А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Для них мудрый Керберды Мамаевич и дурак Пидорчук были совершенно одинаковы, а в речах, обращенных к подругам, явственно слышалась снисходительность. Ученые «точно знали», что на свете может быть, а чего нет, и когда девушки пытались им рассказывать о том, что наблюдали своими глазами, те улыбались очень уж «понимающе» и начинали намекать, что в СССР осталось еще много непойманных шарлатанов, а в отдаленных районах бывают еще не вставшие на учет гипнотизеры.
В результате девушки постепенно вообще перестали искать какое-либо объяснение происходившему. Бог с ним! Пути подруг разошлись так, как это обычно и случается: обе выросли, окончили университет и вышли замуж. А тут еще все усугубил распад СССР, когда они оказались подданными разных государств и когда в гости друг к другу не очень-то и поедешь. Лена стала не особенно знаменитым, но весьма серьезным научным работником, Наташа – менее серьезным, просто сотрудником одного из бесчисленных провинциальных музейчиков.
Со времен поездки в Казахстан Лена никогда не мазала ничем древние изображения и никогда не пыталась их специально «уважать». Однако помнилось чувство, постепенно приходящее к тебе, если всерьез стараться вызвать это самое «уважение»: смесь почитания и поклонения с желанием заботиться, сделать получше, дать что-то повкуснее… Женщина должна быть уж совсем предельной дурой, чтобы у нее не получилось. А Лена далеко не дура, она просто создана для семейной жизни, и она умеет вызывать у себя это ощущение, даже без особенных усилий. Что характерно, если «уважать» – с писаницами можно работать сколько угодно и без особенных проблем: ни погода не портится, ни каких-то психологических трудностей никто не испытывает – скажем, в виде малоприятных ощущений.
На этом сходится большая часть тех, кто рассказывал мне о собственном опыте работы на писаных камнях: «Надо уважать!» Дело не в жертвах, не в каких-то камланиях и ритуалах. Тем более, не надо играть в совершение этих ритуалов. Главное – искренне, без всякой задней мысли вызывать в себе серьезное, уважительное отношение к изображениям, а главное – к тем, кто их создал. И к целям, с которыми они созданы. Если уважаешь и если это чувствуется – тебе не будет препятствий ни в чем.
Мне легко возразить: мол, а как же ученые прежних, классических лет? Они же были или христианами и никакого почтения к капищам местных племен не испытывали, или они не верили ни в бога, ни в беса, а к писаницам, курганам и погребениям демонстративно относились лишь как к историческому источнику.
Это и так, и не так. Православные христиане, как правило, как раз чтут капища, идолов, вообще любые верования других народов. И если писаница объект поклонения, то и отношение к ней будет серьезным, уважительным – именно потому, и именно в той мере, в которой она священна для каких-то других людей.
А если уж говорить об ученых, то можно себе представить, с каким эмоциональным подъемом, с каким восторгом, с каким благоговением подступались к писаным камням первые исследователи, будь то Мессершмидт, описавший «оленные камни» в 1717 году, или будь то Николай Мартьянов, основатель Минусинского музея, уже в конце XIX века. Уверяю вас, было в их восприятии писаниц это самое «уважение», и было в огромных количествах. Хороший ученый, между прочим, это почти всегда сильный религиозный тип. Если не хочешь истины, не стремишься к абсолютному знанию, зачем пойдешь в науку? Есть занятия и подоходное, и попроще, не требующие такой самоотдачи: торговать окорочками, гнать самогон, выращивать клубнику, ремонтировать автомобили.
Опыт показывает, что, имея дело с писаницами, почти невероятно столкновение с чем-то вполне материальным. Самое большее, нападают полчища комаров… хотя и это можно отнести за счет пасмурной погоды. Хотя да, ворона-то к Эмилю Биглеру прилетала вполне материальная, материальное некуда. Но с какими-то чудищами или с неприятными существами вы вряд ли столкнетесь, и уж тем более вряд ли вам явятся во плоти некие духи или те, кто создавал писаницу.
Скорее всего, начнет портиться погода, происходить всяческие атмосферные «чудеса», порой очень поганого свойства. Мне рассказывали и о внезапных вихрях, уносящих не то что палатки, а швырявших на десятки метров людей, прямо как американские торнадо. И про град с гусиное яйцо, пошедший посреди июля (двух участников экспедиции пришлось госпитализировать). И про разливы рек, внезапные, ночные и коварные. Все это крайне неприятно, порой и смертельно опасно и все-таки совсем не похоже на появление каких-то непонятных существ, призрачных или во плоти.
Самое плохое, что может случиться с человеком на писаницах, это появление призрачных, но притом даже и не видимых глазом, только ощущаемых и слышимых созданий, как это было с Ритой и Андреем. Эти явления уже нуждаются в объяснениях. Действительно, кто же это являлся Биглеру, толокся вокруг Андрея, пытался преследовать Риту? Кого научили почитать Лену? Тут может быть несколько и очень разных объяснений.
Первое: те, кто создали писаницу, продолжают обитать возле нее (с тем же успехом можно предположить, что обитают они непосредственно в самих изображениях). Им-то и приносятся жертвы, они-то и могут пакостить тем, кто относится к ним недостаточно уважительно.
Можно представить себе, что эти призрачные создания входят и в ворону, подчиняя ее своей воле. В конце концов, почему бы и нет?!
Это предположение привлекает тем, что позволяет объяснять очень индивидуальные формы поведения этих неведомых сущностей. Полное впечатление, что шедший за Ритой попросту был смущен (может быть, и возмущен) ее поведением. Если представить себе, что у этого призрачного существа сохранилась психология человека патриархального общества с его строгостью нравов и представлениями о женщине как о существе скромном, деликатном, не способном себя навязывать, – и многое станет нам понятно. По крайней мере, это внезапное бегство призрака наводит как раз на такую мысль.
Второе: древние жрецы или шаманы заколдовали писаницы, и теперь это колдовство проявляется… так, как проявляется. А может быть, при неуважительном отношении тут же пробуждаются к жизни давно усопшие жрецы и шаманы. Сильному шаману совсем нетрудно представить самое себя хоть толпой людей, хоть взбесившимся слоном, а не то что простенькой вороной.
И, наконец, третье: изначально на писаницах происходили, скажем так, не совсем обычные информационные или информационно-энергетические процессы. Возможно, они усилены тем, что в этих местах сделаны писаницы. Возможно, в этом не было необходимости, и само место, в силу своих уникальных особенностей, создает непонятные нам, но объясняющиеся вполне материалистически эффекты.
Можно сделать и другие предположения, более или менее обоснованные, но я не вижу такой необходимости. В любом случае мы не можем доказательно объяснить явление. То есть рерихнувшиеся могут «доказать» и «обосновать» все, что угодно, многословно распространяясь по поводу «тайн древних цивилизаций» и «произнесения магического слога “аум”». Экстрасенсы так же туманно расскажут про «пространственно-временной континуум» и про «изменение информационно-энергетических полей». Ну и что доказывают все эти слова? К чему все фиктивные объяснения, основанные на надуманных, высосанных из пальца доводах?
Гораздо честнее прямо сказать читателю, что причина всех этих явлений и их… гм… гм… их «информационно-энергетическая основа» нам совершенно неизвестна.

ЧАСТЬ IV
ИСТОРИИ С СЕВЕРО-ВОСТОКА
Из Сибири всегда что-то новое!
И. Ефремов
Глава35
О ГОРОДАХ И МЕДВЕДЯХ
– Но вы же сражаетесь с медведями, поручик?! В Петербурге же столько медведей!
– А как же, мадам! Я как выйду из Зимнего дворца, сразу же саблей самого большого из них – р-раз!
Подлинный анекдот XIX века
Представления о Сибири обитателей Москвы и Петербурга – особая тема разговора. По моим наблюдениям, дичайших слухов о Сибири в этих городах сейчас ходит не меньше, чем в прошлом (Увы! Уже в позапрошлом, XIX веке!) ходило в Париже и Берлине о нравах Москвы и Петербурга. Особенно было забавно, когда рассуждали о медведях, бродящих по улицам российских столиц жители европейских городов, названия которых производны от немецкого названия медведя – der Bar: я имею в виду Берн, Брно, Берлин.
Уж если развлекаться, гораздо больше было причин у жителя Петербурга наивно округлить глаза и с придыханием, понизив голос, спросить у берлинца:
– А медведей у вас много? На Курфюрстендамм их больше или на Унтер-ден-Линден? А на людей не нападают?!
А многие сибиряки выбрали другой вид развлечения и охотно повествуют москвичам и особенно москвичкам, никогда не выезжавшим за пределы Садового кольца, какие страшные звери бегают по нашим городам и их ближайшим окрестностям. Порой рассказываются истории вполне в духе бравого поручика из анекдота, совращавшего французскую актрисулю:
– Выхожу, значит, а около подъезда след… Во такой! (Рассказчик показывает руками след, какой под силу оставить разве что откормленному динозавру.) А его самого нет (старательно рассчитанная пауза).
– Медведя?!
– Ну кого же еще… Он, значит, возле подъезда ждал, а как люди стали выходить, отбежал, возле мусорных баков залег…
– Ну, и (наивное ожидание подвигов от парня, который уже сильно нравится)…
– Ну, отогнали мы его. Не убивать же – он в сентябре еще не жирный…
Автор тоже освоил такой способ общения и хорошо помнит, как на одном конгрессе пугал коллег страшными сибирскими медведями, а коллега из Одессы, профессор Одесского университета, ходил развинченной походкой и, пугая, одновременно чаровал окружающих дам сиплыми рассказами из морской жизни контрабандистов, на каждом шагу режущих «савецькую таможьню». Развлекались мы с ним примерно одинаково, играя в одну игру, и помогали сбыться ожиданиям людей, судящих о Сибири по плохим романам полувековой давности, а об Одессе – по песням Аркадия Северного. Мы же с одесским коллегой хорошо понимали друг друга и часто хохотали, встречаясь взглядами прямо через головы слушателей и слушательниц.
Разумеется, в Сибири несложно найти места, где охота до сих пор служит основным источником существования, – например, Таймырский полуостров или север Якутии. Но уверяю вас: население Красноярска (800 тысяч жителей), Омска (больше миллиона жителей), Новосибирска (полтора миллиона жителей) ведет образ жизни самых обычнейших горожан – примерно как в Москве и Петербурге (и в Брно и Берне).
Среди сибирских городов есть очень захолустные, но и их провинциальность вполне сравнима с провинциальностью многих городов Европейской России. А такие старые университетские города, как Томск или Иркутск, дадут фору любому Брянску, Вятке или Вологде (не говоря о Каргополе, Острове или Старом Осколе) – и слой интеллигенции в этих городах потолще, и промышленность посложнее, и культурная жизнь намного интенсивнее.
Так что где больше бродит медведей по улицам – это еще вопрос полемичный.
А Иркутск – это вообще особый город Сибири. С 1764 года это центр Иркутской губернии, с 1803 – резиденция генерал-губернатора Сибири, с 1822 – столица Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, так что этот город был самым культурным из всех зауральских городов.
Как ни странно, этому способствовала и отдаленность – от Петербурга так далеко, что волей-неволей приходилось самим организовывать свою культурную жизнь. Это вам не Владимир, лежащий от Москвы в дне пути на лошадях; даже не Саратов – «к тетке, в глушь, в Саратов», ехать надо было в кибитке всего неделю от Москвы. А вот до Иркутска – три месяца… Даже из Красноярска, лежащего на 850 километров ближе к Москве, в свое время отправили учиться в Петербург талантливого парня, Василия Сурикова. Купец Кузнецов дал денег на благое дело, помог губернатор… и с богом! Что делать способному юноше, начинающему художнику, в Красноярске?! Надо его отправить в Петербург…
Иркутск и лежит дальше от Москвы и Петербурга, и весь XIX век, до самой «эпохи исторического материализма», считал себя небольшой местной столицей. Ехать учиться в Петербург или Москву еще считалось достойным делом, потому что своего университета пока не было (хотя многие иркутские жители не из бедных получали образование и в Европе), но уж совсем уезжать из Иркутска считалось попросту глупостью.
Парадокс в том, что богатства и культурная жизнь Иркутска основывались на освоении чуть ли не самого дикого уголка всей Сибири… и одного из самых диких углов Азии, это уж точно.
На чем рос Иркутск
И в Иркутске, в точности как в Красноярске, всем заправляли богатые и богатейшие купцы – только были-то они куда богаче красноярских. В Красноярске купцов I гильдии было всего несколько, а в Иркутске – несколько десятков. Иркутские купцы тоже богатели на добыче золота, а кроме того, через Иркутск шла торговля мехами, мамонтовой и моржовой костью, шкурами морских зверей со всего необъятного северо-востока Сибири и побережья Тихого океана – почти неисследованного, малонаселенного региона, где на 5 миллионах квадратных километров жило от силы тысяч сто человек, из них половина русских, а остальные – инородцы, принадлежащие ко многим племенам, в том числе и самым первобытным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов