Маляры, паркетчики-вот перед кем лебезят и угодничают: они кончают…
Самому себе Дугин мог смело признаться в том, что высокие соображения, которые излагал Семенов, его не очень взволновали. Ну, не удастся расконсервировать Восток — перезимуем на другой станции. А что касается летчиков, то не такие они дураки, чтобы лезть в пургу. Это все одни слова. По опыту своему Дугин знал — мало, чтобы человек просто красиво работал, нужно, чтобы он еще красиво говорил и сливался с коллективом. Раз нужно — пожалуйста, нам не жалко. Но для себя Дугин давным давно установил, что главное — доброе расположение начальства. Будет он в глазах Семенова своим человеком — все в порядке, не будет — никакие слова не помогут. Поэтому и нужно держать себя так, чтобы Семенов любил и ценил, А любит или ценит Филатов — плевать. Да и кто такой Филатов для Семенова? Ноль без палочки, рядовой механик, взятый исключительно как докторский дружок. Есть на станции Филатов, нет Филатова — Семенову ни холодно, ни жарко, все равно выпроводит обратно в Мирный, если станция заработает; всего лишь за два дня показал дружок свое неприглядное лицо. Ненадежный — худшего греха у человека для Семенова нет. Только такой человек и мог уронить аккумулятор, это Семенов решил справедливо. На самом деле случайно произошло так, что уронил, аккумулятор он, Дугин, но по логике это должен был сделать Филатов, а раз так, пусть на нем аккумулятор и висит. Филатову теперь разницы нет, он для Семенова человек конченый, а ему, Дугину, далеко не безразлично, на ком из них висит, такую оплошность начальство никогда не прощает, через десять лет помнить будет…
Дугин перестал думать о Филатове и стал горячо мечтать о том, чтобы свершилось чудо и пришло второе дыхание, возродилась сила в руках. Не было в его жизни такого, чтобы его работу делали другие! Он за других — сколько хочешь, за него — никогда. Один пыжится своим образованием, другой песни мурлычет под гитару, третий острит направо и налево, а Дугин если чем и гордился, так это тем, что работал за двоих, а получал за одного. Справедливости ради, получал он много (Семенов выхлопотал инженерную должность), столько же, сколько Гаранин или Бармин, но и отдача его была двойная. Кто в ту зимовку на Востоке по своей охоте полы мыл в каюткомпании и туалет прибирал? Кто первым вызывался самолеты разгружать, на камбузе дежурить и заболевших подменять? А кто на Льдине в пургу сутками авралил и без сна — отдыха взлетно-посадочную полосу расчищал, киркой ропаки долбал и взорванные торосы трактором оттаскивал? Женька Дугин!
Кто его не любил — молчали, сказать-то было нечего. Андрей Иваныч, например. С виду уважительный, а не любит. Ну, не то что не любит, а слишком вежливый, на «вы», а Филатова знает без году неделя, но «тыкает». Или доктор: как затевал на Льдине «междусобойчик», ни разу не приглашал, тоже с Филатовым обнимался. Ваше дело, в друзья не набиваюсь; хорошего слова про Дугина не скажете, но и на худое совести не хватит: не заслужил.
Почувсгвовал омерзительный запах нашатыря и высунулся из мешка: Бармин склонился над Гараниным, совал ему под нос бутылочку.
— Жив, курилка? — подмигнул Бармин. — Поваляйся еще минуток десять, будешь свеженький, как огурчик с бабушкиной грядки!
Дугин благодарно улыбнулся и стал чутко прислушиваться к себе. Рези в животе приутихли, от горла уходила тошнота, и он замер, весь отдавшись той мечте: обрести второе дыхание. «Не торопись, дыши ровнее, ровнее… Кончатся боли, успокоятся потроха, задышит грудь — и ты станешь человеком», — уговаривал себя он.
Так полежал еще немного, решил, что уговорил, и стал вылезать из мешка
— дрожащий от холода, слабый, как муха, упрямый. Никто ничего не сказал, и Дугин, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, стал ждать своей очереди.
Кто кого?
Масло уже разогрелось и не оказывало такого сопротивления, как раньше. Семенов лежал в спальном мешке и смотрел на Филатова, который с бешеной скоростью раскрутил рукоятку так, что не мог ее удержать. Коленчатый вал наверняка набрал необходимые 120-130 оборотов в минуту, и по всем правилам дизель должен был запуститься. Ну, хотя бы чихнуть, намекнуть на то, что он оживает. Должен бы… Где-то в его стальном теле хранится секрет, какая-то деталь знает, что нужно сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь…
Семенов провел рукой по лицу. Кровь запеклась, стянула щетину, но вроде бы остановилась. Жалкая бренная плоть, усмехнулся он. Вылез из спального мешка, в глазах мелькали радужные пятна. Кивнул Гаранину и Дугину — полежите пока что; на неверных ногах подошел к дизелю, подождал, пока Филатов отпустил рукоятку. Она покрутилась по инерции и замерла.
— Что думаешь, Веня?
— Еще бы разок проверить.
— Давай, мы поможем.
Снова проверили топливную систему, распылители форсунок, прогрели масляный поддон паяльной лампой.
Еще раз десять раскручивали рукоятку, сначала по очереди, а потом Бармин и Филатов.
Вхолостую — дизель молчал. Может, секрет был в том, что температура наружного воздуха сковала цилиндры, топливо не самовоспламенялось. При таком морозе нужен стартерный запуск, электричество сильнее даже самых могучих рук человека. Плетью обуха не перешибешь. Все физические силы пятерых людей бесследно исчезли в дизеле, как в болоте.
Все знали и думали про себя, но никто не решался сказать вслух: «Что могли — сделали. Хватит гробиться с этим дизелем, подумаем о том, как бы самим выжить».
Причина, по которой никто не решался сказать вслух, была такая.
Полчаса назад Семенов переводил морзянку из Мирного: Белов пытался вывести самолет на полосу, но потерпел неудачу. При этой попытке, как узнали из другой радиограммы на материк, получил тяжелую травму и надолго выбыл из строя Крутилин. Летчики ждут ослабления ветра хотя бы до двадцати метров, чтобы предпринять вторую попытку.
В экипаже Белова тоже пять человек. Если пятерка на Востоке уляжется в спальные мешки, пятерка Белова может погибнуть. Кругом одни пятерки, как пошутил Бармин, будто в дневнике у примерного школьника.
Быть Востоку или не быть — это геперь ушло на второй план. Тот, кто не разберется, посмотрит косо, но бог с ним. А погубленных жизней не простит никто — ни люди, ни собственная совесть. Значит, был и останется только один выход: запустить дизель и подать о себе весточку.
«Помни о повозке», — подумал Семенов. Было у него с Гараниным такое магическое слово, вроде шифра, — «повозка». А за ним скрывалась притча, когорую давно рассказал Семенову Андрей. На фронт он попал семнадцатилетним подростком, худым и долговязым, физических сил после запасного полка с его тыловым пайком было немного, да и опыта солдатского никакого. А случилось так, что пришлось чуть не сутки без отдыха шагать по разбитой дороге, потому что нужно было закрыть собою прорыв. Андрей с непривычки разбил ноги, стесал со ступней кожу и молча, сжав зубы, криком кричал на каждом шагу. А были в их роте две повозки, которые везли станковые пулеметы и нескольких пожилых солдат, совсем выбившихся из сил. И Андрей стал мечтать о том, чтобы попасть на повозку. Он плелся, нагруженный тяжелой скаткой, винтовкой л лопаткой, и мечтал, что комвзвода увидит его муки и отправит на повозку. Эта мечта настолько овладела им, что и в самом деле лишила его всяких сил, и он уже даже не шел, а слепо передвигался, не сводя с повозки мучительно-красноречивого взгляда. И тогда к нему подошел комвзвода, тащивший на себе, кроме скатки, еще и ручной пулемет, и сказал: «Хочешь на повозку?.. Это можно. Только на ней места нет, так что скажи, кого ссадить… Ну, кого?.. Так иди и не оглядывайся… сачок!» И когда сгорающий от стыда Андрей понял, что на повозку у него нет шансов, появилось второе дыхание. Долго он смывал с себя тот позор…
Этого урока Гаранин не забывал всю жизнь. Нет сил — помни о повозке. Пал духом, ищешь жалости — помни о повозке!
Гаранина сменил Семенов, Дугин, Филатов и Бармин один за другим крутили рукоятку. Тот, кто освобождался, подогревал воду для охлаждения дизеля: если он вдруг заработает, вода потребуется сразу.
Не было дыхания, сдавило сердце. Кислород! Заменить кислород не могло ничто.
Снова слегли Гаранин и Дугин. Резкий запах нашатыря вызывал тошноту, мучительно хотелось пить. Семенов лечь отказался: и, прислонившись к верстаку, смотрел, как Бармин и Филатов из последних сил крутят рукоятку. Их лица двоились, на них наплывала розовая дымка, и Семенов знал, что на ногах он останется недолго.
А тут еще впервые сдал Бармин: хлынула носом кровь.
И тогда Семенов понял, что игра проиграна. Если все бросить и лечь отдыхать, масло и дизеле застынет, а вода превратится в лед и разорвет емкость. Сил начинать сначала больше не будет.
Слезы бессилия выступили на его глазах. Увидев их, зашевелился и хотел встать Гаранин, поднялся Дугин, непривычными для него словами выругался Бармин.
— Веня, — сказав Семенов, — моя очередь Филатов бросил рукоятку и замер. Семенов подошел к нему, взял за руку. Филатов не шелохнулся.
— Отойди, сменю.
Филатов обернулся — и подмигнул.
— Идея, отец-командир!
«Опять не выдержал парень, — с жалостью подумал Семенов. — Год с ним Саша прожил, а не увидел, что кореш его — с приветом».
— Ничего, дружочек, отдохни, — с лаской проговорил он. — Переведи дух.
— Но-но, только не вздумай бить по морде! — засмеялся Филатов.
И таким диким и ненужным показался этот смех, что все с тревогой посмотрели на глубоко запавшие и будто налитые кровью Венины глаза.
— Чего уставились? — поразился Филатов. — Саша, будь другом, зажги лампу,
— Зажги, — повелительно сказал Семенов, видя, что Бармин колеблется. — А что дальше, Веня?
— Я вот что подумал, отец-командир… А что, если дадим дизелю прикурить?
Семенов вздрогнул.
— Воздушный фильтр? — крикнул он. — Всасывающий патрубок?
Его волнение передалось всем.
— В самом деле, — ошеломленно пробормотал Дугин. — Шанс!
— Что с лампой делать? — Бармин отвел в сторону синее пламя.
Семенов открыл на верхней части дизеля всасывающий патрубок и выхватил из рук Бармина лампу.
— Давай!
Филатов рванул рукоятку запуска, и Семенов поднес пламя лампы к патрубку.
Дизель чихнул.
— Схватывает! — Семенов ударил Филатова кулаком по плечу. — Круги!
Дизель чуть-чуть застучал… притих — страшное мгновение! — и снова застучал, все сильнее и сильнее.
Семенов погасил лампу.
— Чего стоите? заорал он. — Грейте воду!
Мощное пламя авиационной подогревальной лампы охватило емкость. Филатов бросил рукоятку, с трудом выпрямился.
— А-а-а, сволочь! — задыхаясь, бормотал он. — Вот как мы тебя, сволочь ленивую…
Дизель ревел, набирая оборогы.
Филатов, шатаясь, подошел к Семенову, взял его за грудь.
— Ну, кто кого? — будто в беспамятстве кричал он. — Кто?
— А ты говорил — помирать. — Семенов обнял Филатова. — Дурак ты, Веня.
— Пусть дурак! — огрызнулся Филатов и яростно погрозил дизелю кулаком:
— Я тебе покажу! Сволочь ленивая! Я тебе покажу!
Ноги его подогнулись.
Когда поднимают флаг
От четырех электрокаминов волнами шел горячий воздух. Блоки радиоаппаратуры, вытащенные из спальных мешков, погрузились в живительное тепло. Иней на потолке и стенах растаял, по обоям сползали тяжелые капли.
— Плачут стены от счастья, и потолок рыдает! — декламировал Бармин. — Плюс десять!
— Это мы поплачем, когда будем их переклеивать. — Семенов с неудовольствием ковырнул пальцем обои. — Покоробились, черт бы их побрал.
— Пустяки, — беспечно отозвался Бармин, не отрывая глаз от термометра. — Плюс одиннадцать! Брысь!
Последнее относилось к Волосану, который выполз из мешка и норовил улечься перед каминами.
— В первую очередь нужно прогреть не твою шкуру, а рацию, вежливо разъяснил Бармин обиженному псу. — Плюс двенадцать! Раздевайся, Волосан, скоро будем загорать!
— Ай да молодец! — похвалил самого себя Семенов, поглаживая блоки. — Хорошо, что догадался с самого начала упрятать вас в мешки.
— Отошли? — спросил Гаранин.
— Пожалуй, да. Можно монтировать.
— Плюс тринадцать! — дикторским голосом возвестил Бармин. — Граждане отдыхающие, если вы не успели приобрести плавки, снимайте кальсоны и прикрывайте срам рукой!
— Сейчас я тебе найду занятие, пригрозил Семенов.
— По специальности, разумеется? — Бармин элегантно шаркнул унтом.
— По физиотерапии, — подтвердил Семенов. — Берись-ка за блок, с той стороны. Мы сами, Андрей.
— А у тебя, Саша, появился конкурент, — заметил Гаранин. — Этак ты свое место потеряешь.
Волосан прилег рядом со спящим в мешке Филатовым и зализывал царапину на его лице. Филатов беспокойно всхрапнул.
— Так бы я не сумел, — позавидовал Бармин. — Придется оформить его на полставки фельдшера. Да еще полярная надбавка плюс суточные — ого! Волосану от невест отбоя не будет!
— Осторожнее! — прикрикнул Семенов. — Не мешок с картошкой перетаскиваем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Самому себе Дугин мог смело признаться в том, что высокие соображения, которые излагал Семенов, его не очень взволновали. Ну, не удастся расконсервировать Восток — перезимуем на другой станции. А что касается летчиков, то не такие они дураки, чтобы лезть в пургу. Это все одни слова. По опыту своему Дугин знал — мало, чтобы человек просто красиво работал, нужно, чтобы он еще красиво говорил и сливался с коллективом. Раз нужно — пожалуйста, нам не жалко. Но для себя Дугин давным давно установил, что главное — доброе расположение начальства. Будет он в глазах Семенова своим человеком — все в порядке, не будет — никакие слова не помогут. Поэтому и нужно держать себя так, чтобы Семенов любил и ценил, А любит или ценит Филатов — плевать. Да и кто такой Филатов для Семенова? Ноль без палочки, рядовой механик, взятый исключительно как докторский дружок. Есть на станции Филатов, нет Филатова — Семенову ни холодно, ни жарко, все равно выпроводит обратно в Мирный, если станция заработает; всего лишь за два дня показал дружок свое неприглядное лицо. Ненадежный — худшего греха у человека для Семенова нет. Только такой человек и мог уронить аккумулятор, это Семенов решил справедливо. На самом деле случайно произошло так, что уронил, аккумулятор он, Дугин, но по логике это должен был сделать Филатов, а раз так, пусть на нем аккумулятор и висит. Филатову теперь разницы нет, он для Семенова человек конченый, а ему, Дугину, далеко не безразлично, на ком из них висит, такую оплошность начальство никогда не прощает, через десять лет помнить будет…
Дугин перестал думать о Филатове и стал горячо мечтать о том, чтобы свершилось чудо и пришло второе дыхание, возродилась сила в руках. Не было в его жизни такого, чтобы его работу делали другие! Он за других — сколько хочешь, за него — никогда. Один пыжится своим образованием, другой песни мурлычет под гитару, третий острит направо и налево, а Дугин если чем и гордился, так это тем, что работал за двоих, а получал за одного. Справедливости ради, получал он много (Семенов выхлопотал инженерную должность), столько же, сколько Гаранин или Бармин, но и отдача его была двойная. Кто в ту зимовку на Востоке по своей охоте полы мыл в каюткомпании и туалет прибирал? Кто первым вызывался самолеты разгружать, на камбузе дежурить и заболевших подменять? А кто на Льдине в пургу сутками авралил и без сна — отдыха взлетно-посадочную полосу расчищал, киркой ропаки долбал и взорванные торосы трактором оттаскивал? Женька Дугин!
Кто его не любил — молчали, сказать-то было нечего. Андрей Иваныч, например. С виду уважительный, а не любит. Ну, не то что не любит, а слишком вежливый, на «вы», а Филатова знает без году неделя, но «тыкает». Или доктор: как затевал на Льдине «междусобойчик», ни разу не приглашал, тоже с Филатовым обнимался. Ваше дело, в друзья не набиваюсь; хорошего слова про Дугина не скажете, но и на худое совести не хватит: не заслужил.
Почувсгвовал омерзительный запах нашатыря и высунулся из мешка: Бармин склонился над Гараниным, совал ему под нос бутылочку.
— Жив, курилка? — подмигнул Бармин. — Поваляйся еще минуток десять, будешь свеженький, как огурчик с бабушкиной грядки!
Дугин благодарно улыбнулся и стал чутко прислушиваться к себе. Рези в животе приутихли, от горла уходила тошнота, и он замер, весь отдавшись той мечте: обрести второе дыхание. «Не торопись, дыши ровнее, ровнее… Кончатся боли, успокоятся потроха, задышит грудь — и ты станешь человеком», — уговаривал себя он.
Так полежал еще немного, решил, что уговорил, и стал вылезать из мешка
— дрожащий от холода, слабый, как муха, упрямый. Никто ничего не сказал, и Дугин, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, стал ждать своей очереди.
Кто кого?
Масло уже разогрелось и не оказывало такого сопротивления, как раньше. Семенов лежал в спальном мешке и смотрел на Филатова, который с бешеной скоростью раскрутил рукоятку так, что не мог ее удержать. Коленчатый вал наверняка набрал необходимые 120-130 оборотов в минуту, и по всем правилам дизель должен был запуститься. Ну, хотя бы чихнуть, намекнуть на то, что он оживает. Должен бы… Где-то в его стальном теле хранится секрет, какая-то деталь знает, что нужно сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь…
Семенов провел рукой по лицу. Кровь запеклась, стянула щетину, но вроде бы остановилась. Жалкая бренная плоть, усмехнулся он. Вылез из спального мешка, в глазах мелькали радужные пятна. Кивнул Гаранину и Дугину — полежите пока что; на неверных ногах подошел к дизелю, подождал, пока Филатов отпустил рукоятку. Она покрутилась по инерции и замерла.
— Что думаешь, Веня?
— Еще бы разок проверить.
— Давай, мы поможем.
Снова проверили топливную систему, распылители форсунок, прогрели масляный поддон паяльной лампой.
Еще раз десять раскручивали рукоятку, сначала по очереди, а потом Бармин и Филатов.
Вхолостую — дизель молчал. Может, секрет был в том, что температура наружного воздуха сковала цилиндры, топливо не самовоспламенялось. При таком морозе нужен стартерный запуск, электричество сильнее даже самых могучих рук человека. Плетью обуха не перешибешь. Все физические силы пятерых людей бесследно исчезли в дизеле, как в болоте.
Все знали и думали про себя, но никто не решался сказать вслух: «Что могли — сделали. Хватит гробиться с этим дизелем, подумаем о том, как бы самим выжить».
Причина, по которой никто не решался сказать вслух, была такая.
Полчаса назад Семенов переводил морзянку из Мирного: Белов пытался вывести самолет на полосу, но потерпел неудачу. При этой попытке, как узнали из другой радиограммы на материк, получил тяжелую травму и надолго выбыл из строя Крутилин. Летчики ждут ослабления ветра хотя бы до двадцати метров, чтобы предпринять вторую попытку.
В экипаже Белова тоже пять человек. Если пятерка на Востоке уляжется в спальные мешки, пятерка Белова может погибнуть. Кругом одни пятерки, как пошутил Бармин, будто в дневнике у примерного школьника.
Быть Востоку или не быть — это геперь ушло на второй план. Тот, кто не разберется, посмотрит косо, но бог с ним. А погубленных жизней не простит никто — ни люди, ни собственная совесть. Значит, был и останется только один выход: запустить дизель и подать о себе весточку.
«Помни о повозке», — подумал Семенов. Было у него с Гараниным такое магическое слово, вроде шифра, — «повозка». А за ним скрывалась притча, когорую давно рассказал Семенову Андрей. На фронт он попал семнадцатилетним подростком, худым и долговязым, физических сил после запасного полка с его тыловым пайком было немного, да и опыта солдатского никакого. А случилось так, что пришлось чуть не сутки без отдыха шагать по разбитой дороге, потому что нужно было закрыть собою прорыв. Андрей с непривычки разбил ноги, стесал со ступней кожу и молча, сжав зубы, криком кричал на каждом шагу. А были в их роте две повозки, которые везли станковые пулеметы и нескольких пожилых солдат, совсем выбившихся из сил. И Андрей стал мечтать о том, чтобы попасть на повозку. Он плелся, нагруженный тяжелой скаткой, винтовкой л лопаткой, и мечтал, что комвзвода увидит его муки и отправит на повозку. Эта мечта настолько овладела им, что и в самом деле лишила его всяких сил, и он уже даже не шел, а слепо передвигался, не сводя с повозки мучительно-красноречивого взгляда. И тогда к нему подошел комвзвода, тащивший на себе, кроме скатки, еще и ручной пулемет, и сказал: «Хочешь на повозку?.. Это можно. Только на ней места нет, так что скажи, кого ссадить… Ну, кого?.. Так иди и не оглядывайся… сачок!» И когда сгорающий от стыда Андрей понял, что на повозку у него нет шансов, появилось второе дыхание. Долго он смывал с себя тот позор…
Этого урока Гаранин не забывал всю жизнь. Нет сил — помни о повозке. Пал духом, ищешь жалости — помни о повозке!
Гаранина сменил Семенов, Дугин, Филатов и Бармин один за другим крутили рукоятку. Тот, кто освобождался, подогревал воду для охлаждения дизеля: если он вдруг заработает, вода потребуется сразу.
Не было дыхания, сдавило сердце. Кислород! Заменить кислород не могло ничто.
Снова слегли Гаранин и Дугин. Резкий запах нашатыря вызывал тошноту, мучительно хотелось пить. Семенов лечь отказался: и, прислонившись к верстаку, смотрел, как Бармин и Филатов из последних сил крутят рукоятку. Их лица двоились, на них наплывала розовая дымка, и Семенов знал, что на ногах он останется недолго.
А тут еще впервые сдал Бармин: хлынула носом кровь.
И тогда Семенов понял, что игра проиграна. Если все бросить и лечь отдыхать, масло и дизеле застынет, а вода превратится в лед и разорвет емкость. Сил начинать сначала больше не будет.
Слезы бессилия выступили на его глазах. Увидев их, зашевелился и хотел встать Гаранин, поднялся Дугин, непривычными для него словами выругался Бармин.
— Веня, — сказав Семенов, — моя очередь Филатов бросил рукоятку и замер. Семенов подошел к нему, взял за руку. Филатов не шелохнулся.
— Отойди, сменю.
Филатов обернулся — и подмигнул.
— Идея, отец-командир!
«Опять не выдержал парень, — с жалостью подумал Семенов. — Год с ним Саша прожил, а не увидел, что кореш его — с приветом».
— Ничего, дружочек, отдохни, — с лаской проговорил он. — Переведи дух.
— Но-но, только не вздумай бить по морде! — засмеялся Филатов.
И таким диким и ненужным показался этот смех, что все с тревогой посмотрели на глубоко запавшие и будто налитые кровью Венины глаза.
— Чего уставились? — поразился Филатов. — Саша, будь другом, зажги лампу,
— Зажги, — повелительно сказал Семенов, видя, что Бармин колеблется. — А что дальше, Веня?
— Я вот что подумал, отец-командир… А что, если дадим дизелю прикурить?
Семенов вздрогнул.
— Воздушный фильтр? — крикнул он. — Всасывающий патрубок?
Его волнение передалось всем.
— В самом деле, — ошеломленно пробормотал Дугин. — Шанс!
— Что с лампой делать? — Бармин отвел в сторону синее пламя.
Семенов открыл на верхней части дизеля всасывающий патрубок и выхватил из рук Бармина лампу.
— Давай!
Филатов рванул рукоятку запуска, и Семенов поднес пламя лампы к патрубку.
Дизель чихнул.
— Схватывает! — Семенов ударил Филатова кулаком по плечу. — Круги!
Дизель чуть-чуть застучал… притих — страшное мгновение! — и снова застучал, все сильнее и сильнее.
Семенов погасил лампу.
— Чего стоите? заорал он. — Грейте воду!
Мощное пламя авиационной подогревальной лампы охватило емкость. Филатов бросил рукоятку, с трудом выпрямился.
— А-а-а, сволочь! — задыхаясь, бормотал он. — Вот как мы тебя, сволочь ленивую…
Дизель ревел, набирая оборогы.
Филатов, шатаясь, подошел к Семенову, взял его за грудь.
— Ну, кто кого? — будто в беспамятстве кричал он. — Кто?
— А ты говорил — помирать. — Семенов обнял Филатова. — Дурак ты, Веня.
— Пусть дурак! — огрызнулся Филатов и яростно погрозил дизелю кулаком:
— Я тебе покажу! Сволочь ленивая! Я тебе покажу!
Ноги его подогнулись.
Когда поднимают флаг
От четырех электрокаминов волнами шел горячий воздух. Блоки радиоаппаратуры, вытащенные из спальных мешков, погрузились в живительное тепло. Иней на потолке и стенах растаял, по обоям сползали тяжелые капли.
— Плачут стены от счастья, и потолок рыдает! — декламировал Бармин. — Плюс десять!
— Это мы поплачем, когда будем их переклеивать. — Семенов с неудовольствием ковырнул пальцем обои. — Покоробились, черт бы их побрал.
— Пустяки, — беспечно отозвался Бармин, не отрывая глаз от термометра. — Плюс одиннадцать! Брысь!
Последнее относилось к Волосану, который выполз из мешка и норовил улечься перед каминами.
— В первую очередь нужно прогреть не твою шкуру, а рацию, вежливо разъяснил Бармин обиженному псу. — Плюс двенадцать! Раздевайся, Волосан, скоро будем загорать!
— Ай да молодец! — похвалил самого себя Семенов, поглаживая блоки. — Хорошо, что догадался с самого начала упрятать вас в мешки.
— Отошли? — спросил Гаранин.
— Пожалуй, да. Можно монтировать.
— Плюс тринадцать! — дикторским голосом возвестил Бармин. — Граждане отдыхающие, если вы не успели приобрести плавки, снимайте кальсоны и прикрывайте срам рукой!
— Сейчас я тебе найду занятие, пригрозил Семенов.
— По специальности, разумеется? — Бармин элегантно шаркнул унтом.
— По физиотерапии, — подтвердил Семенов. — Берись-ка за блок, с той стороны. Мы сами, Андрей.
— А у тебя, Саша, появился конкурент, — заметил Гаранин. — Этак ты свое место потеряешь.
Волосан прилег рядом со спящим в мешке Филатовым и зализывал царапину на его лице. Филатов беспокойно всхрапнул.
— Так бы я не сумел, — позавидовал Бармин. — Придется оформить его на полставки фельдшера. Да еще полярная надбавка плюс суточные — ого! Волосану от невест отбоя не будет!
— Осторожнее! — прикрикнул Семенов. — Не мешок с картошкой перетаскиваем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18