Его охватила дрожь, воображение стало рисовать полные ужаса и страданий картины. Он почувствовал, что начинает сходить с ума, и даже обрадовался, когда заскрежетали засовы и дверь со скрипом отворилась. Вошли угрюмые люди в черных капюшонах. При свете факелов они заставили его раздеться и, сбрив все волосы на теле, с тщанием принялись искать на нем следы дьявола, после чего также молча вышли вон, снова ввергнув его в бездну отчаяния.
Когда он уже потерял счет времени, снова заскрежетал замок, и крепкие руки, набросив ему на голову мешок, потащили аспиранта куда-то вниз по лестнице. Отовсюду слышались ужасающие, громкие вопли, густо пахло кровью, мочой и экскрементами. Скоро его, догола раздев, толкнули на что-то обжигающе холодное, накрепко прикрутили руки к подлокотникам, и он понял, что сидит в железном кресле, в сиденье которого имеется отверстие. Когда повязку с его лица сняли, Титов, жмурясь от света факелов, увидел, что находится в мрачном каземате, перед ним на возвышении были места святого трибунала, сбоку сидел с пером наизготове нотариус. Аспирант глянул в другую сторону и содрогнулся — там было представлено во множестве все то, что изобрел человек для адских страданий ближнего своего.
— Как следует посмотри, — раздался внезапно под низкими сводами голос. — Это дыба.
Говоривший, человек невысокого роста, лицо которого терялось под черным капюшоном, дотронулся рукой до бурых веревок.
— Есть два способа ее применения. Это — страп-падо и скуозейшн. В первом случае тебя подвесят за веревки, привязанные к запястьям, а к ногам прикрепят груз. — Инквизитор указал на валявшиеся неподалеку куски железа. — Представляешь, как ты сразу подрастешь. — Он хрипло рассмеялся, и это было очень страшно. — Ну а если ты закостенел в грехе, тогда испробуешь скуозейшн — подбрасывание. Веревку сначала отпустят, потом резко натянут, прежде чем ноги коснутся пола, и все суставы твои выйдут из сочленений. Так будет продолжаться раз за разом, пока тело твое не превратится в выжатую тряпку. Если и это не поможет, есть еще способ. — Инквизитор внезапно перешел на шепот. — Под стулом, на котором ты сидишь, будет разведен медленный огонь, и ты будешь долго жариться. Потом тебя вытащат и протрут специальным бальзамом, чтобы наутро посадить в бочку с кипящей известью. А потом, полуживого, будут скоблить проволочными щетками.
Он выдержал паузу и посмотрел в угол.
— Смотри! Это мясорубка для костей ног. Слышал бы ты, как кричат попавшие в нее!
От ужаса аспирант перестал понимать происходящее. Его трясла мелкая дрожь, на теле выступил холодный пот, а рассказчик, видимо, почувствовал прилив вдохновения.
— Если ты признаешься в грехе и покаешься перед господом нашим, то примешь быструю и легкую смерть через повешение, тогда как закостеневших еретиков мы сжигаем заживо на свежесрубленных дровах. Представляешь, каково задыхаться в дыму? А для особо упрямых есть еще более жуткая казнь — «качалка». Тебя будут окунать в пламя и сразу вытаскивать, и так от рассвета до заката, пока утроба твоя не закипит, не раздуется чудовищно и не лопнет.
Итак, готов ли ты признаться в ереси?
Пе дожидаясь ответа, инквизитор:
— Для начала следует поискать амулет, который делает его невосприимчивым к боли. Надо посмотреть под ногтями, а в первую очередь, конечно, в мошонке.
Палач понимающе кивнул и забренчал чем-то металлическим на столе. Титов увидел в его руке острый ланцет и зашелся в долгом, животном крике…
Внезапно он увидел яркий свет галогеновых ламп. Мрачные каменные своды исчезли, и аспирант ощутил себя полулежащим в удобном кожаном кресле, которое стояло в центре просторного застекленного бокса. Жутко болела голова, желудок пульсировал у самого горла, и казалось, что не было сил даже на то, чтобы пошевелить рукой.
— Ну-с, как, молодой человек, спалось? — Совершенно мерзкий по тембру голос вынудил Титова повернуть голову, и он увидел небритого мужчину в неопрятном, когда-то белом халате. Тот, издевательски ощерившись, курил «Радопи». — Снилось что-нибудь приятное?
— Ах ты сука. — Аспирант хотел было подняться, но сразу же в глаза ему уперся взгляд худосочной брюнетки, устроившейся на стуле неподалеку, и он, мгновенно сникнув, откинулся на спинку кресла. Небритый довольно хмыкнул и закинул ногу на ногу. — Меня зовут Григорий Павлович, я профессор и член-корр, кроме того, имею звание полковника. А с вами, Титов, беседую в служебном порядке.
Он замолчал, щелкнул зажигалкой и бесцеремонно выпустил табачный дым в лицо аспиранту.
— Вам известно, наверное, Юрий Васильевич, что мысли, чувства и ощущения человека материальны? Ничто в природе не исчезает, все откладывается в определенные информационные поля. Одна из подобных структур связана с убийствами, насилием, болью. Впрочем, с ней вы уже знакомы. Преотлично. Так вот, — голос его внезапно стал жестким и очень похожим на давешний, инквизиторский, — вас, Титов, приговорили к расстрелу, то есть формально вы мертвы. Если вы не согласитесь работать с нами или станете себя плохо вести, сознание ваше снова будет напрямую подключено к этому информационному полю. Только на этот раз до победного конца — до тех пор, пока вы не сойдете с ума. Наверное, это и есть муки грешника в аду? Вы сами-то как считаете? А?
«Да у тебя у самого крыша поехала». — Аспирант мрачно глянул на него, нашел в себе силу тоже улыбнуться и сказал:
— Ну ты и гнус!
В старшем сыне Степана Игнатьевича степная материнская родня о себе заявить не постеснялась. Он был небольшого роста, с улыбчивым, плоским, как блин, лицом, на котором блестели умные раскосые глаза. Одетый в простенький серый костюм с плохо завязанным галстуком, на высокой трибуне он смотрелся скромно, и, хотя рассказывал о вещах по-настоящему интересных, публика томилась — на воскресную лекцию в музей пригнали две роты стройбатовцев.
Речь шла о культурном наследии древних ариев, пришедших на землю, если верить легендам, аж с самих звезд Большой Медведицы. Жили они на материке Арктида, находившемся в Северном океане, а когда случился глобальный катаклизм, переселились в район Уральских гор. Затем учение пришло в упадок, и только родившийся сорок веков назад в районе слияния рек Камы и Чусовой пророк Зара-туштра вернул его к изначальным истокам.
Стройбатовцы мечтали о горячих бабах и холодном пиве, думали о доме и отчаянно скучали.
— Священной книгой ариев является Авеста, то есть в дословном переводе «Первовестье», принесенная на Землю в незапамятные времена и передаваемая исключительно из уст в уста хранителями сокровенного. Впервые древние знания были записаны на древнеперсидском языке в седьмом веке до нашей эры золотыми чернилами на двенадцати тысячах воловьих шкур, но были сожжены покорившим Персию Александром Македонским. Сейчас в Авесту входит двадцать одна книга, из которых только пять имеются в письменном виде, остальные же передаются изустно.
Рассказчик прервался и, глянув на смурную аудиторию блестящими глазами, с чувством произнес:
— Трудно даже представить всю значимость наследия древних ариев. Куда мы ни кинем взор — повсюду его следы. Именно от них унаследовали мы деление зодиакального круга на триста шестьдесят градусов, а года на двенадцать месяцев, семидневную неделю и семь основных цветов, выделяемых в солнечном спектре. Широко распространенные игры, такие, как домино, шахматы, шашки, также имеют древнеарийские корни.
Двадцать восемь костяшек домино соответствуют двадцати восьми лунным стоянкам, а игральные карты ведут свое происхождение от ста восьми древних золотых пластинок, и Таро это тоже их упрощенная версия. Шахматы также родились из древнеперсидской игры.шатранг, правда, в ней участвовали четыре человека.
А если перейти от игрушек к вещам серьезным, то такие явления, как ясновидение, телепатия, ле-витация, словом, все то, что поражает наше воображение, издавна практиковались среди арийских жрецов — зерванитов, взять хоть бы общину «красных шапок», согласно легендам основанную самим Пад-масамахвой. Или вот, к примеру, один из основных древних трудов по алхимии «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста обычно считают частью наследия египетской мудрости. Однако можно смело сказать о заимствовании этого текста из Авесты, где он изложен в гораздо более полном виде. Обязательно следует отметить вклад ариев в мировую медицину. Из древних преданий следует, что раньше жрецы умели составлять из трав и минералов лекарства, содержащие сто восемь компонентов и рассчитанные на данного конкретного человека. Они излечивали любую болезнь за три дня. Современные ученые поражаются мастерству древних арийских хирургов, проводивших сложнейшие операции даже на черепе, причем они не нуждались ни в ультразвуковом, ни в рентгеновском просвечивании человеческого тела, так как владели искусством видеть сквозь живую ткань организма…
Почувствовав, что публика изнемогает, рассказчик решил закругляться. Он посмотрел на часы и поинтересовался насчет вопросов. Вопросов не было, публике не терпелось на воздух.
— Захватывающе, — одобрил Сарычев, догнав размашисто шагавшего Мазаева-среднего уже в фойе возле кадки с пальмами. — Только большинству это до лампочки.
— А, здравствуйте, Павел Семенович, — доброжелательно отозвался эрудит и крепко пожал Сарыче-ву руку. — То-то и оно. А ведь человек существует сразу в трех временных потоках, без прошлого настоящее ущербно, а будущее безрадостно.
Так, за умным разговором, они вышли на улицу и, изрядно помесив уже оттаявшую грязь городских магистралей, обозрели местные красоты. Утомившись и насмотревшись, что и как пьет трудовой народ, зашли перекусить в пивное заведение «Белый аист».
Со стены просторного предбанника на них сурово глянул сам пернатый, вырезанный из авиационной фанеры и больше похожий на птеродактиля. Пожилой гардеробщик, протягивая им номерки, вдохнул:
— Лучше бы вы, ребята, пошли куда в другое место.
Сарычев сразу же заинтересовался:
— А что такое, отец?
Выяснилось, что нынче в заведении изволил нажираться пивом сам лихой разбойник Шура Черный со своими товарищами. С некоторых пор он вроде как уже и не бандит, потому что вступил со всей своей шоблой в какую-то казацкую вольницу, ходит теперь в краснолампасных штанах с шашкой и ревностно блюдет землю православную от супостата. Правда, не совсем ясно от какого.
— Спасибо, отец, уважил, — поблагодарил майор и вместе с Мазаевым вошел в уютный, отделанный мореным дубом пивной зал, в котором сидело около десятка уже изрядно вдетых молодых людей с чубами. Они расположились за длинным столом, уставленным жратвой и пивом, и, шкрябая ножнами по мозаичному полу, вели нестройную беседу о смысле жизни.
Заметив вошедших, они умолкли, а размещавшийся в центре здоровенный усатый детина оскалился и, нарочито мягко выговаривая букву «г», объявил:
— А узкоглазому гадью местов здесь таперича не будет. — И, бухнув кулачищем по столу, глядя на Мазаева, заорал: — Смирно стоять, поганка, казак гутарит с тобой!
— Не казак ты, а дерьмо всмятку. — Сарычев почувствовал, как в нем проснулся Свалидор, и презрительно оттопырил губу. — Воняет от тебя за версту. Так что пасть закрой…
Сказал и неспешно повлек спутника к угловому столику. За их спинами послышались крики, вжик-нули выхватываемые из ножен шашки — обиду казаки не прощали. Оттолкнув Мазаева в сторону, Александр Степанович боковой атакой ноги в солнечное с ходу вырубил подскочившего к нему атамана. Едва бездыханное тело, врезавшись подобно тарану, разметало ряды нападающих, майор поднял с земли оружие врага, страшно, так, что кровь застыла в жилах, рявкнул и попер на станичников чертом.
«Заточка не годится никуда, и легковат, — определил Свалидор, сам свободно деливший подброшенный в воздух плат на двенадцать долей и способный, не отводя клинка, обкорнать все углы у поставленной стоймя доски. — Бирюльки, баловство».
Очень скоро выяснилось, что казаки из бандитов говенные и рубиться в «тесной сшибке» не способны. Майор вертелся среди них подобно вихрю. Не прошло и минуты, как станичники хреновы, забыв об атамане, с позором покинули поле боя. Не ларечников доить…
Сарычев бросил клинок на пол и весело подмигнул тезке:
— Ну-с, Александр Степанович, драку уже заказали… Что дальше-то заказывать будем?
Тот странно посмотрел на него:
— Отец рассказывал, как вы там в поезде разделали двоих, а здесь я своими глазами убедился, вы бьетесь, как настоящий берсерк, смерть не страшна вам…
— Неправда, не берсерк я и мухоморов сегодня не жрал, а потому кушать очень хочется, — в шутку прервал его Сарычев, подмигнул и неожиданно стал серьезен. — А чего мне ее бояться, она и так уже во мне. — Он помолчал, вздохнул и сделал знак забившемуся в угол халдею:
— Уважаемый, будьте так добры, покормите нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Когда он уже потерял счет времени, снова заскрежетал замок, и крепкие руки, набросив ему на голову мешок, потащили аспиранта куда-то вниз по лестнице. Отовсюду слышались ужасающие, громкие вопли, густо пахло кровью, мочой и экскрементами. Скоро его, догола раздев, толкнули на что-то обжигающе холодное, накрепко прикрутили руки к подлокотникам, и он понял, что сидит в железном кресле, в сиденье которого имеется отверстие. Когда повязку с его лица сняли, Титов, жмурясь от света факелов, увидел, что находится в мрачном каземате, перед ним на возвышении были места святого трибунала, сбоку сидел с пером наизготове нотариус. Аспирант глянул в другую сторону и содрогнулся — там было представлено во множестве все то, что изобрел человек для адских страданий ближнего своего.
— Как следует посмотри, — раздался внезапно под низкими сводами голос. — Это дыба.
Говоривший, человек невысокого роста, лицо которого терялось под черным капюшоном, дотронулся рукой до бурых веревок.
— Есть два способа ее применения. Это — страп-падо и скуозейшн. В первом случае тебя подвесят за веревки, привязанные к запястьям, а к ногам прикрепят груз. — Инквизитор указал на валявшиеся неподалеку куски железа. — Представляешь, как ты сразу подрастешь. — Он хрипло рассмеялся, и это было очень страшно. — Ну а если ты закостенел в грехе, тогда испробуешь скуозейшн — подбрасывание. Веревку сначала отпустят, потом резко натянут, прежде чем ноги коснутся пола, и все суставы твои выйдут из сочленений. Так будет продолжаться раз за разом, пока тело твое не превратится в выжатую тряпку. Если и это не поможет, есть еще способ. — Инквизитор внезапно перешел на шепот. — Под стулом, на котором ты сидишь, будет разведен медленный огонь, и ты будешь долго жариться. Потом тебя вытащат и протрут специальным бальзамом, чтобы наутро посадить в бочку с кипящей известью. А потом, полуживого, будут скоблить проволочными щетками.
Он выдержал паузу и посмотрел в угол.
— Смотри! Это мясорубка для костей ног. Слышал бы ты, как кричат попавшие в нее!
От ужаса аспирант перестал понимать происходящее. Его трясла мелкая дрожь, на теле выступил холодный пот, а рассказчик, видимо, почувствовал прилив вдохновения.
— Если ты признаешься в грехе и покаешься перед господом нашим, то примешь быструю и легкую смерть через повешение, тогда как закостеневших еретиков мы сжигаем заживо на свежесрубленных дровах. Представляешь, каково задыхаться в дыму? А для особо упрямых есть еще более жуткая казнь — «качалка». Тебя будут окунать в пламя и сразу вытаскивать, и так от рассвета до заката, пока утроба твоя не закипит, не раздуется чудовищно и не лопнет.
Итак, готов ли ты признаться в ереси?
Пе дожидаясь ответа, инквизитор:
— Для начала следует поискать амулет, который делает его невосприимчивым к боли. Надо посмотреть под ногтями, а в первую очередь, конечно, в мошонке.
Палач понимающе кивнул и забренчал чем-то металлическим на столе. Титов увидел в его руке острый ланцет и зашелся в долгом, животном крике…
Внезапно он увидел яркий свет галогеновых ламп. Мрачные каменные своды исчезли, и аспирант ощутил себя полулежащим в удобном кожаном кресле, которое стояло в центре просторного застекленного бокса. Жутко болела голова, желудок пульсировал у самого горла, и казалось, что не было сил даже на то, чтобы пошевелить рукой.
— Ну-с, как, молодой человек, спалось? — Совершенно мерзкий по тембру голос вынудил Титова повернуть голову, и он увидел небритого мужчину в неопрятном, когда-то белом халате. Тот, издевательски ощерившись, курил «Радопи». — Снилось что-нибудь приятное?
— Ах ты сука. — Аспирант хотел было подняться, но сразу же в глаза ему уперся взгляд худосочной брюнетки, устроившейся на стуле неподалеку, и он, мгновенно сникнув, откинулся на спинку кресла. Небритый довольно хмыкнул и закинул ногу на ногу. — Меня зовут Григорий Павлович, я профессор и член-корр, кроме того, имею звание полковника. А с вами, Титов, беседую в служебном порядке.
Он замолчал, щелкнул зажигалкой и бесцеремонно выпустил табачный дым в лицо аспиранту.
— Вам известно, наверное, Юрий Васильевич, что мысли, чувства и ощущения человека материальны? Ничто в природе не исчезает, все откладывается в определенные информационные поля. Одна из подобных структур связана с убийствами, насилием, болью. Впрочем, с ней вы уже знакомы. Преотлично. Так вот, — голос его внезапно стал жестким и очень похожим на давешний, инквизиторский, — вас, Титов, приговорили к расстрелу, то есть формально вы мертвы. Если вы не согласитесь работать с нами или станете себя плохо вести, сознание ваше снова будет напрямую подключено к этому информационному полю. Только на этот раз до победного конца — до тех пор, пока вы не сойдете с ума. Наверное, это и есть муки грешника в аду? Вы сами-то как считаете? А?
«Да у тебя у самого крыша поехала». — Аспирант мрачно глянул на него, нашел в себе силу тоже улыбнуться и сказал:
— Ну ты и гнус!
В старшем сыне Степана Игнатьевича степная материнская родня о себе заявить не постеснялась. Он был небольшого роста, с улыбчивым, плоским, как блин, лицом, на котором блестели умные раскосые глаза. Одетый в простенький серый костюм с плохо завязанным галстуком, на высокой трибуне он смотрелся скромно, и, хотя рассказывал о вещах по-настоящему интересных, публика томилась — на воскресную лекцию в музей пригнали две роты стройбатовцев.
Речь шла о культурном наследии древних ариев, пришедших на землю, если верить легендам, аж с самих звезд Большой Медведицы. Жили они на материке Арктида, находившемся в Северном океане, а когда случился глобальный катаклизм, переселились в район Уральских гор. Затем учение пришло в упадок, и только родившийся сорок веков назад в районе слияния рек Камы и Чусовой пророк Зара-туштра вернул его к изначальным истокам.
Стройбатовцы мечтали о горячих бабах и холодном пиве, думали о доме и отчаянно скучали.
— Священной книгой ариев является Авеста, то есть в дословном переводе «Первовестье», принесенная на Землю в незапамятные времена и передаваемая исключительно из уст в уста хранителями сокровенного. Впервые древние знания были записаны на древнеперсидском языке в седьмом веке до нашей эры золотыми чернилами на двенадцати тысячах воловьих шкур, но были сожжены покорившим Персию Александром Македонским. Сейчас в Авесту входит двадцать одна книга, из которых только пять имеются в письменном виде, остальные же передаются изустно.
Рассказчик прервался и, глянув на смурную аудиторию блестящими глазами, с чувством произнес:
— Трудно даже представить всю значимость наследия древних ариев. Куда мы ни кинем взор — повсюду его следы. Именно от них унаследовали мы деление зодиакального круга на триста шестьдесят градусов, а года на двенадцать месяцев, семидневную неделю и семь основных цветов, выделяемых в солнечном спектре. Широко распространенные игры, такие, как домино, шахматы, шашки, также имеют древнеарийские корни.
Двадцать восемь костяшек домино соответствуют двадцати восьми лунным стоянкам, а игральные карты ведут свое происхождение от ста восьми древних золотых пластинок, и Таро это тоже их упрощенная версия. Шахматы также родились из древнеперсидской игры.шатранг, правда, в ней участвовали четыре человека.
А если перейти от игрушек к вещам серьезным, то такие явления, как ясновидение, телепатия, ле-витация, словом, все то, что поражает наше воображение, издавна практиковались среди арийских жрецов — зерванитов, взять хоть бы общину «красных шапок», согласно легендам основанную самим Пад-масамахвой. Или вот, к примеру, один из основных древних трудов по алхимии «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста обычно считают частью наследия египетской мудрости. Однако можно смело сказать о заимствовании этого текста из Авесты, где он изложен в гораздо более полном виде. Обязательно следует отметить вклад ариев в мировую медицину. Из древних преданий следует, что раньше жрецы умели составлять из трав и минералов лекарства, содержащие сто восемь компонентов и рассчитанные на данного конкретного человека. Они излечивали любую болезнь за три дня. Современные ученые поражаются мастерству древних арийских хирургов, проводивших сложнейшие операции даже на черепе, причем они не нуждались ни в ультразвуковом, ни в рентгеновском просвечивании человеческого тела, так как владели искусством видеть сквозь живую ткань организма…
Почувствовав, что публика изнемогает, рассказчик решил закругляться. Он посмотрел на часы и поинтересовался насчет вопросов. Вопросов не было, публике не терпелось на воздух.
— Захватывающе, — одобрил Сарычев, догнав размашисто шагавшего Мазаева-среднего уже в фойе возле кадки с пальмами. — Только большинству это до лампочки.
— А, здравствуйте, Павел Семенович, — доброжелательно отозвался эрудит и крепко пожал Сарыче-ву руку. — То-то и оно. А ведь человек существует сразу в трех временных потоках, без прошлого настоящее ущербно, а будущее безрадостно.
Так, за умным разговором, они вышли на улицу и, изрядно помесив уже оттаявшую грязь городских магистралей, обозрели местные красоты. Утомившись и насмотревшись, что и как пьет трудовой народ, зашли перекусить в пивное заведение «Белый аист».
Со стены просторного предбанника на них сурово глянул сам пернатый, вырезанный из авиационной фанеры и больше похожий на птеродактиля. Пожилой гардеробщик, протягивая им номерки, вдохнул:
— Лучше бы вы, ребята, пошли куда в другое место.
Сарычев сразу же заинтересовался:
— А что такое, отец?
Выяснилось, что нынче в заведении изволил нажираться пивом сам лихой разбойник Шура Черный со своими товарищами. С некоторых пор он вроде как уже и не бандит, потому что вступил со всей своей шоблой в какую-то казацкую вольницу, ходит теперь в краснолампасных штанах с шашкой и ревностно блюдет землю православную от супостата. Правда, не совсем ясно от какого.
— Спасибо, отец, уважил, — поблагодарил майор и вместе с Мазаевым вошел в уютный, отделанный мореным дубом пивной зал, в котором сидело около десятка уже изрядно вдетых молодых людей с чубами. Они расположились за длинным столом, уставленным жратвой и пивом, и, шкрябая ножнами по мозаичному полу, вели нестройную беседу о смысле жизни.
Заметив вошедших, они умолкли, а размещавшийся в центре здоровенный усатый детина оскалился и, нарочито мягко выговаривая букву «г», объявил:
— А узкоглазому гадью местов здесь таперича не будет. — И, бухнув кулачищем по столу, глядя на Мазаева, заорал: — Смирно стоять, поганка, казак гутарит с тобой!
— Не казак ты, а дерьмо всмятку. — Сарычев почувствовал, как в нем проснулся Свалидор, и презрительно оттопырил губу. — Воняет от тебя за версту. Так что пасть закрой…
Сказал и неспешно повлек спутника к угловому столику. За их спинами послышались крики, вжик-нули выхватываемые из ножен шашки — обиду казаки не прощали. Оттолкнув Мазаева в сторону, Александр Степанович боковой атакой ноги в солнечное с ходу вырубил подскочившего к нему атамана. Едва бездыханное тело, врезавшись подобно тарану, разметало ряды нападающих, майор поднял с земли оружие врага, страшно, так, что кровь застыла в жилах, рявкнул и попер на станичников чертом.
«Заточка не годится никуда, и легковат, — определил Свалидор, сам свободно деливший подброшенный в воздух плат на двенадцать долей и способный, не отводя клинка, обкорнать все углы у поставленной стоймя доски. — Бирюльки, баловство».
Очень скоро выяснилось, что казаки из бандитов говенные и рубиться в «тесной сшибке» не способны. Майор вертелся среди них подобно вихрю. Не прошло и минуты, как станичники хреновы, забыв об атамане, с позором покинули поле боя. Не ларечников доить…
Сарычев бросил клинок на пол и весело подмигнул тезке:
— Ну-с, Александр Степанович, драку уже заказали… Что дальше-то заказывать будем?
Тот странно посмотрел на него:
— Отец рассказывал, как вы там в поезде разделали двоих, а здесь я своими глазами убедился, вы бьетесь, как настоящий берсерк, смерть не страшна вам…
— Неправда, не берсерк я и мухоморов сегодня не жрал, а потому кушать очень хочется, — в шутку прервал его Сарычев, подмигнул и неожиданно стал серьезен. — А чего мне ее бояться, она и так уже во мне. — Он помолчал, вздохнул и сделал знак забившемуся в угол халдею:
— Уважаемый, будьте так добры, покормите нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48