На тротуаре перед входом он пожал Уэйду руку.
- Спасибо. Знаю, что я немного покапризничал пару раз...
- Не берите в голову. Мы не на конкурсе на самую популярную личность. Уэйд все еще сжимал правую руку Бьюкенена в своей. - У вас что-то с пальцами. Они дергаются.
- Ничего страшного.
Уэйд нахмурился.
- Конечно. Пока, Виктор. - Он сделал ударение на имени. - Счастливого полета.
- Очень рассчитываю на это.
Бьюкенен проверил, крепко ли держится у него на правом плече скрывающий рану плед. Потом взялся за ремешок и повез за собой чемодан внутрь аэровокзала.
3
Там он получил сразу несколько впечатлений. Аэровокзал, лишенный каких бы то ни было излишеств, был крошечный, в нем было жарко и многолюдно. Все, за исключением немногих англосаксов, двигались как в замедленном кино. Будучи одним из этих немногих, Бьюкенен привлекал к себе внимание, и пассажиры-мексиканцы глазели на него, когда он дюйм за дюймом протискивайся сквозь толпу, способную вызвать приступ клаустрофобии. Он обливался потом не меньше любого из них, ощущая слабость и досадуя на отсутствие системы кондиционирования. Зато у меня есть причина выглядеть больным, подумал он, стараясь подбодрить себя. Он встал в еле ползущую очередь к билетной стойке компании "Аэромексико". Прошло тридцать минут, прежде чем он оказался лицом к лицу с миловидной девушкой за стойкой. Он по-испански сказал ей, что ему нужно. На какой-то момент у него замерло сердце, когда ему показалось, что она ничего не знает о заказанном на имя Виктора Гранта билете, но потом она нашла его на экране своего компьютера, с неторопливой тщательностью ввела в машину его кредитную карточку, попросила расписаться и оторвала квитанцию.
- Gracias. - Скорее, думал Бьюкенен. У него подкашивались ноги.
С еще большей тщательностью девушка нажала на нужные клавиши компьютера и стала ждать, когда принтер, который тоже казался включенным на замедленное действие, выдаст билет.
Но вот Бьюкенен наконец получил его, еще раз сказал "спасибо", отвернулся от стойки и, таща чемодан, снова пошел сквозь толпу, на этот раз к рентгеновскому аппарату и детектору металлоконтроля на пункте безопасности. У него было такое чувство, будто он спит и видит кошмарный сон, в котором он стоит в грязи и пытается куда-то идти. В глазах у него на миг потемнело. Потом от внезапного выброса адреналина он ощутил прилив энергии. Левой рукой он с усилием поднял чемодан и поставил его на конвейерную ленту рентгеновского аппарата, а сам прошел через детектор, и его так при этом шатало, что он чуть не налетел на одну из его опор. Детектор не издал ни звука. Обрадованный тем, что офицеры безопасности не проявили к нему никакого интереса, Бьюкенен снял свой чемодан с противоположного конца ленты, с усилием поставил его на пол и стал терпеливо пробираться вперед сквозь толпу. От жары его голове стало хуже. Каждый раз, когда кто-нибудь толкал его в правое плечо, он призывал на помощь всю свою выдержку, чтобы не показать, какую боль причинил ему этот толчок.
Я почти у цели, подумал он. Еще два контрольных пункта, и все. Он встал в очередь на таможенный досмотр. В Мексике смотрели сквозь пальцы на многие вещи, но только не на борьбу с нелегальным вывозом из страны произведений древнего искусства.
Худощавый таможенник указал на чемодан Бьюкенена.
- Abrato. Откройте. - Вид у него был неприветливый. Бьюкенен повиновался, ощущая мучительную боль в мышцах.
Таможенник стал рыться в одежде Бьюкенена, нахмурился, не найдя ничего подозрительного, потом жестом отпустил его.
Бьюкенен двинулся дальше. Еще один пропускной пункт, подумал он. Эмиграционный контроль. Мне надо лишь отдать туристическую карточку и заплатить пятнадцать долларов выездного сбора.
И надеяться, что у эмиграционного чиновника нет моего портрета, полученного из полиции.
В напряжении пробираясь сквозь толпу, Бьюкенен услышал позади себя какой-то шум. Обернувшись, он увидел высокого американца, который проталкивался в этот момент мимо латиноамериканки с тремя детьми. У американца была бородка цвета соли с перцем. На нем была рубашка кричащей расцветки из красных и желтых пятен. В руке он нес спортивную сумку и что-то бормотал про себя, продолжая с силой продираться вперед. От его продвижения по толпе расходились волны.
Одна из них двигалась по направлению к Бьюкенену. Зажатый людьми со всех сторон, он был не в состоянии избежать ее. Он мог лишь напрячься и попытаться устоять на ногах, когда его настигнет этот передаваемый от человека к человеку толчок. Ноги плохо держали его, и оставалось надеяться, что окружающие его люди не дадут ему упасть, но, когда волна докатилась до него, он вдруг обнаружил, что шедший перед ним человек резко продвинулся вперед. Получив толчок в спину и чувствуя, как подгибаются колени, Бьюкенен попытался ухватиться за кого-нибудь и устоять. Но в этот момент еще одна людская волна толкнула его в левое плечо. Он стал падать, и все вокруг слилось в каком-то медленном кружении. Когда же он ударился правым плечом о цементный пол, то от адской боли его восприятие резко изменилось - все вокруг ускорилось и стало предельно четким. Слетевшие у него со лба капли пота окропили цемент. Он чуть не закричал от удара, пришедшегося на рану в плече.
Он силился встать так, чтобы не привлекать к себе внимания. Поднявшись на ноги и поправив прикрывавший рану плед, он посмотрел вперед через толпу и убедился, что работники эмиграционной службы за стойкой пропускного пункта не заинтересовались случившимся, сосредоточенно собирая туристические карточки и взимая выездной сбор.
Он подошел ближе к пропускному пункту и вздохнул свободнее, не увидев на стойке полицейского рисунка. Но в помещении аэровокзала было так душно и жарко, что пот выступал из всех пор, стекал по груди и рукам, собирался в ладонях.
Он вытер левую руку о брюки, полез в карман рубашки и протянул офицеру желтую карточку и пятнадцать долларов выездного сбора. Тот едва взглянул на него, беря карточку и деньги. Но вдруг что-то заставило его посмотреть внимательнее, он прищурился, нахмурился и поднял руку.
- Pasaporte, por favor11.
В чем дело? - встревоженно подумал Бьюкенен. Он ведь не сравнивал моего лица ни с каким рисунком. Черт, я здесь вообще не вижу ничего похожего на рисунок. Если рисунок есть, то он находится внутри помещения эмиграционной службы. Но после мелькания стольких лиц этот тип вряд ли может четко помнить рисунок. Какого черта он меня останавливает?
Бьюкенен подал ему паспорт левой рукой. Офицер открыл его, сличил фотографию Бьюкенена с оригиналом, пробежал глазами персональные данные и, опять нахмурившись, посмотрел на Бьюкенена.
- Senor Grant, venga conmigo. Идемте со мной. Бьюкенен постарался сделать уважительно-озадаченный вид.
- Por que? - спросил он. - Зачем? Что-то не так?
Офицер эмиграционной службы прищурился еще больше и показал на правое плечо Бьюкенена. Бьюкенен посмотрел туда и остался внешне спокойным, несмотря на шок от увиденного.
Мокрые красные пятна проступили на пледе. Он думал, что это пот, а на самом деле это кровь текла у него по руке и капала с пальцев. Господи, подумал он, когда я упал и ударился плечом, швы, должно быть, разошлись.
Офицер жестом указал на дверь.
- Venga conmigo. Vsted necesita un medico. Вам нужен врач.
- Es nada. No es importante, - сказал Бьюкенен. - Это ничего. Небольшая царапина. Мне надо сменить повязку. Я сделаю это в туалете, и у меня еще будет время успеть на самолет.
Офицер положил правую руку на пистолет в кобуре и повторил уже строго:
- Идемте со мной сейчас же.
Бьюкенен подчинился и пошел с офицером по направлению к двери, пытаясь принять беззаботный вид, словно не видя ничего странного в том, что у него из плеча идет кровь. Он не надеялся, что ему удается убежать, - наверняка его остановят прежде, чем он пробьется сквозь толпу и добежит до выхода из аэровокзала. Он мог лишь попытаться как-то вывернуться, но сомневался, что объяснение, которое он сфабрикует, окажется удовлетворительным для офицера, когда тот взглянет на рану в плече. Пойдут вопросы. Много вопросов. Может, к тому времени будет получен и полицейский набросок, если его пока нет. Значит, он теперь не попадет на рейс в двенадцать пятьдесят до Майами. А цель была так близка, подумал он.
4
В противоположность Соединенным Штатам, где подозреваемый считается невиновным, пока не будет доказана его вина, Мексика основывает свое законодательство на наполеоновском кодексе, по которому подозреваемый считается виновным, пока не будет доказано обратное. Взятым под стражу не объясняют, что они имеют право молчать, и не говорит, что если у них нет денег нанять адвоката, то адвокат им будет предоставлен. Не действует habeas corpus, нет права на быстрое рассмотрение дела в суде. В Мексике над такими вещами просто смеются. У арестованного нет никаких прав.
Камера имела двадцать футов в длину и пятнадцать в ширину; стены ее покрывала плесень, потолок протекал, цементный пол был весь в выбоинах и кишел блохами. Она была частью чего-то вроде приемника для пьянчуг и воров, и Бьюкенен делил ее с двадцатью другими арестантами в замызганной одежде. Чтобы никого не толкнуть и не вызвать ссоры, Бьюкенен решил оставаться на одном месте, прислонившись спиной к стене. Остальные обитатели камеры спали вповалку на грязной соломе, занимая все пространство пола, а он сполз вниз по стене и в конце концов задремал, уткнувшись головой в колени. Он терпел до последней возможности, прежде чем воспользоваться открытой дырой в углу, которая служила туалетом. Большую часть времени он; несмотря на головокружение, старался быть начеку на случай нападения. Как единственный янки, он представлял собой явную мишень, и, хотя часы и бумажник у него отобрали, его одежда и особенно обувь были лучше, чем у кого бы то ни было из остальных, - перед таким соблазном устоять трудно.
Получилось так, что Бьюкенена подолгу не было в камере, и набрасывались на него не сокамерники, а тюремщики. Пока он шел под охраной из камеры в комнату для допросов, его толкали, ставили ему подножки и спускали его с лестницы. Во время допроса в него тыкали дубинками, его били резиновыми шлангами - всегда по тем частям тела, где под одеждой не будет видно синяков, и никогда по лицу или голове. Бьюкенен не знал, почему те, кто его допрашивал, соблюдали такую тонкость. Может быть, потому, что он был гражданином США и боязнь возможных политических осложнений вынуждала их как-то сдерживаться. Тем не менее, им все-таки удалось добиться, чтобы он ударился головой о цементный пол, когда опрокинули стул, к которому он был привязан. Новая боль в сочетании со старой - от раны, полученной при ударе о шлюпку, когда он переплывал пролив, вызвала у него приступ тошноты и неприятное двоение в глазах. Если бы в тюрьме Мериды врач не обработал еще раз рану и не наложил новые швы, он бы, по всей вероятности, уже умер от заражения и потери крови, хотя врача ему дали, разумеется, не из соображений гуманности, а просто рассудили практически, что мертвец не смог бы отвечать на вопросы. Бьюкенену уже приходилось встречаться с подобной логикой, и он знал, что если бы те, кто его допрашивал, получили желаемые ответы, то не стали бы больше утруждать себя оказанием ему медицинских услуг.
Это и было одной из причин - наименее важной, - почему он отказывался дать показания, которых добивались от него следователи. Главной же причиной было, конечно, то, что признание являлось бы нарушением профессиональной этики. Отказываясь говорить, Бьюкенен получал тройное преимущество. Во-первых, его мучители прибегали к грубым силовым методам, сопротивляться которым было легче, чем, например, применению электрошока в сочетании с такими растормаживающими средствами, как амитал натрия. Во-вторых, он уже и так был ослаблен ранами на голове и в плече, поэтому быстро терял сознание во время пытки, то есть сам организм проводил что-то вроде естественной анестезии.
А в-третьих, у него был текст, которому он должен был следовать, роль, которую должен был играть, сценарий, который диктовал ему линию поведения. Основное правило гласило, что в случае ареста он ни в коем случае не должен говорить правду. Конечно, ему разрешалось использовать какие-то детали, чтобы успешнее сфабриковать правдоподобную легенду. Но обо всей правде не могло быть и речи. Если он скажет: да, действительно, он убил тех троих мексиканцев, но это ведь были как-никак торговцы наркотиками, а кроме того, он глубоко законспирированный агент секретной службы американской армии, - то этим на какое-то время спасет свою жизнь. Однако такая жизнь немногого будет стоить. Если здешние власти захотят проучить Соединенные Штаты за вмешательство в мексиканские дела, то его могут приговорить к длительной отсидке, а если учесть строгость режима содержания в мексиканских тюрьмах, особенно для yanquis, то такой приговор, по всей вероятности, будет равносилен смертному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
- Спасибо. Знаю, что я немного покапризничал пару раз...
- Не берите в голову. Мы не на конкурсе на самую популярную личность. Уэйд все еще сжимал правую руку Бьюкенена в своей. - У вас что-то с пальцами. Они дергаются.
- Ничего страшного.
Уэйд нахмурился.
- Конечно. Пока, Виктор. - Он сделал ударение на имени. - Счастливого полета.
- Очень рассчитываю на это.
Бьюкенен проверил, крепко ли держится у него на правом плече скрывающий рану плед. Потом взялся за ремешок и повез за собой чемодан внутрь аэровокзала.
3
Там он получил сразу несколько впечатлений. Аэровокзал, лишенный каких бы то ни было излишеств, был крошечный, в нем было жарко и многолюдно. Все, за исключением немногих англосаксов, двигались как в замедленном кино. Будучи одним из этих немногих, Бьюкенен привлекал к себе внимание, и пассажиры-мексиканцы глазели на него, когда он дюйм за дюймом протискивайся сквозь толпу, способную вызвать приступ клаустрофобии. Он обливался потом не меньше любого из них, ощущая слабость и досадуя на отсутствие системы кондиционирования. Зато у меня есть причина выглядеть больным, подумал он, стараясь подбодрить себя. Он встал в еле ползущую очередь к билетной стойке компании "Аэромексико". Прошло тридцать минут, прежде чем он оказался лицом к лицу с миловидной девушкой за стойкой. Он по-испански сказал ей, что ему нужно. На какой-то момент у него замерло сердце, когда ему показалось, что она ничего не знает о заказанном на имя Виктора Гранта билете, но потом она нашла его на экране своего компьютера, с неторопливой тщательностью ввела в машину его кредитную карточку, попросила расписаться и оторвала квитанцию.
- Gracias. - Скорее, думал Бьюкенен. У него подкашивались ноги.
С еще большей тщательностью девушка нажала на нужные клавиши компьютера и стала ждать, когда принтер, который тоже казался включенным на замедленное действие, выдаст билет.
Но вот Бьюкенен наконец получил его, еще раз сказал "спасибо", отвернулся от стойки и, таща чемодан, снова пошел сквозь толпу, на этот раз к рентгеновскому аппарату и детектору металлоконтроля на пункте безопасности. У него было такое чувство, будто он спит и видит кошмарный сон, в котором он стоит в грязи и пытается куда-то идти. В глазах у него на миг потемнело. Потом от внезапного выброса адреналина он ощутил прилив энергии. Левой рукой он с усилием поднял чемодан и поставил его на конвейерную ленту рентгеновского аппарата, а сам прошел через детектор, и его так при этом шатало, что он чуть не налетел на одну из его опор. Детектор не издал ни звука. Обрадованный тем, что офицеры безопасности не проявили к нему никакого интереса, Бьюкенен снял свой чемодан с противоположного конца ленты, с усилием поставил его на пол и стал терпеливо пробираться вперед сквозь толпу. От жары его голове стало хуже. Каждый раз, когда кто-нибудь толкал его в правое плечо, он призывал на помощь всю свою выдержку, чтобы не показать, какую боль причинил ему этот толчок.
Я почти у цели, подумал он. Еще два контрольных пункта, и все. Он встал в очередь на таможенный досмотр. В Мексике смотрели сквозь пальцы на многие вещи, но только не на борьбу с нелегальным вывозом из страны произведений древнего искусства.
Худощавый таможенник указал на чемодан Бьюкенена.
- Abrato. Откройте. - Вид у него был неприветливый. Бьюкенен повиновался, ощущая мучительную боль в мышцах.
Таможенник стал рыться в одежде Бьюкенена, нахмурился, не найдя ничего подозрительного, потом жестом отпустил его.
Бьюкенен двинулся дальше. Еще один пропускной пункт, подумал он. Эмиграционный контроль. Мне надо лишь отдать туристическую карточку и заплатить пятнадцать долларов выездного сбора.
И надеяться, что у эмиграционного чиновника нет моего портрета, полученного из полиции.
В напряжении пробираясь сквозь толпу, Бьюкенен услышал позади себя какой-то шум. Обернувшись, он увидел высокого американца, который проталкивался в этот момент мимо латиноамериканки с тремя детьми. У американца была бородка цвета соли с перцем. На нем была рубашка кричащей расцветки из красных и желтых пятен. В руке он нес спортивную сумку и что-то бормотал про себя, продолжая с силой продираться вперед. От его продвижения по толпе расходились волны.
Одна из них двигалась по направлению к Бьюкенену. Зажатый людьми со всех сторон, он был не в состоянии избежать ее. Он мог лишь напрячься и попытаться устоять на ногах, когда его настигнет этот передаваемый от человека к человеку толчок. Ноги плохо держали его, и оставалось надеяться, что окружающие его люди не дадут ему упасть, но, когда волна докатилась до него, он вдруг обнаружил, что шедший перед ним человек резко продвинулся вперед. Получив толчок в спину и чувствуя, как подгибаются колени, Бьюкенен попытался ухватиться за кого-нибудь и устоять. Но в этот момент еще одна людская волна толкнула его в левое плечо. Он стал падать, и все вокруг слилось в каком-то медленном кружении. Когда же он ударился правым плечом о цементный пол, то от адской боли его восприятие резко изменилось - все вокруг ускорилось и стало предельно четким. Слетевшие у него со лба капли пота окропили цемент. Он чуть не закричал от удара, пришедшегося на рану в плече.
Он силился встать так, чтобы не привлекать к себе внимания. Поднявшись на ноги и поправив прикрывавший рану плед, он посмотрел вперед через толпу и убедился, что работники эмиграционной службы за стойкой пропускного пункта не заинтересовались случившимся, сосредоточенно собирая туристические карточки и взимая выездной сбор.
Он подошел ближе к пропускному пункту и вздохнул свободнее, не увидев на стойке полицейского рисунка. Но в помещении аэровокзала было так душно и жарко, что пот выступал из всех пор, стекал по груди и рукам, собирался в ладонях.
Он вытер левую руку о брюки, полез в карман рубашки и протянул офицеру желтую карточку и пятнадцать долларов выездного сбора. Тот едва взглянул на него, беря карточку и деньги. Но вдруг что-то заставило его посмотреть внимательнее, он прищурился, нахмурился и поднял руку.
- Pasaporte, por favor11.
В чем дело? - встревоженно подумал Бьюкенен. Он ведь не сравнивал моего лица ни с каким рисунком. Черт, я здесь вообще не вижу ничего похожего на рисунок. Если рисунок есть, то он находится внутри помещения эмиграционной службы. Но после мелькания стольких лиц этот тип вряд ли может четко помнить рисунок. Какого черта он меня останавливает?
Бьюкенен подал ему паспорт левой рукой. Офицер открыл его, сличил фотографию Бьюкенена с оригиналом, пробежал глазами персональные данные и, опять нахмурившись, посмотрел на Бьюкенена.
- Senor Grant, venga conmigo. Идемте со мной. Бьюкенен постарался сделать уважительно-озадаченный вид.
- Por que? - спросил он. - Зачем? Что-то не так?
Офицер эмиграционной службы прищурился еще больше и показал на правое плечо Бьюкенена. Бьюкенен посмотрел туда и остался внешне спокойным, несмотря на шок от увиденного.
Мокрые красные пятна проступили на пледе. Он думал, что это пот, а на самом деле это кровь текла у него по руке и капала с пальцев. Господи, подумал он, когда я упал и ударился плечом, швы, должно быть, разошлись.
Офицер жестом указал на дверь.
- Venga conmigo. Vsted necesita un medico. Вам нужен врач.
- Es nada. No es importante, - сказал Бьюкенен. - Это ничего. Небольшая царапина. Мне надо сменить повязку. Я сделаю это в туалете, и у меня еще будет время успеть на самолет.
Офицер положил правую руку на пистолет в кобуре и повторил уже строго:
- Идемте со мной сейчас же.
Бьюкенен подчинился и пошел с офицером по направлению к двери, пытаясь принять беззаботный вид, словно не видя ничего странного в том, что у него из плеча идет кровь. Он не надеялся, что ему удается убежать, - наверняка его остановят прежде, чем он пробьется сквозь толпу и добежит до выхода из аэровокзала. Он мог лишь попытаться как-то вывернуться, но сомневался, что объяснение, которое он сфабрикует, окажется удовлетворительным для офицера, когда тот взглянет на рану в плече. Пойдут вопросы. Много вопросов. Может, к тому времени будет получен и полицейский набросок, если его пока нет. Значит, он теперь не попадет на рейс в двенадцать пятьдесят до Майами. А цель была так близка, подумал он.
4
В противоположность Соединенным Штатам, где подозреваемый считается невиновным, пока не будет доказана его вина, Мексика основывает свое законодательство на наполеоновском кодексе, по которому подозреваемый считается виновным, пока не будет доказано обратное. Взятым под стражу не объясняют, что они имеют право молчать, и не говорит, что если у них нет денег нанять адвоката, то адвокат им будет предоставлен. Не действует habeas corpus, нет права на быстрое рассмотрение дела в суде. В Мексике над такими вещами просто смеются. У арестованного нет никаких прав.
Камера имела двадцать футов в длину и пятнадцать в ширину; стены ее покрывала плесень, потолок протекал, цементный пол был весь в выбоинах и кишел блохами. Она была частью чего-то вроде приемника для пьянчуг и воров, и Бьюкенен делил ее с двадцатью другими арестантами в замызганной одежде. Чтобы никого не толкнуть и не вызвать ссоры, Бьюкенен решил оставаться на одном месте, прислонившись спиной к стене. Остальные обитатели камеры спали вповалку на грязной соломе, занимая все пространство пола, а он сполз вниз по стене и в конце концов задремал, уткнувшись головой в колени. Он терпел до последней возможности, прежде чем воспользоваться открытой дырой в углу, которая служила туалетом. Большую часть времени он; несмотря на головокружение, старался быть начеку на случай нападения. Как единственный янки, он представлял собой явную мишень, и, хотя часы и бумажник у него отобрали, его одежда и особенно обувь были лучше, чем у кого бы то ни было из остальных, - перед таким соблазном устоять трудно.
Получилось так, что Бьюкенена подолгу не было в камере, и набрасывались на него не сокамерники, а тюремщики. Пока он шел под охраной из камеры в комнату для допросов, его толкали, ставили ему подножки и спускали его с лестницы. Во время допроса в него тыкали дубинками, его били резиновыми шлангами - всегда по тем частям тела, где под одеждой не будет видно синяков, и никогда по лицу или голове. Бьюкенен не знал, почему те, кто его допрашивал, соблюдали такую тонкость. Может быть, потому, что он был гражданином США и боязнь возможных политических осложнений вынуждала их как-то сдерживаться. Тем не менее, им все-таки удалось добиться, чтобы он ударился головой о цементный пол, когда опрокинули стул, к которому он был привязан. Новая боль в сочетании со старой - от раны, полученной при ударе о шлюпку, когда он переплывал пролив, вызвала у него приступ тошноты и неприятное двоение в глазах. Если бы в тюрьме Мериды врач не обработал еще раз рану и не наложил новые швы, он бы, по всей вероятности, уже умер от заражения и потери крови, хотя врача ему дали, разумеется, не из соображений гуманности, а просто рассудили практически, что мертвец не смог бы отвечать на вопросы. Бьюкенену уже приходилось встречаться с подобной логикой, и он знал, что если бы те, кто его допрашивал, получили желаемые ответы, то не стали бы больше утруждать себя оказанием ему медицинских услуг.
Это и было одной из причин - наименее важной, - почему он отказывался дать показания, которых добивались от него следователи. Главной же причиной было, конечно, то, что признание являлось бы нарушением профессиональной этики. Отказываясь говорить, Бьюкенен получал тройное преимущество. Во-первых, его мучители прибегали к грубым силовым методам, сопротивляться которым было легче, чем, например, применению электрошока в сочетании с такими растормаживающими средствами, как амитал натрия. Во-вторых, он уже и так был ослаблен ранами на голове и в плече, поэтому быстро терял сознание во время пытки, то есть сам организм проводил что-то вроде естественной анестезии.
А в-третьих, у него был текст, которому он должен был следовать, роль, которую должен был играть, сценарий, который диктовал ему линию поведения. Основное правило гласило, что в случае ареста он ни в коем случае не должен говорить правду. Конечно, ему разрешалось использовать какие-то детали, чтобы успешнее сфабриковать правдоподобную легенду. Но обо всей правде не могло быть и речи. Если он скажет: да, действительно, он убил тех троих мексиканцев, но это ведь были как-никак торговцы наркотиками, а кроме того, он глубоко законспирированный агент секретной службы американской армии, - то этим на какое-то время спасет свою жизнь. Однако такая жизнь немногого будет стоить. Если здешние власти захотят проучить Соединенные Штаты за вмешательство в мексиканские дела, то его могут приговорить к длительной отсидке, а если учесть строгость режима содержания в мексиканских тюрьмах, особенно для yanquis, то такой приговор, по всей вероятности, будет равносилен смертному.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80