Но теперь, однако, мне нужно, чтобы вы нашли другого человека, и этот человек должен быть схвачен живым и невредимым. Вознаграждение за поимку этого человека составит двадцать тысяч фунтов, и вы получите к тому же жену. Такую, какую пожелаете. И она будет настолько страстной, насколько вам этого захочется, и, конечно, последует за вами туда, куда вы пожелаете.
Публика заерзала и невнятно забормотала. А некий опустившийся тип, который едва мог ноги волочить, проявил самый живой интерес.
– Я не знаю его имени, – продолжал доктор Ромени, – но ему около тридцати пяти лет, волосы темные, уже начал лысеть, бледный, небольшое брюшко. Да, самая характерная деталь – колониальный акцент. Он сбежал от меня прошлой ночью в районе Кенсингтона. Мои парни его крепко связали, но… – Ромени остановился, наблюдая, как Хорребин возбужденно раскачивается взад и вперед. – Да, Хорребин?
– Не был ли он одет, как продавец овощей? – спросил клоун.
– Когда я его в последний раз видел – не был, но мог поменять одежду. Ты видел его? Где и когда?
– Я видел человека, очень похожего по описанию, в старых плисовых штанах. Он пытался торговать луком на Биллингсгет сегодня утром, перед самым закрытием рынка. Он остался смотреть мое Представление Панча. И я предложил ему заняться ремеслом нищего. Но он обиделся и ушел. Этот тип говорил, что он американец. Я сказал, что у него всегда есть возможность вернуться, если передумает и решится принять мое предложение. Трудно даже представить человека, менее приспособленного к жизни. Я сказал, что он всегда может с легкостью меня отыскать – достаточно спросить у любого прохожего, где Хорребин дает Представление Панча.
– Возможно, это был он, – сказал доктор Ромени со сдержанным волнением. – Благодарение Анубису! Я боялся, что он утонул в речке Челси. Ты сказал, что видел его у Биллингсгет? Очень хорошо! Я хочу, чтобы ваши люди обыскали весь район восточное Святого Павла и Блекфрайерского моста до птичьего базара над Лондонским Доком, и от реки на север, до Приюта Христа, Лондонской Стены и Длинного переулка. Человек, который приведет его ко мне живым, проведет остаток своих дней в блистательной роскоши. – Теперь Ромени обернулся и обвел все сообщество холодным взглядом. – Но если кто-нибудь его убьет, то участь его будет… – казалось, он задумался, подбирая подходящее выражение, – такой, что он горько позавидует старому Данги.
Из толпы раздалось бормотание, свидетельствовавшее о том, что такая перспектива казалась им худшей, чем сидеть у стола или отплясывать идиотские танцы, зарабатывая себе на жизнь. Сидевшие за столом, а некоторые из них сидели здесь еще в те времена, когда их вожаком был Данги, с сомнением нахмурились, подозревая, что поимка американца сопряжена с еще большим риском.
– Наши международные дела, – продолжал Ромени, – развиваются благополучно, и они могут привести примерно через месяц к некоторым весьма драматическим результатам, если все по-прежнему пойдет хорошо. – Он позволил себе слегка улыбнуться. – Если бы я не знал, что это утверждение будет воспринято скептически, скорее как гипербола, я бы добавил, что этот, в данный момент Подземный Парламент еще до наступления зимы может стать правящим Парламентом на этом острове.
Внезапно взрыв сумасшедшего смеха раздался в толпе оборванцев, и на свет с паучьей легкостью выпрыгнул древний старик. Его лицо в прежние времена пострадало от ужасного удара, так что один глаз, нос и половина нижней челюсти провалились. Обрывки лохмотьев свободно развевались, как на огородном пугале, – едва ли под ними было нечто телесное.
– Не много осталось, – он задыхался, стараясь сдержать приступы хохота, сотрясавшие его щуплое тело, – не много осталось от меня, хи-хи! Но вполне достаточно, чтобы сказать тебе – самодовольный дурак! – чего стоит твоя хипербола, болван!
Доктор Ромени гневно и пристально рассматривал назойливую развалину.
– Не можете ли вы, Хорребин, избавить этого несчастного от страданий? – спросил он спокойно.
– Не можете, раз не избавили! – хихикнул древний старик.
– С вашего разрешения, сэр, – ответил Хорребин, – я сейчас выставлю его вон. Он живет здесь вечно, и нищие Суррейсайда зовут его своей Удачей. Он иногда хамит, но право же, ваше величество, не стоит обращать внимание. В его словах не больше смысла, чем в болтовне попугая.
– Ладно, выведите его вон, – раздраженно сказал Ромени.
Хорребин повелительно кивнул, и стоявший неподалеку оборванец поднял изувеченного старичка на руки и понес, поражаясь, каким невесомым тот оказался.
Пока его живо выносили вон, старик успел обернуться и подмигнуть своим единственным глазом доктору Ромени.
– Найди меня после, при других обстоятельствах, – произнес он сценическим шепотом и снова закатился сумасшедшим смехом, который затихал, отзываясь причудливым эхом в туннеле, куда поспешно удалялся его носильщик.
– Любопытных гостей вы кормите обедом, – сказал все еще рассерженный доктор Ромени.
Клоун пожал своими высоко подбитыми плечами.
– Никому и никогда не возбранялось приходить в Хорребин-Холл, – ответил он. – Некоторым никогда не удалось из него выйти, или они вышли в реку, но пожаловать сюда может каждый. Вы уже уходите, до обеда?
– Да, по лестнице, если она у вас в порядке, У меня много дел. Мне надо обратиться в полицию и предложить также и им большое вознаграждение за поимку этого человека. И мне никогда не нравились эти свиньи, которые вам служат.
Гримаса на лице клоуна могла при желании сойти за выражение предупредительности. Ромени снисходительно улыбнулся. Он слез на пол с почетного стула и слегка поморщился, когда ботинки коснулись каменных плит. Данги поспешил ему навстречу с плащом, который Ромени развернул и надел.
Прежде чем уйти в туннель, он обернулся и окинул взглядом непривычно притихшую компанию. Все, включая висевших в гамаках лордов, молча на него смотрели.
– Найдите мне Американца, – сказал он спокойно. – Забудьте пока о Джо – Песьей Морде. Достаньте мне Американца живым.

* * *
Низкое солнце освещало силует собора Святого Павла позади Дойля, когда о» устало тащился по Темз-стрит назад к Биллингсгет. Пинта пива, которую он выпил десять минут назад, почти избавила его от неприятного привкуса во рту и от некоторой доли смущения.
Толпа народа на улице уже была не столь многочисленной, как утром. Дети играли в мяч, случайная карета прогромыхала мимо, пешеходы обходили фургон, откуда рабочий выгружал бочки. Дойль изучал прохожих.
Через несколько минут он увидел насвистывающего человека, который шел ему навстречу. Прежде чем тот успел пройти мимо, Дойль обратился к нему усталым голосом, ибо это был уже четвертый человек, которого он останавливал.
– Извините, сэр, не могли бы вы мне сказать, где сегодня вечером Хорребин дает Представление Панча? Человек осмотрел Дойля с ног до головы.
– Что за беда? Да я, приятель, никогда не видел этого представления ночью, но любой нищий сможет проводить тебя к Хорребину. Здесь ты не встретишь много нищих в воскресенье вечером, но, мне кажется, я видел одного или двоих ниже по Биллингсгет.
– Спасибо.
«Хищная стая Хорребина, – припомнил он по дороге, прибавляя шагу. – Но с другой стороны – „Фунт в день, если вы готовы пойти на определенные жертвы“. Что это за жертвы, хотел бы я знать?» Он вспомнил о своем разговоре с издателем «Морнинг пост» и тут же заставил себя не думать об этом.
Нищий старик сидел у стены на углу Сент-Мэри-хилл. Дойль остановился, увидев на его груди табличку с надписью. «Некогда я был усердным портным, – прочитал он, – теперь я неспособен к этому ремеслу, так как слеп, и вынужден продавать мятные леденцы, чтобы прокормить жену и больного ребенка. Христиане, будьте милосердны».
Старик держал поднос с грязными леденцами. Дойль замешкался перед ним, и нищий выдвинул поднос вперед. Если бы Дойль не остановился, то непременно толкнул бы нечаянно поднос и рассыпал леденцы.
Казалось, старика несколько разочаровало то, что Дойль все-таки не рассыпал леденцы. Посмотрев по сторонам, Дойль догадался, почему старик расстроился. Мимо прогуливались прилично одетые люди. Несомненно, они бы прониклись жалостью к старику, увидев, как рассыпались леденцы.
– Не купит ли господин несколько прекрасных мятных леденцов у бедного слепого? – прохныкал он, жалобно подняв глаза к небу.
– Нет, благодарю вас, – сказал Дойль, – мне нужно найти Хорребина. Хорребина, – повторил он, когда нищий поднял голову с искренним недоумением. – Я думаю, он что-то вроде старшины нищих.
– Я продаю мятные леденцы, сэр, – заметил нищий. – Я не могу отвлекаться от торговли и припоминать что-либо без соответствующего вознаграждения. С вас пенни.
Дойль нехотя опустил один пенс в руку старика. Уже наступала ночь, и он отчаянно нуждался в ночлеге.
– Хорребин? – спросил нищий уже спокойнее. – Да, я его знаю. И так как сейчас воскресный вечер, то он должен быть в Парламенте.
– В Парламенте? Что вы имеете в виду?
– Я мог бы проводить вас туда и показать, сэр, но это значило бы потерять по крайней мере шиллинг из возможного заработка от продажи леденцов. – Шиллинг? – с отчаянием спросил Дойль. – У меня есть только десять пенсов!
Рука нищего взметнулась с протянутой ладонью вверх.
– Вы останетесь мне должны два пенса, сэр. Дойль сомневался.
– Сможет ли Хорребин дать мне кров и пищу?
– О, конечно, из Хорребин-холла никого и никогда не прогоняли.
Он продолжал протягивать Дойлю дрожащую ладонь. Дойль, вздохнув, порылся в кармане и осторожно положил шестипенсовую монетку и четыре пенни старику на ладонь.
– Ну, показывай дорогу.
Старик смел в карман монеты и леденцы, засунул поднос под пальто, поднял палку с мостовой и встал.
– Ну, пошли, – сказал он и проворно зашагал на запад, туда, откуда Дойль только что пришел.
Дойль должен был прибавить шагу, чтобы поспеть за ним. Пошатываясь от голода, после того как он даром потратил на посещение конторы «Морнинг пост» весь свой суп и картофельное пюре, Дойль, щурясь от лучей заходящего солнца и стараясь не отстать от нищего, совершенно не обращал внимания на человека, следующего рядом с ним, до тех пор, пока хорошо знакомые руки не схватили его за штанину. Он потерял равновесие и упал на мостовую, больно ударившись руками и коленями.
Он гневно обернулся и увидел заросшее лицо Бенжамина Ролика. Тележка безногого остановилась, сильно ударившись о щиколотку Дойля.
– Проклятие, – воскликнул Дойль, с трудом переводя дыхание, – отпустите! Я не просил милостыню, и мне надо идти за…
– Тебе не по пути с Хорребином, парень, – сказал Ролик, и серьезная настойчивость прозвучала в его шепоте. – Ты недостаточно плох для того, чтобы преуспеть в этой команде. Пошли.
Старый нищий обернулся и поспешил назад, так пристально посмотрев на Ролика, что Дойль с опозданием сообразил, что слепота его была притворной.
– Для чего ты вмешиваешься, Бенжамин? – прошипел старик. – Капитану Джеку понадобились рекруты?
– Оставь его, Клоп, – сказал Ролик. – Ему с вами не по пути. И нечего ерепениться, вот твоя плата за находку, в знак учтивости, от Копенгагенского Джека. Он извлек две шестипенсовые монеты из кармана жилета и кинул слепому. Клоп одной рукой поймал на лету обе монеты.
– Ну ладно, – сказал он, пряча монетки вместе с леденцами. – Так вмешиваться ты можешь всегда.
Он гаденько захихикал и повернул обратно к Биллингсгет. Резво пробежав сотню футов, он вдруг спохватился и вспомнил свою роль слепого.
Дойль поднялся, с опаской наступая на ушибленную ногу.
– Прежде чем он уйдет, – сказал Дойль, – ответьте мне, действительно ли ваш Копенгагенский Джек может дать мне пищу и кров?
– Да, и притом эта пища куда лучше того, что ты мог бы получить у Хорребина. Э, да ты, похоже, совсем беспомощный? Ну ничего, ничего… Пошли со мной.

* * *
Столовая в доме нищих на Пай-стрит была длинной и узкой, восемь окон вдоль длинной стены смотрели на улицу квадратиками непрозрачных стекол в свинцовых рамах. Тусклые отблески уличных фонарей растворялись в мутных окнах, но комната освещалась яркими лампами, свисавшими с потолка на цепях, и свечами – на каждом из восьми длинных столов стояло по два подсвечника. Узкая часть зала была приподнята на четыре фута над уровнем пола, и туда вели четыре ступеньки. Перила, тянувшиеся к стене с двух сторон от ступеней, придавали комнате сходство с палубой корабля.
Нищие у длинных деревянных столов являли пародию на современное платье: здесь были официальные сюртуки и белые перчатки, заштопанные, но безупречно чистые, принадлежавшие Гнилым Джентльменам – нищим, которые выклянчивали подаяние, выдавая себя (впрочем, иногда оно так и было) за высокородных аристократов с прекрасной родословной, потерпевших финансовый крах из-за происков родни или пьянства. Синие блузы и брюки, веревочный пояс и черная непромокаемая фуражка с полустертыми золотыми буквами – это униформа Мореходов, Потерпевших Кораблекрушение, которые даже здесь приправляли свою речь морской терминологией, почерпнутой из представлений мюзик-холла и народных песен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66