Заверяю вас, никаких мер за этим не последует – если вы все же отчитаетесь на месте. А насчет того, чтобы съесть... Перед отъездом вы получите на складе все, что вам понадобится. И предварительную выплату – в любой форме, какая вас устроит, – деньгами, вещами или продуктами. Я вас не тороплю с окончательным решением, но к завтрашнему утру те из вас, кто за эту работу возьмется, должны быть готовы к отправке. Пропуск на склад я вам сейчас выдам. Там все отмечено – сколько и чего вы можете взять. Груз получите завтра. Дорожные карты и инструкции – тоже. Все. Счастливо.
И он встал из-за стола. Так что нам ничего не оставалось, как тоже подняться, забрать эти дурацкие пропуска, распрощаться и уйти. Он не стал больше ничего объяснять, не стал уговаривать – просто поставил нас перед выбором. Не люблю ситуаций, в которых приходится принимать сознательные решения. Потому что что бы ты ни выбрал, все равно будет не то. Всегда будет казаться, что если бы ты свернул не по правой, а по левой дороге, все было бы иначе. Свобода воли, на самом деле, вещь далеко неоднозначная.
– Вообще-то, я тоже немножко умею водить машину, – пробормотал у меня за спиной Игорь.
* * *
– Ну вот, – объясняла я Вадику Заславскому. – Он нам выдал пропуска на склад и какие-то талоны и велел отобрать все, что нам нужно. Когда мы пришли на этот склад, мне просто дурно стало – столько там всего можно набрать на эти талоны! Кристина, та просто встала и заплакала – у нее мама уже год как болеет, а там были какие-то дефицитные лекарства, которые она никак раздобыть не могла – ни купить, ни выменять. И если они так оплачивают каждый такой рейс, знаешь, потом можно полгода жить и ни о чем не думать.
– По-моему, такое изобилие подозрительно, – сказал Игорь.
– Сама эта организация подозрительна – откуда у них все это?
– Я проверял, – покачал головой Вадька. – Никаких материалов ни у кого на этот комитет нету, все бумаги у них в порядке, никакого оружия – ни покупки, ни хранения, – ничего. Никаких сомнительных операций.
– Да, – согласилась я. – Этот, который нас нанимал, то же самое говорил. Про оружие, я имею в виду.
– Ну так что же ты решила? – спрашивает Вадька. – Едешь, что ли?
Я вздохнула.
– Похоже, еду. Хочешь, пошли меня опять в командировку. От газеты. Но они меня соблазнили. Я продажная.
– Это может быть опасно, – говорит он. – Ты хоть представляешь себе, что сейчас на дорогах делается?
– Ничего хорошего не делается, сама знаю. Недавно говорила тут с одним драйвером. Но он – ничего. Вполне живой.
– Они же караванами ходят, – объясняет.
– Мы все напуганы, – говорю. – Усталые, недокормленные и напуганные. Оттого и соображаем плохо. Мы же понятия не имеем, что вокруг происходит, а чем больше сидишь вот так, без связи с внешним миром, тем страшнее. Может, когда мы своими глазами поглядим на то, что вокруг делается, все окажется не так уж безнадежно.
– Ясно, – говорит Вадька. – Значит, ты едешь. А ты, Игорь?
Игорь немного помялся, потом сказал:
– Похоже, я тоже еду. Хотя не могу сказать, что мне вся эта их компания нравится.
Есть у меня такое подозрение, что Игорь на самом деле не столько едет, сколько бежит. У него немолодые, властные родители, которые, с одной стороны, ограничивают его свободу (руководствуясь самыми хорошими намерениями, естественно), а с другой – нещадно наваливают на него бремя сыновнего долга. И никакие катаклизмы, никакие тяжелые времена не способны ни освободить его от этой ответственности, ни дать относительную свободу, которая на самом деле и есть бремя взрослого человека. Наоборот, реальными тяготами люди обычно пользуются – сознательно или бессознательно – для того, чтобы укрепить свои позиции. Спасает только уход в никуда, только побег... пусть даже и такой опасный и в такой сомнительной компании. А им он скажет, что делает все это ради них, что он кормилец и обеспечит их надолго, и даже – что жертвует собой. И в самом деле будет так думать. Кристина – вот та действительно, насколько я ее знаю, человек долга, долга неуклонного и железного, как у парового катка и шагающего экскаватора. У нее есть какие-то свои представления о том, как все должно быть, и если мир не соответствует этим представлениям, то это единственно его вина. Но зато она и надежна, поскольку есть вещи, которых она не совершит никогда ни при каких обстоятельствах – хоть на куски ее режь. Германа, ее соседа, я практически не знаю, знаю только, что у него семья, которую нужно кормить, а пятого нашего спутника не знаю и вовсе. На складе они с Геркой собирали всякие вещи в дорогу – собирались тщательно, со знанием дела, проверяя все по десять раз, – Герка когда-то, кажется, водил туристские группы. Остальным они велели не путаться под ногами и только, когда все было собрано и увязано в аккуратные тюки, позволили нам подобрать себе одежду и всякие личные мелочи – об остальном они позаботились. Я попыталась выяснить, что они берут с собой, но Герка сорвался и наорал на меня – зачем я лезу в то, в чем все равно не разбираюсь. Наверное, мне следовало дать ему какой-то отпор, чтобы расставить все по местам и показать, что я такого отношения не потерплю, но делать этого я не стала. Я трусовата. И покой для меня дороже. А Герка, похоже, из тех, кому нужно постоянно выпускать пар, он крикун и невротик, но когда собирается группа – все равно, по какому поводу, – в ней всегда оказывается свой крикун и невротик, и если ему перечить, расцветает на глазах, потому что противодействие стимулирует. Если ему не перечить, он, впрочем, распускается на глазах тоже. Я выбрала второй вариант просто потому, что пререкаться боюсь и не люблю. Его напарник, не поднимая головы от тюков, которые он увязывал, негромко сказал, чтобы я подобрала себе одежду потеплее.
– И обувь, – добавил он, глядя на мои разбитые ботинки. – Что-нибудь поудобнее, и чтобы подошва была не скользкой. Это, кстати, ко всем относится.
Он-то, в отличие от Герки, держался тихо и незаметно, но был из тех тихонь, которых я побаиваюсь. Есть такой тип людей – из-за того, что они все время молчат, кажется, что они способны на большее, чем кажется – если вы понимаете, о чем я. У нас в институте был примерно такого же склада преподаватель, он был невысокий и тощий и говорил чуть не шепотом, во всяком случае, я ни разу не слыхала, чтобы он повысил голос, и я, когда отвечала ему на экзамене, от страха еле удерживала нить мысли. Впрочем, не я одна – его почти все боялись, как я потом выяснила.
Поэтому мы втроем начали рыться в этой фантастической груде вещей, совсем новых, во всем этом богатстве, выбирая себе куртки полегче и потеплее, свитера, добротные кожаные ботинки и всякую прочую суетную мелочь, про которую практически не думаешь в нормальное, стабильное время, и которая в нищету и разруху приобретает почти сакральную ценность. Весь день у нас ушел на то, чтобы собраться, и думать о том, что будет дальше, уже не оставалось времени, а утром – ранним утром, практически ночью, мы и выехали в путь.
* * *
Нас остановил патруль на выезде из города, но это была чистая формальность – мы ничего не везли, только тот груз, который числился в описи, а опись была, видимо, оформлена правильно, и все документы были в порядке.
Герка рулил с явным удовольствием, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и даже я, хоть попервоначалу была настроена довольно пессимистически и заранее ожидала всяких неприятностей, почувствовала, как меня охватывает странное ощущение – ожидание чего-то, молчаливого, невидимого, что вот-вот должно нагрянуть и переменить судьбу. Такое чувство иногда возникает перед встречей Нового Года, во всяком случае, возникало в детстве, когда идешь по улице, а в домах светятся разноцветные огоньки, и люди несут елки, и пахнет апельсинами, и сейчас все замечательно, а будет еще лучше, так, что даже представить страшновато.
Это ощущение сладостного ожидания накатывает внезапно и отпускает так же внезапно, оставляя опустошение и странную тоску. Сейчас оно настигло меня, видимо, потому, что я первый раз за столько времени выбилась из привычного уклада – перед нами расстилалась темная дорога, на кустах блестел иней, тени пересекали пустое шоссе – длинные четкие рассветные тени. Земля раскинулась перед нами во всей своей жестокой невинности – скупая, нетронутая, равнодушная.
В джипе (если я правильно определила эту породу) работала печка и было тепло. Меня клонило в сон, потому что выехали мы еще затемно, разговаривать не хотелось, да и спутники мои к беседе не располагали – Кристина по природе человек аутичный, Игорь, по-моему, в глубине души гадал, зачем он вообще встрял во всю эту историю, – он сидел, завернувшись в свою новую куртку, спрятав руки в рукава, и хлопал глазами, а Томас, по-моему, говорил только в тех случаях, когда его о чем-то спрашивали.
Самым разговорчивым был Герман – он непрерывно комментировал передвижение и свои действия, но все это он проделывал, по-моему, для себя, чтобы не задремать, а не ради остальных, и никто особенно не вслушивался в этот бессвязный поток сознания, наоборот, он убаюкивал еще больше. Он, Герка, как выяснилось, был по профессии каким-то социоником, были у нас в свое время такие группы, то ли они в психологические игры там играли, то ли сами эти игры разрабатывали – оттачивали интеллект, одним словом. Это было уже даже не увлечение, не занятие, а способ жизни – вовремя извлечь из кладовых памяти ворох забытых сведений и с блеском решить никому не нужную задачу. А теперь единственная задача, которую приходится решать, состоит в том, как протянуть еще пару дней, и никому не удается решить ее с блеском.
А привычка осталась.
И теперь, когда за ветровым стеклом мерцала нам призрачная свобода, Герка ожил, точно экзотическое растение в сезон дождей. Но весь блеск и остроумие, и ассоциативное мышление пропадали втуне, поскольку никто из нас не мог сейчас оценить его по достоинству.
По каким принципам, вообще, подбирается хорошая команда? Не знаю, я не психолог, но, по-моему, процесс этот долгий и болезненный, а тут в джипе сидят пятеро абсолютно чужих друг другу людей, которые, в довершение ко всему, еще и едва знакомы между собой.
– А ты где работал, Томас? – говорит Герка, обернувшись. Не люблю, когда крутят головой, сидя за рулем.
– Программистом, – лениво ответил Томас, глядя в окно. – Было одно такое заведение, потом его закрыли.
– Ты такого Вельтмана знал? Лучший системщик в городе.
– Знал. Только это легенда. Не был он лучшим системщиком в городе.
Вельтман этот был, видимо, лучшим системщиком в их команде, а значит, и в городе. Иначе и быть не могло.
Герка обиделся и замолчал. Так, в полном молчании, мы ехали еще какое-то время, потом Кристина тихонько толкнула меня в бок.
– Ты чего? – спрашиваю.
– Мне плохо, – говорит она шепотом. – Меня, кажется, укачало.
Я поглядела на нее. О, Господи! Она сидела совершенно зеленая, красивого нежно-зеленого цвета. Она была, конечно, жутко тощая – в чем душа держится, но такие хрупкие с виду женщины на самом деле очень выносливы. Что на нее нашло?
– Герка, – говорю. – Останови машину. Кристине плохо.
Герка, чертыхаясь, съехал к обочине.
Мы выбрались наружу и разместились у машины. Кристина сделала несколько неверных шагов и села прямо на землю. Все тактично смотрели в сторону, кроме Герки, который сразу надулся и начал орать на нее.
– Если ты знаешь, что тебя в машине укачивает, какого черта ты едешь? Ты что, так и собираешься травить всю дорогу?
– Герасим, заткнись, – говорю. – Ты же обратно ее все равно не можешь отправить. Что уж теперь начинать... А она привыкнет со временем.
– Привыкнет она, как же...
Томас поглядел на полупрозрачную Кристину, вздохнул и полез обратно в джип. Какое-то время он копался в вещах, сваленных на заднем сиденье, потом вынырнул, держа в руках термос и какой-то флакон с таблетками.
– На вот, запей, – сказал он, протягивая ей крышку от термоса, над которой поднимался пар. – Говорят, это помогает.
– От чего помогает? – спрашиваю.
– От морской болезни. Тебе тоже дать?
– Нет, – говорю. – В этом смысле я все еще в порядке. Вы мне лучше кофе налейте.
– Сама нальешь, – отвечает, – раз в порядке. – И отошел к джипу.
Я присела рядом с Кристиной и стала ждать, когда она освободит кружку. К Кристине постепенно возвращался ее естественный цвет.
– Ты как фрекен Снорк, – говорю. – Она тоже меняла цвета в момент душевного напряжения.
– Смеешься, – слабо ответила она. – А как я дальше поеду?
– Отсидишься и поедешь. Это все от того, что мы выехали на пустой желудок. А сейчас найдем какое-нибудь уютное место, позавтракаем...
– Не хочу слышать про завтрак.
– Ну, не хочешь, и не надо. Просто так посиди.
После теплого нутра машины на обочине, казалось, было невыносимо холодно. Я увела руки в рукава и стала глядеть на небо – просто потому, что больше глядеть было некуда – по обе стороны шоссе расстилались пожухлые бурые поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
И он встал из-за стола. Так что нам ничего не оставалось, как тоже подняться, забрать эти дурацкие пропуска, распрощаться и уйти. Он не стал больше ничего объяснять, не стал уговаривать – просто поставил нас перед выбором. Не люблю ситуаций, в которых приходится принимать сознательные решения. Потому что что бы ты ни выбрал, все равно будет не то. Всегда будет казаться, что если бы ты свернул не по правой, а по левой дороге, все было бы иначе. Свобода воли, на самом деле, вещь далеко неоднозначная.
– Вообще-то, я тоже немножко умею водить машину, – пробормотал у меня за спиной Игорь.
* * *
– Ну вот, – объясняла я Вадику Заславскому. – Он нам выдал пропуска на склад и какие-то талоны и велел отобрать все, что нам нужно. Когда мы пришли на этот склад, мне просто дурно стало – столько там всего можно набрать на эти талоны! Кристина, та просто встала и заплакала – у нее мама уже год как болеет, а там были какие-то дефицитные лекарства, которые она никак раздобыть не могла – ни купить, ни выменять. И если они так оплачивают каждый такой рейс, знаешь, потом можно полгода жить и ни о чем не думать.
– По-моему, такое изобилие подозрительно, – сказал Игорь.
– Сама эта организация подозрительна – откуда у них все это?
– Я проверял, – покачал головой Вадька. – Никаких материалов ни у кого на этот комитет нету, все бумаги у них в порядке, никакого оружия – ни покупки, ни хранения, – ничего. Никаких сомнительных операций.
– Да, – согласилась я. – Этот, который нас нанимал, то же самое говорил. Про оружие, я имею в виду.
– Ну так что же ты решила? – спрашивает Вадька. – Едешь, что ли?
Я вздохнула.
– Похоже, еду. Хочешь, пошли меня опять в командировку. От газеты. Но они меня соблазнили. Я продажная.
– Это может быть опасно, – говорит он. – Ты хоть представляешь себе, что сейчас на дорогах делается?
– Ничего хорошего не делается, сама знаю. Недавно говорила тут с одним драйвером. Но он – ничего. Вполне живой.
– Они же караванами ходят, – объясняет.
– Мы все напуганы, – говорю. – Усталые, недокормленные и напуганные. Оттого и соображаем плохо. Мы же понятия не имеем, что вокруг происходит, а чем больше сидишь вот так, без связи с внешним миром, тем страшнее. Может, когда мы своими глазами поглядим на то, что вокруг делается, все окажется не так уж безнадежно.
– Ясно, – говорит Вадька. – Значит, ты едешь. А ты, Игорь?
Игорь немного помялся, потом сказал:
– Похоже, я тоже еду. Хотя не могу сказать, что мне вся эта их компания нравится.
Есть у меня такое подозрение, что Игорь на самом деле не столько едет, сколько бежит. У него немолодые, властные родители, которые, с одной стороны, ограничивают его свободу (руководствуясь самыми хорошими намерениями, естественно), а с другой – нещадно наваливают на него бремя сыновнего долга. И никакие катаклизмы, никакие тяжелые времена не способны ни освободить его от этой ответственности, ни дать относительную свободу, которая на самом деле и есть бремя взрослого человека. Наоборот, реальными тяготами люди обычно пользуются – сознательно или бессознательно – для того, чтобы укрепить свои позиции. Спасает только уход в никуда, только побег... пусть даже и такой опасный и в такой сомнительной компании. А им он скажет, что делает все это ради них, что он кормилец и обеспечит их надолго, и даже – что жертвует собой. И в самом деле будет так думать. Кристина – вот та действительно, насколько я ее знаю, человек долга, долга неуклонного и железного, как у парового катка и шагающего экскаватора. У нее есть какие-то свои представления о том, как все должно быть, и если мир не соответствует этим представлениям, то это единственно его вина. Но зато она и надежна, поскольку есть вещи, которых она не совершит никогда ни при каких обстоятельствах – хоть на куски ее режь. Германа, ее соседа, я практически не знаю, знаю только, что у него семья, которую нужно кормить, а пятого нашего спутника не знаю и вовсе. На складе они с Геркой собирали всякие вещи в дорогу – собирались тщательно, со знанием дела, проверяя все по десять раз, – Герка когда-то, кажется, водил туристские группы. Остальным они велели не путаться под ногами и только, когда все было собрано и увязано в аккуратные тюки, позволили нам подобрать себе одежду и всякие личные мелочи – об остальном они позаботились. Я попыталась выяснить, что они берут с собой, но Герка сорвался и наорал на меня – зачем я лезу в то, в чем все равно не разбираюсь. Наверное, мне следовало дать ему какой-то отпор, чтобы расставить все по местам и показать, что я такого отношения не потерплю, но делать этого я не стала. Я трусовата. И покой для меня дороже. А Герка, похоже, из тех, кому нужно постоянно выпускать пар, он крикун и невротик, но когда собирается группа – все равно, по какому поводу, – в ней всегда оказывается свой крикун и невротик, и если ему перечить, расцветает на глазах, потому что противодействие стимулирует. Если ему не перечить, он, впрочем, распускается на глазах тоже. Я выбрала второй вариант просто потому, что пререкаться боюсь и не люблю. Его напарник, не поднимая головы от тюков, которые он увязывал, негромко сказал, чтобы я подобрала себе одежду потеплее.
– И обувь, – добавил он, глядя на мои разбитые ботинки. – Что-нибудь поудобнее, и чтобы подошва была не скользкой. Это, кстати, ко всем относится.
Он-то, в отличие от Герки, держался тихо и незаметно, но был из тех тихонь, которых я побаиваюсь. Есть такой тип людей – из-за того, что они все время молчат, кажется, что они способны на большее, чем кажется – если вы понимаете, о чем я. У нас в институте был примерно такого же склада преподаватель, он был невысокий и тощий и говорил чуть не шепотом, во всяком случае, я ни разу не слыхала, чтобы он повысил голос, и я, когда отвечала ему на экзамене, от страха еле удерживала нить мысли. Впрочем, не я одна – его почти все боялись, как я потом выяснила.
Поэтому мы втроем начали рыться в этой фантастической груде вещей, совсем новых, во всем этом богатстве, выбирая себе куртки полегче и потеплее, свитера, добротные кожаные ботинки и всякую прочую суетную мелочь, про которую практически не думаешь в нормальное, стабильное время, и которая в нищету и разруху приобретает почти сакральную ценность. Весь день у нас ушел на то, чтобы собраться, и думать о том, что будет дальше, уже не оставалось времени, а утром – ранним утром, практически ночью, мы и выехали в путь.
* * *
Нас остановил патруль на выезде из города, но это была чистая формальность – мы ничего не везли, только тот груз, который числился в описи, а опись была, видимо, оформлена правильно, и все документы были в порядке.
Герка рулил с явным удовольствием, как ребенок, дорвавшийся до любимой игрушки, и даже я, хоть попервоначалу была настроена довольно пессимистически и заранее ожидала всяких неприятностей, почувствовала, как меня охватывает странное ощущение – ожидание чего-то, молчаливого, невидимого, что вот-вот должно нагрянуть и переменить судьбу. Такое чувство иногда возникает перед встречей Нового Года, во всяком случае, возникало в детстве, когда идешь по улице, а в домах светятся разноцветные огоньки, и люди несут елки, и пахнет апельсинами, и сейчас все замечательно, а будет еще лучше, так, что даже представить страшновато.
Это ощущение сладостного ожидания накатывает внезапно и отпускает так же внезапно, оставляя опустошение и странную тоску. Сейчас оно настигло меня, видимо, потому, что я первый раз за столько времени выбилась из привычного уклада – перед нами расстилалась темная дорога, на кустах блестел иней, тени пересекали пустое шоссе – длинные четкие рассветные тени. Земля раскинулась перед нами во всей своей жестокой невинности – скупая, нетронутая, равнодушная.
В джипе (если я правильно определила эту породу) работала печка и было тепло. Меня клонило в сон, потому что выехали мы еще затемно, разговаривать не хотелось, да и спутники мои к беседе не располагали – Кристина по природе человек аутичный, Игорь, по-моему, в глубине души гадал, зачем он вообще встрял во всю эту историю, – он сидел, завернувшись в свою новую куртку, спрятав руки в рукава, и хлопал глазами, а Томас, по-моему, говорил только в тех случаях, когда его о чем-то спрашивали.
Самым разговорчивым был Герман – он непрерывно комментировал передвижение и свои действия, но все это он проделывал, по-моему, для себя, чтобы не задремать, а не ради остальных, и никто особенно не вслушивался в этот бессвязный поток сознания, наоборот, он убаюкивал еще больше. Он, Герка, как выяснилось, был по профессии каким-то социоником, были у нас в свое время такие группы, то ли они в психологические игры там играли, то ли сами эти игры разрабатывали – оттачивали интеллект, одним словом. Это было уже даже не увлечение, не занятие, а способ жизни – вовремя извлечь из кладовых памяти ворох забытых сведений и с блеском решить никому не нужную задачу. А теперь единственная задача, которую приходится решать, состоит в том, как протянуть еще пару дней, и никому не удается решить ее с блеском.
А привычка осталась.
И теперь, когда за ветровым стеклом мерцала нам призрачная свобода, Герка ожил, точно экзотическое растение в сезон дождей. Но весь блеск и остроумие, и ассоциативное мышление пропадали втуне, поскольку никто из нас не мог сейчас оценить его по достоинству.
По каким принципам, вообще, подбирается хорошая команда? Не знаю, я не психолог, но, по-моему, процесс этот долгий и болезненный, а тут в джипе сидят пятеро абсолютно чужих друг другу людей, которые, в довершение ко всему, еще и едва знакомы между собой.
– А ты где работал, Томас? – говорит Герка, обернувшись. Не люблю, когда крутят головой, сидя за рулем.
– Программистом, – лениво ответил Томас, глядя в окно. – Было одно такое заведение, потом его закрыли.
– Ты такого Вельтмана знал? Лучший системщик в городе.
– Знал. Только это легенда. Не был он лучшим системщиком в городе.
Вельтман этот был, видимо, лучшим системщиком в их команде, а значит, и в городе. Иначе и быть не могло.
Герка обиделся и замолчал. Так, в полном молчании, мы ехали еще какое-то время, потом Кристина тихонько толкнула меня в бок.
– Ты чего? – спрашиваю.
– Мне плохо, – говорит она шепотом. – Меня, кажется, укачало.
Я поглядела на нее. О, Господи! Она сидела совершенно зеленая, красивого нежно-зеленого цвета. Она была, конечно, жутко тощая – в чем душа держится, но такие хрупкие с виду женщины на самом деле очень выносливы. Что на нее нашло?
– Герка, – говорю. – Останови машину. Кристине плохо.
Герка, чертыхаясь, съехал к обочине.
Мы выбрались наружу и разместились у машины. Кристина сделала несколько неверных шагов и села прямо на землю. Все тактично смотрели в сторону, кроме Герки, который сразу надулся и начал орать на нее.
– Если ты знаешь, что тебя в машине укачивает, какого черта ты едешь? Ты что, так и собираешься травить всю дорогу?
– Герасим, заткнись, – говорю. – Ты же обратно ее все равно не можешь отправить. Что уж теперь начинать... А она привыкнет со временем.
– Привыкнет она, как же...
Томас поглядел на полупрозрачную Кристину, вздохнул и полез обратно в джип. Какое-то время он копался в вещах, сваленных на заднем сиденье, потом вынырнул, держа в руках термос и какой-то флакон с таблетками.
– На вот, запей, – сказал он, протягивая ей крышку от термоса, над которой поднимался пар. – Говорят, это помогает.
– От чего помогает? – спрашиваю.
– От морской болезни. Тебе тоже дать?
– Нет, – говорю. – В этом смысле я все еще в порядке. Вы мне лучше кофе налейте.
– Сама нальешь, – отвечает, – раз в порядке. – И отошел к джипу.
Я присела рядом с Кристиной и стала ждать, когда она освободит кружку. К Кристине постепенно возвращался ее естественный цвет.
– Ты как фрекен Снорк, – говорю. – Она тоже меняла цвета в момент душевного напряжения.
– Смеешься, – слабо ответила она. – А как я дальше поеду?
– Отсидишься и поедешь. Это все от того, что мы выехали на пустой желудок. А сейчас найдем какое-нибудь уютное место, позавтракаем...
– Не хочу слышать про завтрак.
– Ну, не хочешь, и не надо. Просто так посиди.
После теплого нутра машины на обочине, казалось, было невыносимо холодно. Я увела руки в рукава и стала глядеть на небо – просто потому, что больше глядеть было некуда – по обе стороны шоссе расстилались пожухлые бурые поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17