— Ты просил меня прийти, возвышеннейший?
Дарвиш уже не помнил, когда последний раз называл этого человека отцом глаза в глаза. Традиция требовала, чтобы он держал глаза опущенными, пока король не заговорит. Но Дарвиш не держал. Он никогда не держал.
Глаза короля были такими же обсидианово-черными, как его трон, и излучали ровно столько же тепла, когда король посмотрел на своего третьего сына.
— Сегодня после полудня ты забрал кое-что из Камеры Четвертого, — сказал он без предисловий и эмоций. — Почему?
— Не кое-что, возвышеннейший. Кое-кого.
Длинные пальцы шевельнулись на широком черном подлокотнике.
— Не заставляй меня повторять вопрос.
«Как будто я мог бы заставить», — подумал Дарвиш и едва удержал пьяный язык, чтобы не высказать это вслух. Глубоко вдохнув, он приготовился поведать историю, которую сочинил за вечер, пока пил и флиртовал, но вместо этого вымолвил:
— Мне не понравилось то, что с ним делали.
— Ему делали только то, возвышеннейший, что всегда делают в Камере Четвертого, — торопливо вставил лорд-канцлер.
— Мне не понравилось, что делали с ним, — упрямо повторил Дарвиш.
— Он твой любовник? — В этом вопросе не слышалось ни любопытства, ни беспокойства: Он прозвучал лишь потому, что был неизбежен.
— Нет, возвышеннейший, просто вор, который упал из ночи на мой балкон.
— Тогда почему ты забрал его из Камеры Четвертого? Просто потому, что мог? — Лорд-канцлер вызывающе наклонился немного вперед.
«Он хочет, чтобы я сказал „да“, — понял Дарвиш, — дабы они могли прийти и забрать моего вора. Просто потому, что могут». А из размытых воспоминаний о прошлой ночи возникло лицо пленника, как раз после того, как он открыл свои изумительные серебристо-серые глаза.
Дарвиш поднял голову и посмотрел королю прямо в лицо. И медленно сказал, претворяя свои чувства в слова:
— Было уже так много боли… Я не мог позволить им добавить еще…
— Значит, ты взял на себя смелость, — а тон спросил «Да кто ты такой?» — остановить ее?
— Да, возвышеннейший.
Это был его первый откровенный разговор с отцом за многие годы, и Дарвиш видел, что на короля он не произвел впечатления. «Чего ты хочешь от меня?» — хотел спросить принц. Но не спросил. Он знал ответ. Ничего.
— Позволь ему оставить этого вора, отец.
— Что? — словно эхо повторил король мысль Дарвиша. Он повернулся и в замешательстве уставился на старшего сына.
Всего на мгновение Дарвиш увидел задумчивый взгляд в глазах Шахина, какого никогда прежде не видел, а затем он сменился презрением, слишком хорошо ему знакомым.
— Если не что-нибудь другое, то, может, это научит его отвечать за свои поступки.
— Но, мой принц, — запротестовал лорд-канцлер. — Вор. Свободный. Во дворце. Чужеземный вор.
Он сделал ударение на слове чужеземный, и король сдвинул брови. Как и было задумано — Дарвиш не сомневался в этом.
— Ну и что? — Ястребиный взгляд Шахина пригвоздил пожилого лорда. — Как будто за ним не будут постоянно следить.
Дарвишу почудилось, будто он услышал еще одно значение в словах брата. Будто под этим «за ним» Шахин имел в виду не вора, а самого Дарвиша. Но вино помешало ему разобраться.
— Я обдумал этот вопрос.
Ритуальные слова вмиг вернули Дарвиша к насущной теме.
— Вор должен был умереть, если б ты не спас его. Следовательно, у него нет жизни, кроме той, что ты ему дашь. Если, — тон сказал: «Когда», — он тебе надоест, он умрет.
— Так легко распорядиться жизнью, возвышеннейший?
Даже приглушенное жужжание двора, казалось, затихло после этих слов. Король вновь сдвинул брови. Дарвиш хотел найти слова, чтобы сгладить дерзость, но те, что пришли ему в голову, только ухудшили бы дело.
Наследный принц презрительно фыркнул.
— Тебе бы следовало знать, — его голос резал как лезвие сабли, — что своей собственной жизнью ты уже распорядился.
Опасность миновала, и король медленно кивнул, тем самым признав мудрость замечания наследника. Этот третий сын не стоит того, чтобы тратить на него гнев.
— Я закончил с тобой. — Вот и все, что он сказал. Король говорил это всем, кого отпускал.
Дарвиш снова преклонил колено, потом встал, задом прошел девять шагов и еще один. Натянув на лицо беззаботную улыбку, он повернулся и бросился в толпу придворных.
Задумчиво хмурясь, Шахин смотрел ему вслед. Долгие годы он был убежден, что Дарвиш только то, чем кажется: буффон, повеса, транжир. Но сегодня вечером — раньше, в коридоре, и сейчас — Шахин подумал, что видит нечто большее: возможно, принца, скрывавшегося внутри шута.
— Вы выглядите взволнованным, ваше высочество.
— Да?
Хотя Шахин признавал, что лорд-канцлер — выдающийся человек, который в течение десятилетий вел короля и, следовательно, королевство по пути процветания, он не мог относиться к нему тепло. Когда Дарвиш впервые запил, Шахин спросил лорд-канцлера, нельзя ли найти что-нибудь стоящее, чем можно занять брата.
— Вы бы доверили что-нибудь стоящее этому? — ответил лорд-канцлер, наблюдая, как хихикающего Дарвиша вытаскивают из фонтана.
— Нет, — ответил наследник и отвернулся.
Но теперь Шахин спросил себя: может, следовало сказать «да»?
— Вас что-то беспокоит, ваше высочество.
— Ничто, — солгал наследник, и, озадаченный его тоном, лорд-канцлер отступил.
Шахин смотрел, как брат принимает кубок и осушает его. Неужели слишком поздно?
Как только придворные поняли, что Дарвиш вряд ли навлечет на них гнев короля, его быстро обступила смеющаяся молодежь — мужчины и женщины предлагали ему еду, выпивку и самих себя. Какое-то время принц находился среди них, а затем направил свои стопы к Палатам Знати, где леди Харита встретила его с восторгом, который обещала ранее ее улыбка.
Дарвиш ответил с энтузиазмом — только мертвец не ответил бы с энтузиазмом, — но почему-то его сердце не участвовало в этом.
— Ваше высочество, вор проснулся.
Дарвиш высунул ноги из воды на край ванны и сонно посмотрел на них.
— Спасибо, Фади, — сказал он, когда Охам убрал бритву с его горла. — Я навещу его после ванны. Он заговорил?
— Нет, ваше высочество. Только лежит и глазеет в потолок.
— Вернись к нему. — Дарвиш зевнул. — Скажешь, если будут какие-то перемены.
— Слушаюсь, ваше высочество.
Фади поклонился и перевел взгляд от края ванны к телу принца, мерцающему под водой. Мальчишка покраснел, быстро отвернулся и торопливо пошел к выходу.
— Фади!
Он снова повернулся, но уже несколько медленнее.
Дарвиш ухмыльнулся. Жаль, у него нет сил подразнить мальчишку, он, очевидно, очень любопытен, но по-прежнему слишком юн. «А я слишком изнурен, чтобы оправдать ожидания тринадцатилетнего юнца». Минувшей ночью он спал даже меньше, чем обычно. «Девять Наверху, неудивительно, что ее муж столько времени проводит в море».
— Карида еще с ним?
— Нет, ваше высочество. Она ушла нынче утром. Сразу, как вы… — Фади замялся, не находя слов, чтобы описать сцену, когда принца в одной рубашке и сандалиях притащили в его покои два ухмыляющихся стражника. Корчась под взглядом Охама, мальчишка наконец решился, — … вернулись.
— Готов поспорить, у нее нашлось, что сказать о моем возвращении.
Юный одевальщик открыл и закрыл рот. Он не мог повторить слова целительницы и окончательно смешался.
— Ступай. — Дарвиш сжалился над мальчишкой и взмахом руки, разбрызгивая ароматную воду, отпустил его. — Я и так могу догадаться, что она сказала. Иди и смотри за моим вором.
Фади с облегчением выбежал из ванной комнаты.
Потолок был лепной. Аарон знал лепной гипс. Он крошится под пальцами и оставляет следы на руках, и башмаках, и одежде. Хороший вор держится подальше от лепного гипса.
«Ты слишком хороший вор, Аарон, мой мальчик».
«Не слишком хороший, Фахарра, — сказал он воспоминанию. — Иначе я не оказался бы здесь». Он был во дворце, хотя не знал где, и все еще живой, хотя не знал почему. Угол стены сообщил ему, что он лежит на чем-то низком, должно быть, на тюфяке, не на кровати. Боль, нараставшая и падавшая с каждым вздохом, не советовала двигаться, но юноша все равно попытался, чтобы увидеть больше из своего провала. Стиснув зубы, он поднял голову, но это не принесло никакой пользы, так как в глазах поплыли красные и желтые пятна.
— Эй, — кто-то мягко нажал на плечо, — ты не должен этого делать. Карида надерет мне задницу, если ты погубишь все ее многочасовые труды.
Аарон силился разглядеть говорившего, который уселся вдруг возле него. Большая масса кремового цвета оказалась халатом. Черное над ним — спутанным клубком влажных волос. Голубое, нет, зимне-голубое — глазами. Аарон зажмурился.
— Тебе больно? Я позову целительницу.
Это был мужской голос. Рут мертва. Юноша снова открыл глаза.
— Так-то лучше.
Сияющая белозубая улыбка, которая сопровождала эти слова, прогнала воспоминания Аарона о кузине. Рут ни разу не улыбалась так за всю свою слишком короткую жизнь.
— Слушай, у тебя есть имя? Не могу же я бесконечно называть тебя вором-который-упал-на-мой-балкон.
Юноша сглотнул — один раз, второй, прежде чем ему удалось извлечь голос из острых ножей в его горле.
— Аарон. — Не имеет значения, что они узнают. Больше не имеет.
— У тебя голос, как у забытого Одной павлина, Аарон. Вот.
Большая ладонь приподняла его голову, а другая поднесла к губам металлический кубок. Прохладная вода полилась в рот, холодя и успокаивая содранную кожу. С ней даже боль от движения стала терпимой.
— Если тебе любопытно…
Аарону не было любопытно.
— … меня зовут Дарвиш, это мои покои, и я вытащил тебя из Камеры Четвертого. Ты обязан мне жизнью.
«Почему ты не дал мне умереть!»
Эта мысль, должно быть, как-то проявилась на его лице, ибо голос Дарвиша затвердел.
— Если хочешь умереть, только скажи. Ты не так уж далек от этого.
Одно слово принесло бы ему желанную смерть, но Аарон не мог произнести его. Он никогда не мог произнести его. Он всегда жил с осознанием своей трусости, разъедающей его. И, даже так приблизившись к смерти, он не мог просто сдаться и перейти черту. Ему придется жить. Снова.
Дарвиш не совсем понимал, чего он ждет от этого вора, благодарности, быть может, но уж точно не такого уныния и безоглядного отчаяния. Он видел мужчин и женщин, которые шли к вулкану с большей радостью. Ему стало не по себе. Принц поднялся и хмуро посмотрел на юношу.
— Целительница говорит, ты можешь пить сколько хочешь…
Ответа не последовало. Никакой реакции вообще, как будто внутреннее страдание не оставило места ни для чего другого. Дарвишу вдруг захотелось уйти из этой комнаты, уйти от этой боли. Он чувствовал себя виноватым и не понимал почему. Ему совершенно не за что себя винить. Он спас Аарону жизнь.
— Охам!
— Да, ваше высочество?
Дарвиш пошел обратно в ванную. Халат раздувался позади него, сандалии хлопали по ярким узорам ковров.
— Принеси мои кожаные доспехи. Я иду на тренировочный двор.
Через три часа, обветренный, весь в синяках и ссадинах, он почувствовал себя немного лучше.
«Ничто не избавляет так от чувства вины, как хороший пинок под зад, — подумал Дарвиш, когда Охам втирал жидкую мазь в его избитые ребра. — Тебе больно. Мне больно. А посему перестань на меня так смотреть».
На самом деле Аарон редко смотрел на Дарвиша. Следующие несколько дней он лежал неподвижно, завернувшись в почти осязаемое отчаяние. Юноша стоически терпел, когда Карида лечила его. Он никогда не говорил. Несколько раз на дню Фади приносил ему горшок, и если вор нуждался в нем, он его использовал. Он никогда его не просил. Он никогда ничего не просил.
Шахин стоял как вкопанный в тени дворца, наблюдая за последним занятием Дарвиша.
— … и слишком медленно, — закончил разбор оружейный мастер, когда принц, отдуваясь, помогал встать двум побежденным стражникам.
Шахину это не показалось слишком медленным, он был поражен мастерством своего младшего брата. Слишком долго он рассматривал Дарвиша в одной куче с близнецами, считая его неисправимым, проклятым вином, так же как самые младшие члены королевской семьи были прокляты своим рождением (его руки сотворили знак Девяти и Одной), но теперь этот взгляд казался ему неправомерным.
Дарвиш, больше не желая терпеть колкие вопросы и ехидные замечания приятелей, массу времени проводил на тренировочном дворе.
— Здесь надо видеть светлую сторону, — проворчал принц, когда Охам перевязывал его распухшее колено. — Если так продолжать, то скоро я снова буду в форме. Или разбитый на части, — вздохнув, прибавил он и сунул в рот содранную костяшку.
Даже вино манило его меньше, чем всегда.
Как-то вечером возвышеннейший отец встретил его в коридоре, пробежал холодными глазами по грязным, потным доспехам и сказал без всякого выражения:
— Похоже, вор сделает из тебя человека.
Дарвиш ничего не ответил, но той ночью он нарядился в самые яркие шелка, и его не видели трезвым в течение трех дней.
— Дерьмово выглядишь.
Дарвиш рыгнул, отдал Охаму пустую чашку и покосился на голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42