О проклятый лес, еще более беспощадный и более обманчивый, чем море!
В этот вечер, чтоб обмануть голод, они пожевали молодые побеги бамбука. Капитан едва успел соорудить на голой земле импровизированное ложе из листьев, на котором обычно спала его спутница. Слишком ослабевший, чтобы развести костер на месте ночлега, измученный бесконечными и бесполезными хождениями по лесу, он упал у подножия дерева и заснул похожим на каталепсию сном. Среди ночи его разбудил яркий свет, сопровождающийся едким дымом. Тяжело поднявшись, Кристиан поплелся на берег реки, в сторону света. Каково же было отчаяние капитана, увидевшего, что горит вытащенная на берег пирога.
Накануне вечером он выпустил из виду, что надо достать головешки, прикрытые пеплом и лежащие в лодке на слое глины. За несколько дней глина растрескалась, изоляция попортилась, и выдолбленная из смолистого дерева лодка запылала.
Это была непоправимая катастрофа. Ведь могло же такое случиться, что проплыви они еще несколько часов, пусть даже день, и встретилась бы им на пути деревня… А без лодчонки невозможно выбраться из этого проклятого места. Кристиан прекрасно знал все препятствия, которыми кишел лес, и понимал, что никогда женщине не преодолеть тут и там поваленные деревья, не пробраться через колючие заросли, овраги, ручьи.
— Вот и все, — горестно прошептал молодой человек, — круг замкнулся…
Он жадно выпил несколько больших глотков воды, и на несколько мгновений вода потушила сжигавший его жар, затем, шатаясь, вернулся под дерево и лег. Виски раскалывались, сердце беспорядочно колотилось, тело стало сухим и горячим, красный туман застлал глаза, мысли путались, кошмары преследовали его.
«Это горячка, — подумал моряк в минуту просветления. — Наверное, лесная лихорадка. Значит, я умру… если не от голода, то от нее». Им овладела странная болтливость, и он заговорил, смутно сознавая, что мелет какую-то чепуху. Практикующий врач сразу узнал бы приступ малярийной лихорадки, до крайности напрягающий нервы.
Девушка, погруженная в тяжелый сон, пришедший на смену бурному отчаянию истекшего дня, сначала не расслышала, как стонет ее спутник. Многочисленные шумы леса, с которыми она в конце концов свыклась, и жалобные стоны капитана, слившиеся с лесными звуками, не пробудили ее ото сна. Однако перед самым рассветом, когда в джунглях на несколько мгновений воцарилась тишина, настойчивость этих бессознательных жалоб вывела ее из бесчувственного состояния.
Взволнованная, истомленная, мучимая страшным голодом, она удивилась, что друг ее еще не на ногах. Бросив вокруг себя быстрый испуганный взгляд, она увидела в трех шагах распростертое тело, услышала стон и глухой голос, произносящий ее имя…
В этот момент наступил внезапно, как это бывает в экваториальных районах, рассвет. Солнце окрасило пурпуром верхушки деревьев, как будто над лесом вспыхнул пожар. Утренний туман еще на мгновение задержался над рекой, но тут же исчез, будто подняли полупрозрачный задник театральной декорации.
Анна в ужасе вскочила, не веря своим глазам. Бледный, с блуждающим взглядом, с заостренными чертами лица и стиснутыми кулаками, капитан не видел и не слышал ее. Свистящее дыхание с трудом срывалось с посиневших губ, обильный пот заливал лоб и ручьем стекал на щеки.
Что это — неужели подкошенный неизвестной болезнью могучий и неутомимый капитан Кристиан, ее товарищ по несчастью, умирает?! Неужели это ее преданный друг, чьи нежные и изобретательные заботы до сих пор скрашивали ад, в котором она очутилась?! Анна испустила нечеловеческий крик, подхваченный эхом. Внезапно мысль о смерти предстала перед ней во всей своей ужасной реальности.
— О Боже!.. Он умирает! — пролепетала она в отчаянии.
Видеть, как на твоих глазах медленно умирает дорогое существо, наблюдать, как его черты искажает неумолимая болезнь, и чувствовать себя бессильным помочь, хотя готов перелить ему собственную кровь, отдать собственную жизнь… Что может быть ужаснее!..
Сама не зная что делает, тяжело дыша и думая, вернее, надеясь тоже умереть, девушка бросилась к больному, села рядом, положила его голову себе на колени, вытерла струящийся по лицу пот, ласково позвала по имени… Она с жадностью ловила малейшее слово, малейший жест, который свидетельствовал бы о возвращении к Кристиану проблесков сознания… Ничего!
Бедной девочке было невдомек, как внезапно накатывают приступы малярии, и она со все возрастающим отчаянием спрашивала себя, что могло вдруг подкосить ее друга. Неужели его укусила змея или какое-нибудь ядовитое насекомое? А может быть, он отравился, по неосторожности съев найденный днем плод? Если же он умирает в результате здешнего пагубного климата, усталости и лишений, то почему до сих пор жива она, существо куда более хрупкое и слабое?
Так истекали часы, хотя Анна не чувствовала ни времени, ни даже голода, чьи мучительные спазмы затмевала душевная боль. Она уже не могла надеяться даже на чудо. Однако в состоянии больного наметился некоторый перелом к лучшему. Он уже не обливается потом, а руки и ноги не были такие окоченевшие, как прежде. Дыхание, хоть все еще частое, стало менее неровным.
Кристиан спал. Вот теперь-то и надо было бы принять срочные лечебные меры, чтобы предотвратить повторный приступ, который, только начнись, неминуемо сведет его в могилу.
Легкий шорох заставил девушку поднять голову. При любых других условиях картина, открывшаяся ее глазам, привела бы Анну в безумный ужас. Но сейчас она пребывала в таком душевном и физическом состоянии, что, появись перед нею тигр, это бы ее не удивило и не взволновало.
— Ну что ж, — тихо прошептала внучка господина Синтеза, и ни один мускул не дрогнул на ее лице, — значит, мы умрем вместе!
В то время, как, поглощенная своим горем, равнодушная ко всему окружающему, забыв даже о том, где находится, Анна не отрывала глаз от лица друга, ступая неслышно, по-кошачьи, к ней подкрались причудливого вида люди — человек пятнадцать, полуголых, завернутых в грубую ткань, сделанную из размягченной коры, облегающую на манер индусских лангути.
Довольно высокорослые и ладно сложенные, но очень худые, с желтоватой, с черными пятнами кожей, грязные и отвратительные с виду, они стояли неподвижно и с любопытством разглядывали девушку и ее спутника, не произнося ни единого слова. У каждого за плечами висели закрепленные на лямках корзины, содержавшие, по всей вероятности, запас провизии. И стар и млад казались в равной мере жалкими, хилыми, но за их бесстрастием, отчасти объяснимым всеобщим удивлением, не читалось ни намека на свирепость.
Дикари не были раскрашены и не имели татуировок. Лишь на некоторых из них висели бусы из черного и белого жемчуга. Их выразительные темные глаза смотрели на двух европейцев живо, но отнюдь не сурово. Цветом кожи пришельцы слегка напоминали малайцев, но, несмотря на схожесть оттенка, нетрудно было с первого взгляда различить в них представителей негроидной расы.
Все пятнадцать человек были вооружены голоками, парангами , стрелометательными трубками и колчанами из бамбука с маленькими отравленными стрелами, которыми туземцы стреляют с поразительной меткостью. После нескольких минут молчаливого созерцания они начали перешептываться и жестикулировать, указывая пальцами на девушку и ее спутника, продолжавшего лежать неподвижно. Затем соплеменники стали, видимо, увещевать седобородого старика с шероховатой кожей, испрашивая позволения приблизиться к белым. Тот, казалось, был категорически против, хотя его живые, несмотря на возраст, глаза горели от любопытства.
В этот момент капитан испустил долгий вздох, посмотрел на свою спутницу, которая ему грустно улыбнулась, услышал голоса, мало-помалу ставшие громче, повернул голову в их сторону, заметил пришельцев и дрогнувшим голосом прошептал:
— Анна, сестричка… Это лесные люди!
Часть третья
ВЕЛИКОЕ ДЕЛО
ГЛАВА 1
Тревожные новости. — Персонал господина Синтеза выказывает недовольство. — Великому Делу грозит опасность. — Угля больше нет. — Господин Синтез сжигает свои корабли. — Продукты питания пойдут на растопку. — Люди отныне перестанут есть. — Подземные взрывы. — Боцман Порник. — Мэтра подозревают в том, что он знается с нечистой силой. — Попалась рыбка в сети. — Боцман потрясен и усыплен. — Еще раз о гипнозе и внушении. — Порник — ассистент-зоолог! — Как господин Синтез искоренил ростки бунта .
— Что новенького, капитан? — спросил господин Синтез у Корнелиса Ван Шутена, когда один из индусов-бхили ввел временно исполняющего обязанности капитана «Анны» в покои хозяина.
— Много всякой всячины, Мэтр, даже слишком много…
Обычно хладнокровный, Ван Шутен на сей раз казался очень взволнованным.
— Э-э, дружок, так негоже! — заметил господин Синтез. — Девизом моряка должна быть знаменитая сентенция древних «nil mirari» — «ничему не удивляйся».
— Но мы очутились в сложном положении… — Замешательство капитана все возрастало. — В очень сложном…
— Разве лаборатории вновь угрожает опасность? Великое Дело под угрозой? Не может быть! Ваше волнение связано с чем-то иным. Всю ответственность за сохранность приборов и оборудования несут господа Фармак и Роже-Адамс.
— Речь идет не о лаборатории и не о физиологических исследованиях…
— А раз работы движутся своим чередом и Великое Дело близится к завершению, к чему беспокоиться?
— Но в том-то и дело, Мэтр, что обстоятельства, о которых я хочу с вами поговорить, могут, правда косвенно, воспрепятствовать работам и свести на нет столько усилий…
— Что же вы раньше не сказали! Говорите!
— Видите ли, Мэтр, люди поговаривают…
— Что?!
— Люди недовольны и не стесняются заявлять об этом вслух.
— В какой-то мере я их понимаю. Они находятся здесь уже семь месяцев, все на одном и том же месте, безо всяких развлечений, не видя ничего, кроме моря и неба. Неудивительно, что такая длительная стоянка вызывает некоторое недовольство. Надо следить за дисциплиной, капитан, и строго наказывать провинившихся.
— У меня десять человек в кандалах сидят, лучшие матросы…
— А боцманы?
— Они соучастники.
— Соучастники чего?
— Готовящегося бунта, цель которого — захватить корабли и, бросив лабораторию на произвол судьбы, немедленно плыть к берегам Австралии. Люди с «Ганга» тоже в заговоре. Если меня правильно информировали, бунт вспыхнет не позже чем через неделю.
Услышав эту в общем-то тревожную новость, господин Синтез, вероятно, впервые за двадцать пять лет рассмеялся, но смех его был едким и как бы ржавым — казалось, человек отвык от подобного проявления радости или иронии. Капитан, ни разу не видевший, чтобы господин Синтез хотя бы улыбнулся, сильно растерялся.
— Известны ли вам мотивы готовящегося мятежа? — Обычная суровость вернулась к господину Синтезу.
— Известны, Мэтр. Первые признаки недовольства появились в тот день, когда кончился уголь.
— Что им до этого? Полагаю, на холод они не жалуются?
— О нет, конечно. Но, видя, как в топках машин сожгли сначала пустые ящики, бочонки, гафеля , реи , рангоутное дерево, а потом принялись за мачты…
— Ну и что? Полагаю, эти корабли принадлежат мне и я могу, не спрашивая чужого мнения, превратить их в баркасы. Когда топки поглотят мачты, мы сожжем рубки, полуюты, спардеки — словом, все деревянные предметы, имеющиеся на борту. Так как по причине отсутствия «Инда» и «Годавери» в нашем распоряжении лишь такие ресурсы, мы для осуществления Великого Дела исчерпаем их до конца. Хотелось бы знать, что странного видят в этом члены моих экипажей?
— Людям кажется, что, при отсутствии на судах топлива и мачт, они не смогут вернуться домой.
— Речь идет не о возвращении, а о Великом Деле, которое ждать не может.
— Боюсь, они откажутся повиноваться.
— Для такого случая в Уложении морских законов существуют весьма суровые статьи, и мне не надо вам об этом напоминать.
— Я готов раскроить голову каждому, кто не выполнит приказа, но убежден, что таким образом спровоцирую взрыв, опасаюсь…
— Опасаетесь?
— Да, Мэтр, боюсь за вас, то есть за Великое Дело…
— Ну, а прочие мотивы, — голос господина Синтеза смягчился, — каковы они?
— Люди очень жалуются на уменьшение дневного рациона.
— Быть того не может! А мне казалось, они едят слишком много. Кстати, вы навели меня на мысль, на превосходную мысль… Ветчина, копченое сало, бисквиты, сушеные овощи, кофе в зернах, консервы, копченая рыба все это отличные энергоносители. Добавьте водку, куски просмоленных канатов, обломки дерева, и у нас появится дополнительный источник тепла.
— Мэтр!.. — забормотал, опешив, капитан.
— Сообщите на камбуз, — бесстрастно продолжал господин Синтез, — что с завтрашнего, нет, с послезавтрашнего дня прекращается выдача каких бы то ни было твердых или жидких пищевых продуктов.
— Мэтр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
В этот вечер, чтоб обмануть голод, они пожевали молодые побеги бамбука. Капитан едва успел соорудить на голой земле импровизированное ложе из листьев, на котором обычно спала его спутница. Слишком ослабевший, чтобы развести костер на месте ночлега, измученный бесконечными и бесполезными хождениями по лесу, он упал у подножия дерева и заснул похожим на каталепсию сном. Среди ночи его разбудил яркий свет, сопровождающийся едким дымом. Тяжело поднявшись, Кристиан поплелся на берег реки, в сторону света. Каково же было отчаяние капитана, увидевшего, что горит вытащенная на берег пирога.
Накануне вечером он выпустил из виду, что надо достать головешки, прикрытые пеплом и лежащие в лодке на слое глины. За несколько дней глина растрескалась, изоляция попортилась, и выдолбленная из смолистого дерева лодка запылала.
Это была непоправимая катастрофа. Ведь могло же такое случиться, что проплыви они еще несколько часов, пусть даже день, и встретилась бы им на пути деревня… А без лодчонки невозможно выбраться из этого проклятого места. Кристиан прекрасно знал все препятствия, которыми кишел лес, и понимал, что никогда женщине не преодолеть тут и там поваленные деревья, не пробраться через колючие заросли, овраги, ручьи.
— Вот и все, — горестно прошептал молодой человек, — круг замкнулся…
Он жадно выпил несколько больших глотков воды, и на несколько мгновений вода потушила сжигавший его жар, затем, шатаясь, вернулся под дерево и лег. Виски раскалывались, сердце беспорядочно колотилось, тело стало сухим и горячим, красный туман застлал глаза, мысли путались, кошмары преследовали его.
«Это горячка, — подумал моряк в минуту просветления. — Наверное, лесная лихорадка. Значит, я умру… если не от голода, то от нее». Им овладела странная болтливость, и он заговорил, смутно сознавая, что мелет какую-то чепуху. Практикующий врач сразу узнал бы приступ малярийной лихорадки, до крайности напрягающий нервы.
Девушка, погруженная в тяжелый сон, пришедший на смену бурному отчаянию истекшего дня, сначала не расслышала, как стонет ее спутник. Многочисленные шумы леса, с которыми она в конце концов свыклась, и жалобные стоны капитана, слившиеся с лесными звуками, не пробудили ее ото сна. Однако перед самым рассветом, когда в джунглях на несколько мгновений воцарилась тишина, настойчивость этих бессознательных жалоб вывела ее из бесчувственного состояния.
Взволнованная, истомленная, мучимая страшным голодом, она удивилась, что друг ее еще не на ногах. Бросив вокруг себя быстрый испуганный взгляд, она увидела в трех шагах распростертое тело, услышала стон и глухой голос, произносящий ее имя…
В этот момент наступил внезапно, как это бывает в экваториальных районах, рассвет. Солнце окрасило пурпуром верхушки деревьев, как будто над лесом вспыхнул пожар. Утренний туман еще на мгновение задержался над рекой, но тут же исчез, будто подняли полупрозрачный задник театральной декорации.
Анна в ужасе вскочила, не веря своим глазам. Бледный, с блуждающим взглядом, с заостренными чертами лица и стиснутыми кулаками, капитан не видел и не слышал ее. Свистящее дыхание с трудом срывалось с посиневших губ, обильный пот заливал лоб и ручьем стекал на щеки.
Что это — неужели подкошенный неизвестной болезнью могучий и неутомимый капитан Кристиан, ее товарищ по несчастью, умирает?! Неужели это ее преданный друг, чьи нежные и изобретательные заботы до сих пор скрашивали ад, в котором она очутилась?! Анна испустила нечеловеческий крик, подхваченный эхом. Внезапно мысль о смерти предстала перед ней во всей своей ужасной реальности.
— О Боже!.. Он умирает! — пролепетала она в отчаянии.
Видеть, как на твоих глазах медленно умирает дорогое существо, наблюдать, как его черты искажает неумолимая болезнь, и чувствовать себя бессильным помочь, хотя готов перелить ему собственную кровь, отдать собственную жизнь… Что может быть ужаснее!..
Сама не зная что делает, тяжело дыша и думая, вернее, надеясь тоже умереть, девушка бросилась к больному, села рядом, положила его голову себе на колени, вытерла струящийся по лицу пот, ласково позвала по имени… Она с жадностью ловила малейшее слово, малейший жест, который свидетельствовал бы о возвращении к Кристиану проблесков сознания… Ничего!
Бедной девочке было невдомек, как внезапно накатывают приступы малярии, и она со все возрастающим отчаянием спрашивала себя, что могло вдруг подкосить ее друга. Неужели его укусила змея или какое-нибудь ядовитое насекомое? А может быть, он отравился, по неосторожности съев найденный днем плод? Если же он умирает в результате здешнего пагубного климата, усталости и лишений, то почему до сих пор жива она, существо куда более хрупкое и слабое?
Так истекали часы, хотя Анна не чувствовала ни времени, ни даже голода, чьи мучительные спазмы затмевала душевная боль. Она уже не могла надеяться даже на чудо. Однако в состоянии больного наметился некоторый перелом к лучшему. Он уже не обливается потом, а руки и ноги не были такие окоченевшие, как прежде. Дыхание, хоть все еще частое, стало менее неровным.
Кристиан спал. Вот теперь-то и надо было бы принять срочные лечебные меры, чтобы предотвратить повторный приступ, который, только начнись, неминуемо сведет его в могилу.
Легкий шорох заставил девушку поднять голову. При любых других условиях картина, открывшаяся ее глазам, привела бы Анну в безумный ужас. Но сейчас она пребывала в таком душевном и физическом состоянии, что, появись перед нею тигр, это бы ее не удивило и не взволновало.
— Ну что ж, — тихо прошептала внучка господина Синтеза, и ни один мускул не дрогнул на ее лице, — значит, мы умрем вместе!
В то время, как, поглощенная своим горем, равнодушная ко всему окружающему, забыв даже о том, где находится, Анна не отрывала глаз от лица друга, ступая неслышно, по-кошачьи, к ней подкрались причудливого вида люди — человек пятнадцать, полуголых, завернутых в грубую ткань, сделанную из размягченной коры, облегающую на манер индусских лангути.
Довольно высокорослые и ладно сложенные, но очень худые, с желтоватой, с черными пятнами кожей, грязные и отвратительные с виду, они стояли неподвижно и с любопытством разглядывали девушку и ее спутника, не произнося ни единого слова. У каждого за плечами висели закрепленные на лямках корзины, содержавшие, по всей вероятности, запас провизии. И стар и млад казались в равной мере жалкими, хилыми, но за их бесстрастием, отчасти объяснимым всеобщим удивлением, не читалось ни намека на свирепость.
Дикари не были раскрашены и не имели татуировок. Лишь на некоторых из них висели бусы из черного и белого жемчуга. Их выразительные темные глаза смотрели на двух европейцев живо, но отнюдь не сурово. Цветом кожи пришельцы слегка напоминали малайцев, но, несмотря на схожесть оттенка, нетрудно было с первого взгляда различить в них представителей негроидной расы.
Все пятнадцать человек были вооружены голоками, парангами , стрелометательными трубками и колчанами из бамбука с маленькими отравленными стрелами, которыми туземцы стреляют с поразительной меткостью. После нескольких минут молчаливого созерцания они начали перешептываться и жестикулировать, указывая пальцами на девушку и ее спутника, продолжавшего лежать неподвижно. Затем соплеменники стали, видимо, увещевать седобородого старика с шероховатой кожей, испрашивая позволения приблизиться к белым. Тот, казалось, был категорически против, хотя его живые, несмотря на возраст, глаза горели от любопытства.
В этот момент капитан испустил долгий вздох, посмотрел на свою спутницу, которая ему грустно улыбнулась, услышал голоса, мало-помалу ставшие громче, повернул голову в их сторону, заметил пришельцев и дрогнувшим голосом прошептал:
— Анна, сестричка… Это лесные люди!
Часть третья
ВЕЛИКОЕ ДЕЛО
ГЛАВА 1
Тревожные новости. — Персонал господина Синтеза выказывает недовольство. — Великому Делу грозит опасность. — Угля больше нет. — Господин Синтез сжигает свои корабли. — Продукты питания пойдут на растопку. — Люди отныне перестанут есть. — Подземные взрывы. — Боцман Порник. — Мэтра подозревают в том, что он знается с нечистой силой. — Попалась рыбка в сети. — Боцман потрясен и усыплен. — Еще раз о гипнозе и внушении. — Порник — ассистент-зоолог! — Как господин Синтез искоренил ростки бунта .
— Что новенького, капитан? — спросил господин Синтез у Корнелиса Ван Шутена, когда один из индусов-бхили ввел временно исполняющего обязанности капитана «Анны» в покои хозяина.
— Много всякой всячины, Мэтр, даже слишком много…
Обычно хладнокровный, Ван Шутен на сей раз казался очень взволнованным.
— Э-э, дружок, так негоже! — заметил господин Синтез. — Девизом моряка должна быть знаменитая сентенция древних «nil mirari» — «ничему не удивляйся».
— Но мы очутились в сложном положении… — Замешательство капитана все возрастало. — В очень сложном…
— Разве лаборатории вновь угрожает опасность? Великое Дело под угрозой? Не может быть! Ваше волнение связано с чем-то иным. Всю ответственность за сохранность приборов и оборудования несут господа Фармак и Роже-Адамс.
— Речь идет не о лаборатории и не о физиологических исследованиях…
— А раз работы движутся своим чередом и Великое Дело близится к завершению, к чему беспокоиться?
— Но в том-то и дело, Мэтр, что обстоятельства, о которых я хочу с вами поговорить, могут, правда косвенно, воспрепятствовать работам и свести на нет столько усилий…
— Что же вы раньше не сказали! Говорите!
— Видите ли, Мэтр, люди поговаривают…
— Что?!
— Люди недовольны и не стесняются заявлять об этом вслух.
— В какой-то мере я их понимаю. Они находятся здесь уже семь месяцев, все на одном и том же месте, безо всяких развлечений, не видя ничего, кроме моря и неба. Неудивительно, что такая длительная стоянка вызывает некоторое недовольство. Надо следить за дисциплиной, капитан, и строго наказывать провинившихся.
— У меня десять человек в кандалах сидят, лучшие матросы…
— А боцманы?
— Они соучастники.
— Соучастники чего?
— Готовящегося бунта, цель которого — захватить корабли и, бросив лабораторию на произвол судьбы, немедленно плыть к берегам Австралии. Люди с «Ганга» тоже в заговоре. Если меня правильно информировали, бунт вспыхнет не позже чем через неделю.
Услышав эту в общем-то тревожную новость, господин Синтез, вероятно, впервые за двадцать пять лет рассмеялся, но смех его был едким и как бы ржавым — казалось, человек отвык от подобного проявления радости или иронии. Капитан, ни разу не видевший, чтобы господин Синтез хотя бы улыбнулся, сильно растерялся.
— Известны ли вам мотивы готовящегося мятежа? — Обычная суровость вернулась к господину Синтезу.
— Известны, Мэтр. Первые признаки недовольства появились в тот день, когда кончился уголь.
— Что им до этого? Полагаю, на холод они не жалуются?
— О нет, конечно. Но, видя, как в топках машин сожгли сначала пустые ящики, бочонки, гафеля , реи , рангоутное дерево, а потом принялись за мачты…
— Ну и что? Полагаю, эти корабли принадлежат мне и я могу, не спрашивая чужого мнения, превратить их в баркасы. Когда топки поглотят мачты, мы сожжем рубки, полуюты, спардеки — словом, все деревянные предметы, имеющиеся на борту. Так как по причине отсутствия «Инда» и «Годавери» в нашем распоряжении лишь такие ресурсы, мы для осуществления Великого Дела исчерпаем их до конца. Хотелось бы знать, что странного видят в этом члены моих экипажей?
— Людям кажется, что, при отсутствии на судах топлива и мачт, они не смогут вернуться домой.
— Речь идет не о возвращении, а о Великом Деле, которое ждать не может.
— Боюсь, они откажутся повиноваться.
— Для такого случая в Уложении морских законов существуют весьма суровые статьи, и мне не надо вам об этом напоминать.
— Я готов раскроить голову каждому, кто не выполнит приказа, но убежден, что таким образом спровоцирую взрыв, опасаюсь…
— Опасаетесь?
— Да, Мэтр, боюсь за вас, то есть за Великое Дело…
— Ну, а прочие мотивы, — голос господина Синтеза смягчился, — каковы они?
— Люди очень жалуются на уменьшение дневного рациона.
— Быть того не может! А мне казалось, они едят слишком много. Кстати, вы навели меня на мысль, на превосходную мысль… Ветчина, копченое сало, бисквиты, сушеные овощи, кофе в зернах, консервы, копченая рыба все это отличные энергоносители. Добавьте водку, куски просмоленных канатов, обломки дерева, и у нас появится дополнительный источник тепла.
— Мэтр!.. — забормотал, опешив, капитан.
— Сообщите на камбуз, — бесстрастно продолжал господин Синтез, — что с завтрашнего, нет, с послезавтрашнего дня прекращается выдача каких бы то ни было твердых или жидких пищевых продуктов.
— Мэтр!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56