более минуты. Ибо яд, которым пропитала я ткань, обнаружит свое действие, когда будет уже слишком поздно.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Яд?
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Да. Вот он. (Показывает склянку с бесцветной жидкостью.) Видишь, он так прозрачен, что можно подумать, будто это - чистая вода. Но в считанные мгновения кожа, которая соприкоснется с тканью, пропитанной им, станет черна как уголь. И погибнет епископ Вальдек, сгорит ещё прежде того, как пожрет его огнь геенны.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Но мне страшно за тебя. Что будет с тобой, если тебя схватят.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Мне суждена смерть, Гертруда, независимо от того, сумею ли я уничтожить епископа или нет. Если стража заподозрит неладное, меня убьют, не дав приблизиться к его шатру. Я умру, когда исполнится мой замысел, ибо скрыться из шатра мне не удастся. Юдифь взяла с собой служанку и в те три ночи, что пробыла она в лагере Олоферна, ходила с ней в долину Ветулийскую славить бога своего и свершать омовения в протекавшем там источнике. Я же буду одна в долине смерти и, кроме слез, иной влаги для омовений у меня не будет. И сильно опасаюсь я, что, когда примусь я славить Бога, первое мое слово станет и последним.
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ: Не ищи смерти, Хилле, откажись от своего безумного замысла.
ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН: Не могу. Если замысел этот внушен мне Богом, я исполню его волю. Если же это - дьявольское искушение, а Бог не оборонил меня от него, то, значит, это опять же Его воля, и я исполню её. Но довольно, мы заговорились, лучше помоги мне.
(ХИЛЛЕ ФЕЙКЕН разворачивает сорочку, которую ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ держит за рукава, и пропитывает ткань жидкостью из склянки. Затем сорочку заворачивают в суровое полотно.)
Если вспомнится, иногда думай обо мне. (Уходит.)
ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ (опускаясь на колени): Господи Боже, скажи, в самом ли деле Ты, чтобы показать Твое величие, нуждаешься во всем этом?
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
СЦЕНА ПЕРВАЯ
РОТМАНН: Ты посылал за мной, Ян ван Лейден. Зачем я понадобился тебе?
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Хищные волки, свирепые тигры, ядовитые змеи подступили к стенам нашего города, но Господь сражался на стороне своего народа, и натиск зверей-католиков был отражен. Для защиты города и его властей я установил законы, внушенные мне Господом, который во исполнение их и даровал нам победу. Он ниспошлет нам новые и многочисленные победы, если по примеру древних патриархов мы пребудем в полном повиновении ему. Особенно в нынешнее время, когда мы испытываем такие лишения.
РОТМАНН: Я и понимаю, и не понимаю тебя, смысл слов твоих одновременно и ясен, и невнятен мне.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Заметил ли ты, Ротманн, как вследствие непрестанных боев уменьшилось в нашем городе число мужчин по сравнению с числом женщин?
РОТМАНН: Еще бы не заметить. В Мюнстере осталось гораздо больше женщин, нежели мужчин. Но подобное происходит во всех городах, взятых в осаду. По самой своей природе женщины выносливей мужчин, а смерть на войне, хоть не щадит и их тоже, все же охотней косит мужчин. Когда же установится мир, все вскорости станет, как прежде.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Ты сам сказал - женщины живут дольше, и потому, есть ли война, или нет, мужчин меньше.
РОТМАНН: Именно так.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Бог ничего не делает без умысла и расчета, и если он захотел, чтобы от сотворения мира число женщин превосходило число мужчин, то это для того, чтобы каждый мужчина мог брать в жены не одну женщину, а стольких, скольких по силам ему было бы прокормить. И пример этому указывают нам древние патриархи, имевшие не одну и не две, но многих жен.
РОТМАНН: Мне кажется, я уловил твою мысль.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Иначе это был бы не ты.
РОТМАНН: Что я должен сделать?
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Ты объявишь, что следуя древним патриархам, которых мы должны брать за образец во всех наших житейских деяниях, в городе Мюнстере вводится многобрачие. Ибо мы - богоизбранный народ. Ибо во времена бедствий и лишений, переживаемые ныне, по улицам и площадям бродит столько жен без мужей, подвергая души свои опасности. Ибо уже замечены были любострастные взгляды, которыми обменивались мужчины и женщины.
РОТМАНН: Лучше грешить помыслами, нежели плотью.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: В глазах Господа это одно и то же. Ты, видно, забыл, что в святом граде Мюнстере греха быть не может вообще, и всякий мужчина, который плотски познает женщину, должен преследовать при этом лишь одну цель - продолжение рода. А потому, когда начнется распределение женщин, должно будет исключить из их числа бесплодных и беременных, ибо они ничего не способны дать мужчине, кроме наслаждения. Наслаждение же, не сопряженное с зачатием, есть грех.
РОТМАНН: И ты хочешь, чтобы я о провозгласил в городе многобрачие после того, как мы столько раз брались искоренять свальный грех и прелюбодеяние?
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: "Плодитесь и размножайтесь", заповедал Господь, а это значит, что там, где исполняется его воля, свального греха быть не может. Что же до прелюбодеяния, то и впредь оно будет караться смертью, как карается сейчас.
РОТМАНН: Если так, я объявлю им твою волю.
ЯН ВАН ЛЕЙДЕН: Не станем же медлить и терять время - созови народ на площадь и употреби свой дар убеждения, но так, словно эта мысль принадлежит тебе, а не мне.
(Выходит. РОТМАНН некоторое время стоит в задумчивости и в сомнении, но постепенно оживляется)
РОТМАНН (хлопая в ладоши): Сюда, сюда, граждане Мюнстера, собирайтесь на площади, мужчины и женщины богоизбранного народа! Сюда!
(На площадь толпой входят возбужденные жители, среди них - ГЕРТРУДА ФОН УТРЕХТ и КНИППЕРДОЛЛИНК.)
ОБЩИЙ ХОР: Что это, что это, что это? Зачем ты созвал нас? Снова епископ пошел на приступ?
РОТМАНН: Успокойтесь, братья и сестры, волк Вальдек зализывает свои раны. Я созвал вас, чтобы огласить новое веление Господа, который, видя, как процветаем мы в беспрекословном повиновении воле Его, хочет, чтоб отныне и впредь шаг за шагом следовали мы примеру древних патриархов. Но прежде позвольте мне напомнить вам, что сказано в "Откровении" апостола Иоанна: "Не делайте вреда ни земле, ни морю, ни деревам, доколе не положим печати на челах рабов Бога нашего. И я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых." Это будут избранные - по двенадцать тысяч из каждого из колен, и у каждого на челе положена будет печать. Но не раньше, чем число их составит сто сорок четыре тысячи, ни на одного больше, ни на одного меньше. С непреложной очевидностью уяснили мы, что Мюнстер - есть Новый Иерусалим, город праведный, город священный, и потому здесь положены будут печати на чело избранных. Однако, братья мои, в Мюнстере не наберется ста сорока четырех тысяч душ, и количество жителей ещё долго не приблизилось бы к этому числу, если бы Господь не явил мне свое новое откровение.
(Пауза. В толпе слышится нетерпеливый и встревоженный ропот)
ХОР: Какое?
РОТМАНН: Господь повелевает установить в нашем Мюнстере многобрачие с тем, чтобы ангел с печатью Бога живого не замедлил подняться с востока и дать нам начертание на челе. И мы, отмеченные этим знаком, облаченные в белые одежды, с пальмовыми ветвями в руках, воскликнем тогда в полный голос: "Спасение принадлежит Господу нашему, сидящему на престоле, и агнцу его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12