Лестница, хотя и усыпанная обломками, по-прежнему поднималась к площадке, над которой когда-то возвышалось окно, достойное и собора. Оно было разбито деревом, упавшим много зим назад, чьи иссохшие ветви лежали теперь на том самом месте, где Лорд и Леди выдерживали небольшую паузу, прежде чем спуститься и поприветствовать своих гостей. Обшивка прихожей и расходящихся в разные стороны коридоров до сих пор была цела, и доски у них под ногами казались прочными. Несмотря на плачевное состояние крыши, несущие конструкции также выглядели достаточно надежными. Дом был построен для того, чтобы служить Годольфинам вечно, чтобы плодоносность земли и чресл сохранила род до конца света. И если это не удалось, то только по вине плоти.
Эстабрук и Лысый двинулись в направлении столовой, размеры которой не уступали приличному ресторану. Юдит пошла было за ними, но потом ей захотелось вернуться обратно к лестнице. Все, что она знала о периоде расцвета этого дома, было почерпнуто ею из фильмов и телевидения, но ее воображение приняло вызов с неожиданным жаром и стало рисовать перед ней такие впечатляющие образы, что они едва ли не заслоняли собой обескураживающую правду. Когда она поднималась по лестнице, предаваясь, с некоторым чувством вины, мечтам об аристократической жизни, внизу ей была видна зала, освещенная сиянием свечей, с верхней площадки до нее доносился смех, а когда она стала спускаться, ей было слышно шуршание шелка, когда ее юбки касались ковра. Кто-то у дверей позвал ее, и она обернулась, ожидая увидеть Эстабрука, но этот кто-то оказался плодом ее воображения, как, впрочем, и имя. Никто никогда не называл ее Персиком.
Этот эпизод внушил ей некоторую тревогу, и она отправилась на поиски Эстабрука, как ради того, чтобы вновь соприкоснуться с надежной реальностью, так и ради его общества. Он оказался в комнате, которая когда-то наверняка была танцевальной залой. Одна из стен представляла собой ряд окон высотой до потолка, из которых открывался вид на террасы и английский парк, за которым виднелась разрушенная башня. Она подошла к нему и взяла его под руку. Их дыхания смешались в единое облако, подсвеченное золотыми лучами солнца, пробивающегося сквозь разбитое стекло.
– Здесь, наверное, было так красиво, – сказала она.
– Действительно. – Он громко засопел. – Но это ушло навсегда.
– Это можно восстановить.
– За очень большие деньги.
– У тебя есть деньги.
– Да, но не так много.
– А что насчет Оскара?
– Нет. Это принадлежит мне. Он может приходить и уходить, но дом мой. Это было одним из условий сделки.
– Какой сделки? – сказала она. Он не ответил. Она настаивала, с помощью слов и своей близости. – Расскажи мне, – попросила она. – Поделись этим со мной.
Он глубоко вздохнул.
– Я старше Оскара, и существует семейная традиция, восходящая еще к тем временам, когда дом не был разрушен, в соответствии с которой старший сын – или дочь, если нет сыновей, – становится членом общества под названием Tabula Rasa.
– Я никогда не слыхала о нем.
– И вряд ли они хотели бы, чтобы ты услышала, готов биться об заклад. Я не должен был рассказывать тебе ни слова об этом, но какого черта? Мне уже все равно. Все это уже в прошлом. Итак... я должен был стать членом Общества, но папа выдвинул вместо меня Оскара.
– Почему?
Чарли слегка улыбнулся.
– Веришь ли, нет ли, они считали, что я ненадежен. Это я-то? Можешь себе представить? Они боялись, что я могу проговориться. – Улыбка превратилась в откровенный смех. – Ну так пошли они в задницу. Я действительно проговорюсь.
– Чем занимается Общество?
– Она было основано, чтобы предотвратить... дай я вспомню точную формулировку... чтобы предотвратить осквернение английской почвы. Джошуа любил Англию.
– Джошуа?
– Годольфин, который построил этот дом.
– И в чем же, по его мнению, заключалось это осквернение?
– Кто знает? Католики? Французы? Кого он имел в виду? Он был чокнутый, как и большинство его дружков. Тайные общества были тогда в моде...
– И оно до сих пор действует?
– Полагаю, да. Я разговариваю с Оскаром не слишком часто, а когда приходится, то речь идет не об Обществе. Он странный человек. На самом деле, он гораздо более чокнутый, чем я. Просто он умеет лучше это скрывать.
– Ты это тоже неплохо скрывал, Чарли, – напомнила она ему.
– Тем большим дураком я оказался в итоге. Мне надо было выпустить пар. Тогда, возможно, я смог бы удержать тебя. – Он поднес руку к ее лицу. – Я был полным идиотом, Юдит. Я не могу поверить своему счастью, что ты простила меня.
Увидев, как ее происки взволновали его, она почувствовала угрызения совести. Но, во всяком случае, они принесли кое-какие плоды. Теперь у нее появились две новые загадки: Tabula Rasa и цель его существования.
– Ты веришь в магию? – спросила она его.
– Ты хочешь, чтобы тебе ответил старый Чарли или новый?
– Новый. Чокнутый.
– Тогда да. Думаю, что верю. Когда Оскар приносил мне свои маленькие подарки, он обычно говорил: возьми себе немного чуда. Я выбросил их почти все, кроме тех безделушек, которые ты отыскала. Я не желал знать, где он берет их...
– И ты никогда не спрашивал у него?
– Как-то раз я все-таки спросил. Однажды, когда тебя не было со мной, и я напился, он появился с книгой, которую ты обнаружила в сейфе, и я прямо спросил у него, откуда он таскает все это дерьмо. Тогда я не был готов поверить в его ответ. И знаешь, что меня подготовило?
– Нет. Что?
– Труп, который нашли на Пустоши. Я, кажется, уже рассказывал тебе об этом. Я смотрел, как они два дня подряд копаются в дерьме, под дождем, и думал: что за гнусная жизнь. И единственный выход – ногами вперед. Я уже готов был вскрыть себе вены, и я, наверное, так и сделал бы, но тут появилась ты, и я вспомнил, что я почувствовал, когда впервые увидел тебя. Я вспомнил ощущение какого-то чуда, словно я возвращаю себе то, что я когда-то утратил. И я подумал: если я верю в одно чудо, то почему бы не поверить и во все остальные? Даже в чудеса, о которых рассказал Оскар. Даже в его россказни об Имаджике и о Доминионах, которые там находятся, и о людях, которые там живут, и о городах... Я просто подумал, почему бы не... принять в себя это все, пока не будет слишком поздно? Пока я не превращусь в труп, лежащий под дождем?
– Ты не умрешь под дождем.
– Мне безразлично, где я умру, Юдит. Мне есть дело только до того, где я живу, и я хочу жить с надеждой. Я хочу жить с тобой.
– Чарли... – сказала она с тихим упреком, – давай не будем говорить об этом сейчас.
– А почему бы и нет? Когда будет более подходящее время? Я знаю, что ты привезла меня сюда, потому что у тебя есть свои вопросы, на которые ты хотела бы получить ответы, и я не обвиняю тебя за это. Если бы за мной гнался этот проклятый убийца, я бы тоже стал задавать вопросы. Но подумай, Юдит, это все, о чем я прошу. Подумай о том, не стоит ли этот новый Чарли крошечной частицы твоего драгоценного времени. Ты сделаешь это?
– Да.
– Спасибо, – сказал он и, взяв руку, которую она просунула ему под локоть, поцеловал ее пальцы.
– Теперь ты знаешь почти все секреты Оскара, – сказал он. – Почему бы тебе не узнать их все? Видишь ту дорожку в лесу, которая ведет к стене? Это его маленький железнодорожный вокзал, где он садится на поезд, который везет его туда, куда он отправляется.
– Я хочу посмотреть.
– Так не прогуляться ли нам туда, мадам? – сказал он. – Куда подевалась собака? – Он свистнул, и Лысый прибежал, вздымая облака золотой пыли. – Прекрасно. Давайте подышим свежим воздухом.
3
День был таким ясным, что легко было представить себе, каким раем будет это место, даже в его нынешнем состоянии, весной или летом, когда в воздухе будут летать семена одуванчиков и звучать птичьи песни, а вечера будут долгими и нежными. Хотя ей и не терпелось посмотреть на место, которое Эстабрук назвал железнодорожным вокзалом Оскара, она не понеслась вперед сломя голову. Они прогуливались, как и предложил Чарли, иногда останавливаясь, чтобы бросить оценивающий взгляд на дом. С этой точки зрения он выглядел еще более величественным, в окружении террас, поднимающихся до уровня окон танцевальной залы. Хотя лес впереди был и не очень большим, подлесок, да и тесно прижавшиеся друг к другу стволы заслоняли от них цель путешествия до тех пор, пока они не оказались под навесом, на сыром гнилье, оставшемся от последнего сентябрьского листопада. И только тогда она поняла, что это было за здание. Бесчисленное множество раз она видела изображение его фасада, висевшее напротив сейфа.
– Убежище, – сказала она.
– Узнала?
– Разумеется.
Обманутые теплом птицы пели в ветвях у них над головами, вознамерившись открыть сезон ухаживаний. Когда она подняла голову, ей показалось, что ветви образуют над Убежищем украшенный орнаментом свод, который повторяет форму его купола.
– Оскар называет это Черной Часовней, – сказал Чарли. – Не спрашивай меня, почему.
Убежище было лишено окон. Двери тоже не было видно. Им пришлось пройти вокруг несколько ярдов, и только тогда показался вход. Лысый тяжело дышал, сидя на ступеньке, но когда Чарли открыл дверь, войти внутрь он не пожелал.
– Трус, – сказал Чарли, первым ступая на порог. – Здесь нет ничего страшного.
Чувство святости, которое она ощутила еще снаружи, внутри стало еще сильнее, но вопреки всему тому, что ей пришлось пережить с тех пор, как Пай-о-па покушался на ее жизнь, она была до сих пор не готова к тайне. Ее современность давила на нее тяжкой ношей. Ей захотелось отыскать в себе какое-то забытое «я», которое оказалось бы лучше подготовленным ко всему этому. У Чарли-то по крайней мере был его род, пусть даже он и отрекся от его имени. Дрозды, певшие в лесу, ничем не отличались от тех дроздов, которые пели здесь с тех пор, как ветви этих деревьев достаточно окрепли, чтобы выдержать их. Но она была одинокой и не похожей ни на кого, даже на ту женщину, которой она была еще шесть недель назад.
– Не бойся, – сказал Чарли, поманив ее внутрь.
Он говорил слишком громко для этого места. Голос его разнесся по огромному пустому кругу и вернулся к нему усиленным. Но, похоже, он не обратил на это внимания. Возможно, это равнодушие было вызвано тем, что место было ему хорошо знакомо, но дело было не только в этом. Несмотря на все его рассуждения по поводу веры в чудеса, Чарли по-прежнему оставался закоренелым прагматиком. И действовавшие в этом месте силы, присутствие которых она так явственно ощущала, были недоступны для его восприятия.
Когда она подходила к Убежищу, ей показалось, что оно лишено окон, но она ошиблась. По границе между стеной и куполом шел ряд окон, похожий на нимб, украшающий череп часовни. Несмотря на свой небольшой размер, они пропускали достаточно света, чтобы он мог достичь пола и отразиться в пространстве, сосредоточившись в сияющее облако над мозаикой. Если это место действительно было вокзалом, то там должна была быть платформа.
– Ничего особенного, правда? – заметил Чарли.
Она уже собралась было запротестовать, подыскивая слова для того, чтобы выразить свои ощущения, как вдруг Лысый залаял снаружи. Это было не то возбужденное тявканье, которым он возвещал о новом описанном дереве по дороге сюда, – это был звук тревоги. Она направилась к двери, но то впечатление, которое произвела на нее часовня, замедлило ее реакцию, и, когда она еще только подходила к двери, Чарли уже оказался на улице и крикнул собаке, чтобы она замолчала. Неожиданно лай прекратился.
– Чарли! – крикнула она.
Ответа не последовало. Когда лай смолк, она поняла, что все вокруг погрузилось в тишину – замолчали даже птицы.
И вновь она позвала Чарли, и в ответ кто-то вошел внутрь. Но это был не Чарли. Этот массивный человек с бородой был ей неизвестен, но ее тело испытало при виде его шок узнавания, словно он был давно утраченным другом, который наконец объявился. Она, наверное, подумала бы, что сходит с ума, если бы то, что она почувствовала, не отразилось и на его лице. Он посмотрел на нее сузившимися глазами, слегка склонив голову набок.
– Вы Юдит?
– Да. А кто вы?
– Оскар Годольфин.
Она облегченно вздохнула.
– О-о-о... слава Богу, – сказала она. – Вы напугали меня. Я подумала... не знаю уж, что я подумала. Собака попыталась вас укусить?
– Забудьте про собаку, – сказал он, шагнув внутрь часовни. – Мы когда-нибудь встречались раньше?
– Не думаю, – сказала она. – Где Чарли? С ним все в порядке?
Годольфин продолжал приближаться к ней, не замедляя шагов.
– Это спутывает все карты, – сказал он.
– Что это?
– То, что я... знаю вас. То, что вы – это именно вы, и никто другой. Это спутывает все карты.
– Не понимаю, почему, – сказала она. – Я хотела познакомиться с вами и несколько раз просила Чарли представить меня вам, но он отнесся к этому без особого энтузиазма... – Она продолжала болтать как для того, чтобы защититься от его слов, так и просто для того, чтобы что-то говорить. Она чувствовала, что стоит ей замолчать, и она полностью забудет, кто она, и превратится в его собственность, окажется в его власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
Эстабрук и Лысый двинулись в направлении столовой, размеры которой не уступали приличному ресторану. Юдит пошла было за ними, но потом ей захотелось вернуться обратно к лестнице. Все, что она знала о периоде расцвета этого дома, было почерпнуто ею из фильмов и телевидения, но ее воображение приняло вызов с неожиданным жаром и стало рисовать перед ней такие впечатляющие образы, что они едва ли не заслоняли собой обескураживающую правду. Когда она поднималась по лестнице, предаваясь, с некоторым чувством вины, мечтам об аристократической жизни, внизу ей была видна зала, освещенная сиянием свечей, с верхней площадки до нее доносился смех, а когда она стала спускаться, ей было слышно шуршание шелка, когда ее юбки касались ковра. Кто-то у дверей позвал ее, и она обернулась, ожидая увидеть Эстабрука, но этот кто-то оказался плодом ее воображения, как, впрочем, и имя. Никто никогда не называл ее Персиком.
Этот эпизод внушил ей некоторую тревогу, и она отправилась на поиски Эстабрука, как ради того, чтобы вновь соприкоснуться с надежной реальностью, так и ради его общества. Он оказался в комнате, которая когда-то наверняка была танцевальной залой. Одна из стен представляла собой ряд окон высотой до потолка, из которых открывался вид на террасы и английский парк, за которым виднелась разрушенная башня. Она подошла к нему и взяла его под руку. Их дыхания смешались в единое облако, подсвеченное золотыми лучами солнца, пробивающегося сквозь разбитое стекло.
– Здесь, наверное, было так красиво, – сказала она.
– Действительно. – Он громко засопел. – Но это ушло навсегда.
– Это можно восстановить.
– За очень большие деньги.
– У тебя есть деньги.
– Да, но не так много.
– А что насчет Оскара?
– Нет. Это принадлежит мне. Он может приходить и уходить, но дом мой. Это было одним из условий сделки.
– Какой сделки? – сказала она. Он не ответил. Она настаивала, с помощью слов и своей близости. – Расскажи мне, – попросила она. – Поделись этим со мной.
Он глубоко вздохнул.
– Я старше Оскара, и существует семейная традиция, восходящая еще к тем временам, когда дом не был разрушен, в соответствии с которой старший сын – или дочь, если нет сыновей, – становится членом общества под названием Tabula Rasa.
– Я никогда не слыхала о нем.
– И вряд ли они хотели бы, чтобы ты услышала, готов биться об заклад. Я не должен был рассказывать тебе ни слова об этом, но какого черта? Мне уже все равно. Все это уже в прошлом. Итак... я должен был стать членом Общества, но папа выдвинул вместо меня Оскара.
– Почему?
Чарли слегка улыбнулся.
– Веришь ли, нет ли, они считали, что я ненадежен. Это я-то? Можешь себе представить? Они боялись, что я могу проговориться. – Улыбка превратилась в откровенный смех. – Ну так пошли они в задницу. Я действительно проговорюсь.
– Чем занимается Общество?
– Она было основано, чтобы предотвратить... дай я вспомню точную формулировку... чтобы предотвратить осквернение английской почвы. Джошуа любил Англию.
– Джошуа?
– Годольфин, который построил этот дом.
– И в чем же, по его мнению, заключалось это осквернение?
– Кто знает? Католики? Французы? Кого он имел в виду? Он был чокнутый, как и большинство его дружков. Тайные общества были тогда в моде...
– И оно до сих пор действует?
– Полагаю, да. Я разговариваю с Оскаром не слишком часто, а когда приходится, то речь идет не об Обществе. Он странный человек. На самом деле, он гораздо более чокнутый, чем я. Просто он умеет лучше это скрывать.
– Ты это тоже неплохо скрывал, Чарли, – напомнила она ему.
– Тем большим дураком я оказался в итоге. Мне надо было выпустить пар. Тогда, возможно, я смог бы удержать тебя. – Он поднес руку к ее лицу. – Я был полным идиотом, Юдит. Я не могу поверить своему счастью, что ты простила меня.
Увидев, как ее происки взволновали его, она почувствовала угрызения совести. Но, во всяком случае, они принесли кое-какие плоды. Теперь у нее появились две новые загадки: Tabula Rasa и цель его существования.
– Ты веришь в магию? – спросила она его.
– Ты хочешь, чтобы тебе ответил старый Чарли или новый?
– Новый. Чокнутый.
– Тогда да. Думаю, что верю. Когда Оскар приносил мне свои маленькие подарки, он обычно говорил: возьми себе немного чуда. Я выбросил их почти все, кроме тех безделушек, которые ты отыскала. Я не желал знать, где он берет их...
– И ты никогда не спрашивал у него?
– Как-то раз я все-таки спросил. Однажды, когда тебя не было со мной, и я напился, он появился с книгой, которую ты обнаружила в сейфе, и я прямо спросил у него, откуда он таскает все это дерьмо. Тогда я не был готов поверить в его ответ. И знаешь, что меня подготовило?
– Нет. Что?
– Труп, который нашли на Пустоши. Я, кажется, уже рассказывал тебе об этом. Я смотрел, как они два дня подряд копаются в дерьме, под дождем, и думал: что за гнусная жизнь. И единственный выход – ногами вперед. Я уже готов был вскрыть себе вены, и я, наверное, так и сделал бы, но тут появилась ты, и я вспомнил, что я почувствовал, когда впервые увидел тебя. Я вспомнил ощущение какого-то чуда, словно я возвращаю себе то, что я когда-то утратил. И я подумал: если я верю в одно чудо, то почему бы не поверить и во все остальные? Даже в чудеса, о которых рассказал Оскар. Даже в его россказни об Имаджике и о Доминионах, которые там находятся, и о людях, которые там живут, и о городах... Я просто подумал, почему бы не... принять в себя это все, пока не будет слишком поздно? Пока я не превращусь в труп, лежащий под дождем?
– Ты не умрешь под дождем.
– Мне безразлично, где я умру, Юдит. Мне есть дело только до того, где я живу, и я хочу жить с надеждой. Я хочу жить с тобой.
– Чарли... – сказала она с тихим упреком, – давай не будем говорить об этом сейчас.
– А почему бы и нет? Когда будет более подходящее время? Я знаю, что ты привезла меня сюда, потому что у тебя есть свои вопросы, на которые ты хотела бы получить ответы, и я не обвиняю тебя за это. Если бы за мной гнался этот проклятый убийца, я бы тоже стал задавать вопросы. Но подумай, Юдит, это все, о чем я прошу. Подумай о том, не стоит ли этот новый Чарли крошечной частицы твоего драгоценного времени. Ты сделаешь это?
– Да.
– Спасибо, – сказал он и, взяв руку, которую она просунула ему под локоть, поцеловал ее пальцы.
– Теперь ты знаешь почти все секреты Оскара, – сказал он. – Почему бы тебе не узнать их все? Видишь ту дорожку в лесу, которая ведет к стене? Это его маленький железнодорожный вокзал, где он садится на поезд, который везет его туда, куда он отправляется.
– Я хочу посмотреть.
– Так не прогуляться ли нам туда, мадам? – сказал он. – Куда подевалась собака? – Он свистнул, и Лысый прибежал, вздымая облака золотой пыли. – Прекрасно. Давайте подышим свежим воздухом.
3
День был таким ясным, что легко было представить себе, каким раем будет это место, даже в его нынешнем состоянии, весной или летом, когда в воздухе будут летать семена одуванчиков и звучать птичьи песни, а вечера будут долгими и нежными. Хотя ей и не терпелось посмотреть на место, которое Эстабрук назвал железнодорожным вокзалом Оскара, она не понеслась вперед сломя голову. Они прогуливались, как и предложил Чарли, иногда останавливаясь, чтобы бросить оценивающий взгляд на дом. С этой точки зрения он выглядел еще более величественным, в окружении террас, поднимающихся до уровня окон танцевальной залы. Хотя лес впереди был и не очень большим, подлесок, да и тесно прижавшиеся друг к другу стволы заслоняли от них цель путешествия до тех пор, пока они не оказались под навесом, на сыром гнилье, оставшемся от последнего сентябрьского листопада. И только тогда она поняла, что это было за здание. Бесчисленное множество раз она видела изображение его фасада, висевшее напротив сейфа.
– Убежище, – сказала она.
– Узнала?
– Разумеется.
Обманутые теплом птицы пели в ветвях у них над головами, вознамерившись открыть сезон ухаживаний. Когда она подняла голову, ей показалось, что ветви образуют над Убежищем украшенный орнаментом свод, который повторяет форму его купола.
– Оскар называет это Черной Часовней, – сказал Чарли. – Не спрашивай меня, почему.
Убежище было лишено окон. Двери тоже не было видно. Им пришлось пройти вокруг несколько ярдов, и только тогда показался вход. Лысый тяжело дышал, сидя на ступеньке, но когда Чарли открыл дверь, войти внутрь он не пожелал.
– Трус, – сказал Чарли, первым ступая на порог. – Здесь нет ничего страшного.
Чувство святости, которое она ощутила еще снаружи, внутри стало еще сильнее, но вопреки всему тому, что ей пришлось пережить с тех пор, как Пай-о-па покушался на ее жизнь, она была до сих пор не готова к тайне. Ее современность давила на нее тяжкой ношей. Ей захотелось отыскать в себе какое-то забытое «я», которое оказалось бы лучше подготовленным ко всему этому. У Чарли-то по крайней мере был его род, пусть даже он и отрекся от его имени. Дрозды, певшие в лесу, ничем не отличались от тех дроздов, которые пели здесь с тех пор, как ветви этих деревьев достаточно окрепли, чтобы выдержать их. Но она была одинокой и не похожей ни на кого, даже на ту женщину, которой она была еще шесть недель назад.
– Не бойся, – сказал Чарли, поманив ее внутрь.
Он говорил слишком громко для этого места. Голос его разнесся по огромному пустому кругу и вернулся к нему усиленным. Но, похоже, он не обратил на это внимания. Возможно, это равнодушие было вызвано тем, что место было ему хорошо знакомо, но дело было не только в этом. Несмотря на все его рассуждения по поводу веры в чудеса, Чарли по-прежнему оставался закоренелым прагматиком. И действовавшие в этом месте силы, присутствие которых она так явственно ощущала, были недоступны для его восприятия.
Когда она подходила к Убежищу, ей показалось, что оно лишено окон, но она ошиблась. По границе между стеной и куполом шел ряд окон, похожий на нимб, украшающий череп часовни. Несмотря на свой небольшой размер, они пропускали достаточно света, чтобы он мог достичь пола и отразиться в пространстве, сосредоточившись в сияющее облако над мозаикой. Если это место действительно было вокзалом, то там должна была быть платформа.
– Ничего особенного, правда? – заметил Чарли.
Она уже собралась было запротестовать, подыскивая слова для того, чтобы выразить свои ощущения, как вдруг Лысый залаял снаружи. Это было не то возбужденное тявканье, которым он возвещал о новом описанном дереве по дороге сюда, – это был звук тревоги. Она направилась к двери, но то впечатление, которое произвела на нее часовня, замедлило ее реакцию, и, когда она еще только подходила к двери, Чарли уже оказался на улице и крикнул собаке, чтобы она замолчала. Неожиданно лай прекратился.
– Чарли! – крикнула она.
Ответа не последовало. Когда лай смолк, она поняла, что все вокруг погрузилось в тишину – замолчали даже птицы.
И вновь она позвала Чарли, и в ответ кто-то вошел внутрь. Но это был не Чарли. Этот массивный человек с бородой был ей неизвестен, но ее тело испытало при виде его шок узнавания, словно он был давно утраченным другом, который наконец объявился. Она, наверное, подумала бы, что сходит с ума, если бы то, что она почувствовала, не отразилось и на его лице. Он посмотрел на нее сузившимися глазами, слегка склонив голову набок.
– Вы Юдит?
– Да. А кто вы?
– Оскар Годольфин.
Она облегченно вздохнула.
– О-о-о... слава Богу, – сказала она. – Вы напугали меня. Я подумала... не знаю уж, что я подумала. Собака попыталась вас укусить?
– Забудьте про собаку, – сказал он, шагнув внутрь часовни. – Мы когда-нибудь встречались раньше?
– Не думаю, – сказала она. – Где Чарли? С ним все в порядке?
Годольфин продолжал приближаться к ней, не замедляя шагов.
– Это спутывает все карты, – сказал он.
– Что это?
– То, что я... знаю вас. То, что вы – это именно вы, и никто другой. Это спутывает все карты.
– Не понимаю, почему, – сказала она. – Я хотела познакомиться с вами и несколько раз просила Чарли представить меня вам, но он отнесся к этому без особого энтузиазма... – Она продолжала болтать как для того, чтобы защититься от его слов, так и просто для того, чтобы что-то говорить. Она чувствовала, что стоит ей замолчать, и она полностью забудет, кто она, и превратится в его собственность, окажется в его власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168