«Вот и началась та самая автострада, — вспомнил Пашков пророчество Блинкова, — не было печали, теперь пойдем, как на похороны — шагом».
Так и получилось. С буром и пешней шли вперед, провешивали безопасный коридор, потом снова и снова бурили лунки, а лед «дышал», идти по нему ноги не двигались — не хотели, да и видимость стала ни к черту.
Сегодня Арктика дальше не пустит, решил Пашков, вышел на связь и ввел Блинкова в курс дела: останавливаемся на отдых, будем ждать сумерек, сообщи Авдеичу, чтоб не дергался. Услышал в ответ унылое «вас понял» и выключил рацию. В молчании люди поужинали, даже Кузе не шутилось — так устал, и улеглись в спальные мешки.
Кузя, Кругов и Голошуб быстро уснули, а Пашков долго ворочался, выходил на лед, бродил, смотрел. Не нравился ему этот лед, не начались бы подвижки, начнутся — спасать будет некому… На миг мелькнула малодушная мысль, не поднять ли ребят и не пойти ли обратно, пока не поздно, но показалась она Пашкову такой позорной, что он даже оглянулся, уж не подслушал ли кто ее. Ничего не скажешь, достойное завершение полярной карьеры — бросить людей в беде, было бы что внукам рассказывать! Кулебякину, если то был он, куда труднее пришлось — протопал в поземку от острова до острова. По шее бы ему накостылять, что записки не оставил, сукин сын! И Мишка молодец, хотя и поломал самолет; поломка — — пустяк, починить можно, а на таких поступках люди растут, глядишь — и никудышный Блинков-младший станет человеком. Только письмо — это у него от молодости, не письмо, а завещание…
И тут Пашков вспомнил, что хотел, да не оставил в сейфе для жены записку: «Если что, на материк не вези, схорони на Домашнем». Ну и хорошо, что не оставил, нечего судьбу искушать, нам туда еще рано, в жизни кое-что нужно сделать. И прежде всего, решил Пашков, выспаться, иной раз бывает, что пятнадцать последних километров за трое суток не пройдешь.
С этой мыслью он полез в кузов, забрался в мешок и уснул. И снился ему полярный сон: медведи, пурга и торосы, одинокий каменистый остров и стелы, обдуваемые всеми ветрами земной макушки…
* * *
Проснулся Пашков от щекочущего ноздри аромата кофе,
— Семка под вездеходом ковырялся, — рассказывал Кузя, — я на крыле монтировал зеркало заднего обзора, а Валерка Орешкин, наш повар, тащил из камбуза ведро с помоями. Дизельная рядом, гремит, ничего не слышу, но вижу — у Валерки глаза шарами, пасть открыта, значит, думаю, орет. Оборачиваюсь — медведь меня изучает, с какого боку начать! Я в него плоскогубцы и прыг в кабину, а он их обнюхал, признал несъедобными и направился к Валерке, от которого пахло жареной рыбой. Валерка козлом сиганул в дом, мишка очень удивился и тут заметил, что валенки из-под вездехода торчат. Дернул за один, а Семка ему валенком в морду; «Пошел вон, не мешай!» Мишка обиделся, содрал валенок и стал вытягивать Семку за штаны, а тот озверел и сам подался назад, чтобы набить гаду морду. Значит, подался — и тут увидел лапу. Не поверил, потрогал лапу рукой и так завизжал, что мишка небось до сих пор заикой ходит.
— Это ты визжал! — перебил Кругов. — А я просто на подмогу звал.
— Ага, сейчас вспомню… — Кузя наморщил нос и изобразил работу мысли. — Вспомнил: «Товарищи! — это не визжал, а вежливо говорил Семка. — У кого есть время, дайте мишке веником по заду, чтоб не приставал к занятому человеку». Так?
— Ах, чтоб ты лопнул, — пожелал Кругов. — Вот брехун!
— А что дальше? — теребил Голошуб.
— Валерка выскочил с мелкашкой, открыл прицельный огонь по мишкиным окорокам, и тот нарезал винта в торосы — между прочим, с Семкиным валенком, не знаю, как он там в одном ходит, второго-то снять не успел. С тех пор Семка валенки к ногам проволокой прикручивает, на всех медведей не напасешься.
— Опять врешь, — сердито сказал Крутов. — Смотри, никакой проволоки.
— Вот Зозуля приедет, он вам за тот прицельный огонь выдаст, — подал голос Пашков, выбираясь из мешка. — Налей кофе, Семен.
— Какой такой Зозуля? — спросил Голошуб.
— Медвежий Айболит, — пояснил Кузя. — Специально приезжает клизмы медведям ставить.
— Тоже развлечение нашли, — ворчал Пашков, прихлебывая кофе. — Пуля из мелкашки жалит, особого как будто вреда не наносит, а потом вокруг нее нагноение, и медведь от боли бесится. Увижу баловство с мелкашкой — полярную надбавку срежу, усвоили? Разгонять моторы пора, сумерки на подходе.
За ночь вокруг машины намело, но в метель поземка не перешла, и видимость для движения оставалась сносная. Сумерки длились недолго, всего лишь часа полтора, однако шесть-семь километров за это время сделали. Голос Блинкова звучал все отчетливее и оптимистичнее: погода налаживается, облачность поднимается, и в любой момент ребята готовы устроить из ракет фейерверк.
Так что за направление Пашков был спокоен.
Но и только. Дальше снова пошел сильно торошенный лед, и двигаться по нему приходилось «шахматным конем», зигзагами, а постоянные промеры отнимали и силы и время. А часа два и вовсе не двигались, так как началась «белая мгла», или «уайт аут», как изящно по-английски называл ее Кузя, донельзя искажавшая очертания рельефа: впереди вроде бы высоченный пик, а подъезжаешь — полуметровый ропачок, какое-то дьявольское наваждение, гигантская, размером с ископаемого птеродактиля птица, а это обыкновенная чайка… Опасная своим жульничеством штука — «белая мгла»; уж если обязательно нужно двигаться, то пусть лучше будет поземка или даже лютый мороз: все честно, и никакого обмана.
А потом «белая мгла» исчезла так же неожиданно, как появилась, и фары высветили широкое и ровное поле многолетнего пакового льда. «Вот так бы и до конца! — развеселился Кузя, переходя на вторую передачу, — а то ползем как черепахи».
Лед и в самом деле оказался превосходный, промеры стали делать реже и то для порядка, и Пашковым вновь овладела уверенность, что поход закончится благополучно. План у него созревал такой. Пока Голошуб будет заниматься сваркой и приводить в порядок шасси, оба вездехода обшарят острова и найдут потерпевших аварию. Если среди них есть сильно пострадавшие, торопиться не надо: медикаментов он везет целый ящик, а первую помощь медсестра Горюнова оказать сумеет. Пока люди подкармливаются и приходят в себя, на припае можно будет расчистить подходящую взлетно-посадочную полосу, получше, чем на Медвежьем. Ну а не будет погоды, можно и переждать, продовольствия и одежды на вездеходах навалом.
И капканы на песцов поставим, совсем уж успокоено думал Пашков, хотя лучше бы это сделать недельки через две-три, а то попадутся «синяки», зверьки помета нынешнего года, еще не совсем вылинявшие. Пашков заулыбался, вспомнив, как однажды Клава напросилась вместе с ним проверять капканы и возмущалась, глядя, как мужики кончают попавшихся песцов — очень ей было их жалко. «Если бы все женщины знали, как добывается этот мех, они устроили бы вам бойкот!» И из принципа отказалась от своей роскошной песцовой шапки — кажется, на целых две недели…
— Нерпа! — выкрикнул Пашков.
Нерпа на льду — что дорожный знак: «Внимание, лед слабый!»
Кузя тоже увидел нерпу и резко затормозил, но было поздно: лед под гусеницами хрустнул, и вездеход плюхнулся в хитро замаскированную полынью.
* * *
Проваливаясь, вездеход окунается сразу по самый верх, а потом быстро всплывает по ватерлинию — это в самом лучшем случае, о котором долго вспоминают, качают головами и обязательно восклицают что-то вроде: «Ну и везунчики, в сорочках родились, ребята!»
Чаще всего случаются три варианта.
Первый: наплывшая льдина ударяет по лобовому стеклу и расплющивает водителя и пассажира, если они не нагнутся. Это не самый плохой вариант, ибо смерть будет мгновенной.
Второй вариант куда хуже: наплывшая льдина толщиной больше десяти сантиметров накрывает кабину сверху. В этом случае вездеход всплыть не может, и люди погибают; что там с ними происходит, еще никто никогда не рассказывал.
Третий: если толщина льдины меньше десяти сантиметров, то вездеход, всплывая, пробьет ее и все дальнейшее будет зависеть от самообладания людей, так как запас плавучести у вездехода достаточный.
Случилось так, что на долю Пашкова и Кузи выдал именно счастливый третий вариант. Все произошло в считанные секунды: не успел еще Кругов подбежать к месту происшествия, как вездеход уже всплыл и покачивался на воде, быстро, на глазах, покрываясь изморозью. На крыше кабины открылся люк и из него по пояс высунулся Кузя.
— Чего ворон ловишь? — — заорал он на Крутова. — Трос заводи!
Кузя исчез в кабине и стал отрабатывать задний ход, пока не приблизился к краю полыньи. Потом из другого люка вылез и тяжело прыгнул на лед Пашков,
— Почему один, где Голошуб?!
— Орет в кабине, — поведал Кругов. — Перепугался.
— Заткни ему орало ветошью и тащи сюда!
Пока Крутов возился с тросом, Пашков и Голошуб выдернули прикрученное к борту вездехода бревно и подцепили его к гусеницам сзади, с таким расчетом, чтобы в самом начале движения оно попало на лед.
— Долго возитесь, — высовываясь из люка, выразил свое недовольство Кузя. — Кинь сигарету, Викторыч, покурить охота, от нервов.
— Я тебя вылечу! — пообещал Пашков. — Отрабатывай назад!
Трос натянулся, вездеход с ревом вполз на бревно и медленно выкатился из полыньи на лед.
Потом подсчитали убытки.
В общем, отделались счастливо. Воды в кабину подало не так много — вездеход уже был не новый, днище стало подгнивать и, несмотря на тщательную подготовку, какую-то щель Кузя все-таки не промазал; и Пашков и Кузя сильно промочили валенки, но это была беда поправимая, обули сухие из запасов; главным же убытком оказалась потеря времени, потому что весь передок и стекла пришлось очищать от намерзшего мокрого льда, да еще долго, с частыми промерами, искать обход.
Ну а нервные клетки, которые не восстанавливаются, не в счет, думал Пашков. Говорят — стрессовое состояние, кровь чего-то такое вредное вырабатывает для организма, очень себя оберегать нужно от волнений. Как раз самое подходящее для этого место — Арктика, свежий воздух, никаких тебе раздражителей, здесь до самой смерти будешь жив и здоров…
Медвежий был совсем близко. Блинков обрадованно сообщил, что видит световые столбы от направленных вверх прожекторов, а Пашков ответил, что любуется рассыпающимися в небе звездами ракет.
Вездеходы уже ползли по припаю, огибая ропаки и заструги, а прожекторы выхватывали из ночи громаду Медведь-горы со скрытой в облаках вершиной, нагромождения камней и скалы острова. Наконец начался долгожданный подъем, и Пашков, бессильно откинувшись и опустив голову на грудь, подумал о том, что первая часть похода завершена и лишь один арктический бог знает, была ли она самая трудная.
«ЗАСЛУЖИ ЛЮБОВЬ БЛИЖНЕГО…»
— Пустите! — Игорь рванулся. — Вы с ума сошли!
— Вот почему он такой шустрый… — протянул Кислов.
— Обыскать его! — Солдатов выругался, вскочил.
— Отставить! — Анисимов приподнялся на локтях, оперся спиной о стену. — Подойди-ка, Игорь. Насчет обыска Солдатов пошутил, правда, Солдатов? Объясни, Игорь, что там с этой колбасой?
— Никакой колбасы я не ел!
— Верю, — Анисимов кивнул. — Но Лиза и Николай Георгич…
— Из-за этого! — перебил Игорь, запуская руку во внутренний карман куртки. — Я просто его подержал во рту, пососал… утром случайно обнаружил… ничего здесь нет, видите?
На обмызганном шпагатике болтался крохотный огрызок копченой колбасы.
— А они шум подняли, — пытаясь улыбнуться, говорил Игорь, — смотрите, вот из-за чего! Я совершенно случайно в кармане нашел…
Огрызок переходил из рук в руки.
— … утром сегодня, засовываю руку — что-то лежит, и я…
— Помолчи! — рыкнул Белухин, брезгливо разглядывая огрызок. — Эх ты, сосунок… Ну, кто желает? Неужто никто? Зажрались вы, ребята, однако. — Он бросил огрызок на пол. — Хрямкай, Шельма… Игорь, набей-ка в кастрюлю снежку да минуток пять не торопись возвращаться.
* * *
Когда Игорь вернулся, в избушке было тихо. Тишина показалась ему слишком уж искусственной, в ней ощущалось напряжение натянутой струны, но минута проходила за минутой, а струна не лопалась; похрапывал Кислов, делал вид или действительно дремал Солдатов, а когда Анисимов, как ни в чем не бывало, попросил воды, Игорь стал, успокаиваться: по всей видимости, унизительного допроса ему устраивать не собираются. Потом он помогал Борису выйти, напоил совсем ослабевшего Гришу, по просьбе Лизы проветрил помещение — словом, будто ничего не произошло и того неприятнейшего разговора не было, приснился. Особенно его приободрило то, что Лиза шепнула: «Спасибо, Игорек», а Белухин вполне дружелюбно прогудел: «Отдежурь еще маненько, паря, отлежусь и через часок сменю». Вот и хорошо, порадовался Игорь, обговорили, наверное, и поняли, что никакого «состава преступления» нет и незачем устраивать склоку из-за ничтожного огрызка, который и Шельмец-то проглотил — не заметил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Так и получилось. С буром и пешней шли вперед, провешивали безопасный коридор, потом снова и снова бурили лунки, а лед «дышал», идти по нему ноги не двигались — не хотели, да и видимость стала ни к черту.
Сегодня Арктика дальше не пустит, решил Пашков, вышел на связь и ввел Блинкова в курс дела: останавливаемся на отдых, будем ждать сумерек, сообщи Авдеичу, чтоб не дергался. Услышал в ответ унылое «вас понял» и выключил рацию. В молчании люди поужинали, даже Кузе не шутилось — так устал, и улеглись в спальные мешки.
Кузя, Кругов и Голошуб быстро уснули, а Пашков долго ворочался, выходил на лед, бродил, смотрел. Не нравился ему этот лед, не начались бы подвижки, начнутся — спасать будет некому… На миг мелькнула малодушная мысль, не поднять ли ребят и не пойти ли обратно, пока не поздно, но показалась она Пашкову такой позорной, что он даже оглянулся, уж не подслушал ли кто ее. Ничего не скажешь, достойное завершение полярной карьеры — бросить людей в беде, было бы что внукам рассказывать! Кулебякину, если то был он, куда труднее пришлось — протопал в поземку от острова до острова. По шее бы ему накостылять, что записки не оставил, сукин сын! И Мишка молодец, хотя и поломал самолет; поломка — — пустяк, починить можно, а на таких поступках люди растут, глядишь — и никудышный Блинков-младший станет человеком. Только письмо — это у него от молодости, не письмо, а завещание…
И тут Пашков вспомнил, что хотел, да не оставил в сейфе для жены записку: «Если что, на материк не вези, схорони на Домашнем». Ну и хорошо, что не оставил, нечего судьбу искушать, нам туда еще рано, в жизни кое-что нужно сделать. И прежде всего, решил Пашков, выспаться, иной раз бывает, что пятнадцать последних километров за трое суток не пройдешь.
С этой мыслью он полез в кузов, забрался в мешок и уснул. И снился ему полярный сон: медведи, пурга и торосы, одинокий каменистый остров и стелы, обдуваемые всеми ветрами земной макушки…
* * *
Проснулся Пашков от щекочущего ноздри аромата кофе,
— Семка под вездеходом ковырялся, — рассказывал Кузя, — я на крыле монтировал зеркало заднего обзора, а Валерка Орешкин, наш повар, тащил из камбуза ведро с помоями. Дизельная рядом, гремит, ничего не слышу, но вижу — у Валерки глаза шарами, пасть открыта, значит, думаю, орет. Оборачиваюсь — медведь меня изучает, с какого боку начать! Я в него плоскогубцы и прыг в кабину, а он их обнюхал, признал несъедобными и направился к Валерке, от которого пахло жареной рыбой. Валерка козлом сиганул в дом, мишка очень удивился и тут заметил, что валенки из-под вездехода торчат. Дернул за один, а Семка ему валенком в морду; «Пошел вон, не мешай!» Мишка обиделся, содрал валенок и стал вытягивать Семку за штаны, а тот озверел и сам подался назад, чтобы набить гаду морду. Значит, подался — и тут увидел лапу. Не поверил, потрогал лапу рукой и так завизжал, что мишка небось до сих пор заикой ходит.
— Это ты визжал! — перебил Кругов. — А я просто на подмогу звал.
— Ага, сейчас вспомню… — Кузя наморщил нос и изобразил работу мысли. — Вспомнил: «Товарищи! — это не визжал, а вежливо говорил Семка. — У кого есть время, дайте мишке веником по заду, чтоб не приставал к занятому человеку». Так?
— Ах, чтоб ты лопнул, — пожелал Кругов. — Вот брехун!
— А что дальше? — теребил Голошуб.
— Валерка выскочил с мелкашкой, открыл прицельный огонь по мишкиным окорокам, и тот нарезал винта в торосы — между прочим, с Семкиным валенком, не знаю, как он там в одном ходит, второго-то снять не успел. С тех пор Семка валенки к ногам проволокой прикручивает, на всех медведей не напасешься.
— Опять врешь, — сердито сказал Крутов. — Смотри, никакой проволоки.
— Вот Зозуля приедет, он вам за тот прицельный огонь выдаст, — подал голос Пашков, выбираясь из мешка. — Налей кофе, Семен.
— Какой такой Зозуля? — спросил Голошуб.
— Медвежий Айболит, — пояснил Кузя. — Специально приезжает клизмы медведям ставить.
— Тоже развлечение нашли, — ворчал Пашков, прихлебывая кофе. — Пуля из мелкашки жалит, особого как будто вреда не наносит, а потом вокруг нее нагноение, и медведь от боли бесится. Увижу баловство с мелкашкой — полярную надбавку срежу, усвоили? Разгонять моторы пора, сумерки на подходе.
За ночь вокруг машины намело, но в метель поземка не перешла, и видимость для движения оставалась сносная. Сумерки длились недолго, всего лишь часа полтора, однако шесть-семь километров за это время сделали. Голос Блинкова звучал все отчетливее и оптимистичнее: погода налаживается, облачность поднимается, и в любой момент ребята готовы устроить из ракет фейерверк.
Так что за направление Пашков был спокоен.
Но и только. Дальше снова пошел сильно торошенный лед, и двигаться по нему приходилось «шахматным конем», зигзагами, а постоянные промеры отнимали и силы и время. А часа два и вовсе не двигались, так как началась «белая мгла», или «уайт аут», как изящно по-английски называл ее Кузя, донельзя искажавшая очертания рельефа: впереди вроде бы высоченный пик, а подъезжаешь — полуметровый ропачок, какое-то дьявольское наваждение, гигантская, размером с ископаемого птеродактиля птица, а это обыкновенная чайка… Опасная своим жульничеством штука — «белая мгла»; уж если обязательно нужно двигаться, то пусть лучше будет поземка или даже лютый мороз: все честно, и никакого обмана.
А потом «белая мгла» исчезла так же неожиданно, как появилась, и фары высветили широкое и ровное поле многолетнего пакового льда. «Вот так бы и до конца! — развеселился Кузя, переходя на вторую передачу, — а то ползем как черепахи».
Лед и в самом деле оказался превосходный, промеры стали делать реже и то для порядка, и Пашковым вновь овладела уверенность, что поход закончится благополучно. План у него созревал такой. Пока Голошуб будет заниматься сваркой и приводить в порядок шасси, оба вездехода обшарят острова и найдут потерпевших аварию. Если среди них есть сильно пострадавшие, торопиться не надо: медикаментов он везет целый ящик, а первую помощь медсестра Горюнова оказать сумеет. Пока люди подкармливаются и приходят в себя, на припае можно будет расчистить подходящую взлетно-посадочную полосу, получше, чем на Медвежьем. Ну а не будет погоды, можно и переждать, продовольствия и одежды на вездеходах навалом.
И капканы на песцов поставим, совсем уж успокоено думал Пашков, хотя лучше бы это сделать недельки через две-три, а то попадутся «синяки», зверьки помета нынешнего года, еще не совсем вылинявшие. Пашков заулыбался, вспомнив, как однажды Клава напросилась вместе с ним проверять капканы и возмущалась, глядя, как мужики кончают попавшихся песцов — очень ей было их жалко. «Если бы все женщины знали, как добывается этот мех, они устроили бы вам бойкот!» И из принципа отказалась от своей роскошной песцовой шапки — кажется, на целых две недели…
— Нерпа! — выкрикнул Пашков.
Нерпа на льду — что дорожный знак: «Внимание, лед слабый!»
Кузя тоже увидел нерпу и резко затормозил, но было поздно: лед под гусеницами хрустнул, и вездеход плюхнулся в хитро замаскированную полынью.
* * *
Проваливаясь, вездеход окунается сразу по самый верх, а потом быстро всплывает по ватерлинию — это в самом лучшем случае, о котором долго вспоминают, качают головами и обязательно восклицают что-то вроде: «Ну и везунчики, в сорочках родились, ребята!»
Чаще всего случаются три варианта.
Первый: наплывшая льдина ударяет по лобовому стеклу и расплющивает водителя и пассажира, если они не нагнутся. Это не самый плохой вариант, ибо смерть будет мгновенной.
Второй вариант куда хуже: наплывшая льдина толщиной больше десяти сантиметров накрывает кабину сверху. В этом случае вездеход всплыть не может, и люди погибают; что там с ними происходит, еще никто никогда не рассказывал.
Третий: если толщина льдины меньше десяти сантиметров, то вездеход, всплывая, пробьет ее и все дальнейшее будет зависеть от самообладания людей, так как запас плавучести у вездехода достаточный.
Случилось так, что на долю Пашкова и Кузи выдал именно счастливый третий вариант. Все произошло в считанные секунды: не успел еще Кругов подбежать к месту происшествия, как вездеход уже всплыл и покачивался на воде, быстро, на глазах, покрываясь изморозью. На крыше кабины открылся люк и из него по пояс высунулся Кузя.
— Чего ворон ловишь? — — заорал он на Крутова. — Трос заводи!
Кузя исчез в кабине и стал отрабатывать задний ход, пока не приблизился к краю полыньи. Потом из другого люка вылез и тяжело прыгнул на лед Пашков,
— Почему один, где Голошуб?!
— Орет в кабине, — поведал Кругов. — Перепугался.
— Заткни ему орало ветошью и тащи сюда!
Пока Крутов возился с тросом, Пашков и Голошуб выдернули прикрученное к борту вездехода бревно и подцепили его к гусеницам сзади, с таким расчетом, чтобы в самом начале движения оно попало на лед.
— Долго возитесь, — высовываясь из люка, выразил свое недовольство Кузя. — Кинь сигарету, Викторыч, покурить охота, от нервов.
— Я тебя вылечу! — пообещал Пашков. — Отрабатывай назад!
Трос натянулся, вездеход с ревом вполз на бревно и медленно выкатился из полыньи на лед.
Потом подсчитали убытки.
В общем, отделались счастливо. Воды в кабину подало не так много — вездеход уже был не новый, днище стало подгнивать и, несмотря на тщательную подготовку, какую-то щель Кузя все-таки не промазал; и Пашков и Кузя сильно промочили валенки, но это была беда поправимая, обули сухие из запасов; главным же убытком оказалась потеря времени, потому что весь передок и стекла пришлось очищать от намерзшего мокрого льда, да еще долго, с частыми промерами, искать обход.
Ну а нервные клетки, которые не восстанавливаются, не в счет, думал Пашков. Говорят — стрессовое состояние, кровь чего-то такое вредное вырабатывает для организма, очень себя оберегать нужно от волнений. Как раз самое подходящее для этого место — Арктика, свежий воздух, никаких тебе раздражителей, здесь до самой смерти будешь жив и здоров…
Медвежий был совсем близко. Блинков обрадованно сообщил, что видит световые столбы от направленных вверх прожекторов, а Пашков ответил, что любуется рассыпающимися в небе звездами ракет.
Вездеходы уже ползли по припаю, огибая ропаки и заструги, а прожекторы выхватывали из ночи громаду Медведь-горы со скрытой в облаках вершиной, нагромождения камней и скалы острова. Наконец начался долгожданный подъем, и Пашков, бессильно откинувшись и опустив голову на грудь, подумал о том, что первая часть похода завершена и лишь один арктический бог знает, была ли она самая трудная.
«ЗАСЛУЖИ ЛЮБОВЬ БЛИЖНЕГО…»
— Пустите! — Игорь рванулся. — Вы с ума сошли!
— Вот почему он такой шустрый… — протянул Кислов.
— Обыскать его! — Солдатов выругался, вскочил.
— Отставить! — Анисимов приподнялся на локтях, оперся спиной о стену. — Подойди-ка, Игорь. Насчет обыска Солдатов пошутил, правда, Солдатов? Объясни, Игорь, что там с этой колбасой?
— Никакой колбасы я не ел!
— Верю, — Анисимов кивнул. — Но Лиза и Николай Георгич…
— Из-за этого! — перебил Игорь, запуская руку во внутренний карман куртки. — Я просто его подержал во рту, пососал… утром случайно обнаружил… ничего здесь нет, видите?
На обмызганном шпагатике болтался крохотный огрызок копченой колбасы.
— А они шум подняли, — пытаясь улыбнуться, говорил Игорь, — смотрите, вот из-за чего! Я совершенно случайно в кармане нашел…
Огрызок переходил из рук в руки.
— … утром сегодня, засовываю руку — что-то лежит, и я…
— Помолчи! — рыкнул Белухин, брезгливо разглядывая огрызок. — Эх ты, сосунок… Ну, кто желает? Неужто никто? Зажрались вы, ребята, однако. — Он бросил огрызок на пол. — Хрямкай, Шельма… Игорь, набей-ка в кастрюлю снежку да минуток пять не торопись возвращаться.
* * *
Когда Игорь вернулся, в избушке было тихо. Тишина показалась ему слишком уж искусственной, в ней ощущалось напряжение натянутой струны, но минута проходила за минутой, а струна не лопалась; похрапывал Кислов, делал вид или действительно дремал Солдатов, а когда Анисимов, как ни в чем не бывало, попросил воды, Игорь стал, успокаиваться: по всей видимости, унизительного допроса ему устраивать не собираются. Потом он помогал Борису выйти, напоил совсем ослабевшего Гришу, по просьбе Лизы проветрил помещение — словом, будто ничего не произошло и того неприятнейшего разговора не было, приснился. Особенно его приободрило то, что Лиза шепнула: «Спасибо, Игорек», а Белухин вполне дружелюбно прогудел: «Отдежурь еще маненько, паря, отлежусь и через часок сменю». Вот и хорошо, порадовался Игорь, обговорили, наверное, и поняли, что никакого «состава преступления» нет и незачем устраивать склоку из-за ничтожного огрызка, который и Шельмец-то проглотил — не заметил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30