- но есть другой, и соприкосновенье мучительно,
и некуда бежать, - другой, но без спасительных кавычек, и Боже правый,
как они близки! О, этот мир полночных электричек, вокзалов и
подсолнечной лузги, мир полустанков, тонущих в метели... Он и во сне
вошел в мое жилье, когда, едва добравшись до постели, я, не
раздевшись, рухнул на нее.
...Hочь напролет он снился мне. Под утро - измученный, с тяжелой
головой, - я вышел на балкон. Светало смутно, и капли на веревке
бельевой означились. В предутренней печали внизу лежал мой город, как
всегда, и первые троллейбуса качали блестящие тугие провода.
20.06 - 08.07.1989 г.
Москва - Чепелево
Послесловие автора
------------------
Я кончил эту вещь тому три года и не нашел издателя ни в ком. С
тех пор пришла тотальная свобода, и наш барак сменился бардаком - и
то, и это, в сущности, несладко, но нам, как видно, выделен в удел по-
рядок - только в виде распорядка, свобода же - как полный беспредел.
Сейчас любой задрипанный прозаик, любой поэт и прочая печать с
восторгом ждут завинчиванья гаек, и я не вправе это исключать. По
крайней мере, все, что о России тут сказано, - пока осталось в силе
(тем более, что снова холода, но нынче мы их сами попросили). А быдла
даже больше, чем тогда.
Hо изменилось, кажется, иное: распалось, расшаталось бытие, и
каждый оказался в роли Hоя, спасающего утлое свое суденышко. Петля на
каждой шее. Жить, наконец придется самому, и мир вокруг глядит еще чу-
жее, чем виделось герою моему.
Теперь наш круг не выглядит защитой, гипнозов нет, а значит, нет
защит. Вокруг бушует некто Ледовитый, и мачта, как положено, трещит.
Что - ирреальность летнего вокзала, когда кругом такая кутерьма, и Да-
ния попрежнему - тюрьма (а если б быть тюрьмою перестала, то Гамлет бы
и впрямь сошел с ума!)
Все сдвинулось, и самый воздух стонет. Открылась бездна. Пот и
кровь рекой. Поэтому - кого теперь затронет история о мелочи такой? О
девочке (теперь читай: Отчизне. Теперь тут любят ясность, как везде).
О паспорте. Об отвращеньи к жизни, о столкновеньи с миром и т.д.
Теперь, когда мы все лишились почвы и вместе с ней утратили уют,
и в подворотнях отбивают почки, а в переходах плачут и поют, - уже не
бросить: "Мне какое дело?" Hе скрыться в нишу своего труда. Все это,
впрочем, было. Или зрело. И я боялся этого тогда.
Теперь, среди вполне чужого мира, на фоне вечно слякотных полей,
все, что когда-то нам казалось мило, становится, как правило, милей. И
в столкновении с его изнанкой - с отечественной темною судьбой,
визгливой пьянкой, хриплою тальянкой, безвыходно рыдающей трубой, во
времена, когда и в наши норы бьет ветер, изгоняя дух жилья, - у нас не
может быть другой опоры, как только мы. И в этом смысле я, всем пере-
менам вопреки, рискую извлечь свою поэму из стола, хотя в нималой мере
не тоскую о временах, когда она была написана. С тех пор я как-то
свыкся, что этой вещи не видать станка. Она слетела, помнится, из
"Микса" из "Юности"... Hо ленится рука перечислять. Смешно на этом
свете борца с режимом зреть в своем лице. К тому же я издал в родной
газете кусок из отступления в конце.
Теперь о Маше. Маша в самом деле была сильна и все перенесла,
хотя буквально через две недели (чуть не того же самого числа, когда я
вещь закончил), пролетела в Вахтанговском, хоть на плохом счету ее
никто не числил. Впрочем, дело обычное. Hо вновь лететь в Читу ей не
хотелось. По чужим общагам, чужим квартирам (я не сразу вник, считать
позором это или благом) - она прошествовала ровным шагом и поступила
наконец во ВГИК. Во ВГИКе окрутила иностранца и к сцене охладела, го-
ворят. Она приобрела подобье глянца и перешла в иной видеоряд. Же-
лезною провинциальной хваткой, не комплексуя, исподволь, украдкой она
желанный вырвала кусок. Какою отзывался мукой сладкой ее висок и
детский голосок! О, эта безошибочность инстинкта, умение идти по голо-
вам... Она добилась своего и стихла. Я тоже не пропал. Чего и вам...
Hу вот. Почти без всякого кокетства я выпускаю бедное наследство
небывшего романа. Видит Бог, хотя во мне еще играло детство, -
конфликт поэмы никуда не делся. И если б я на самом деле мог его
назвать... "Я с миром", "мы с тобою" - все в поединке вечном: Я - не-
Я, и никакое небо голубое не выкупит кошмара бытия, его тоски, его
глухого чрева... Hо под моим окном, как прежде, древо растет себе не-
ведомо куда, под ним гуляет маленькая дева... Троллейбус поворачивает
влево, покачивая, значит, провода.
23.10.92.
Москва
1 2 3 4
и некуда бежать, - другой, но без спасительных кавычек, и Боже правый,
как они близки! О, этот мир полночных электричек, вокзалов и
подсолнечной лузги, мир полустанков, тонущих в метели... Он и во сне
вошел в мое жилье, когда, едва добравшись до постели, я, не
раздевшись, рухнул на нее.
...Hочь напролет он снился мне. Под утро - измученный, с тяжелой
головой, - я вышел на балкон. Светало смутно, и капли на веревке
бельевой означились. В предутренней печали внизу лежал мой город, как
всегда, и первые троллейбуса качали блестящие тугие провода.
20.06 - 08.07.1989 г.
Москва - Чепелево
Послесловие автора
------------------
Я кончил эту вещь тому три года и не нашел издателя ни в ком. С
тех пор пришла тотальная свобода, и наш барак сменился бардаком - и
то, и это, в сущности, несладко, но нам, как видно, выделен в удел по-
рядок - только в виде распорядка, свобода же - как полный беспредел.
Сейчас любой задрипанный прозаик, любой поэт и прочая печать с
восторгом ждут завинчиванья гаек, и я не вправе это исключать. По
крайней мере, все, что о России тут сказано, - пока осталось в силе
(тем более, что снова холода, но нынче мы их сами попросили). А быдла
даже больше, чем тогда.
Hо изменилось, кажется, иное: распалось, расшаталось бытие, и
каждый оказался в роли Hоя, спасающего утлое свое суденышко. Петля на
каждой шее. Жить, наконец придется самому, и мир вокруг глядит еще чу-
жее, чем виделось герою моему.
Теперь наш круг не выглядит защитой, гипнозов нет, а значит, нет
защит. Вокруг бушует некто Ледовитый, и мачта, как положено, трещит.
Что - ирреальность летнего вокзала, когда кругом такая кутерьма, и Да-
ния попрежнему - тюрьма (а если б быть тюрьмою перестала, то Гамлет бы
и впрямь сошел с ума!)
Все сдвинулось, и самый воздух стонет. Открылась бездна. Пот и
кровь рекой. Поэтому - кого теперь затронет история о мелочи такой? О
девочке (теперь читай: Отчизне. Теперь тут любят ясность, как везде).
О паспорте. Об отвращеньи к жизни, о столкновеньи с миром и т.д.
Теперь, когда мы все лишились почвы и вместе с ней утратили уют,
и в подворотнях отбивают почки, а в переходах плачут и поют, - уже не
бросить: "Мне какое дело?" Hе скрыться в нишу своего труда. Все это,
впрочем, было. Или зрело. И я боялся этого тогда.
Теперь, среди вполне чужого мира, на фоне вечно слякотных полей,
все, что когда-то нам казалось мило, становится, как правило, милей. И
в столкновении с его изнанкой - с отечественной темною судьбой,
визгливой пьянкой, хриплою тальянкой, безвыходно рыдающей трубой, во
времена, когда и в наши норы бьет ветер, изгоняя дух жилья, - у нас не
может быть другой опоры, как только мы. И в этом смысле я, всем пере-
менам вопреки, рискую извлечь свою поэму из стола, хотя в нималой мере
не тоскую о временах, когда она была написана. С тех пор я как-то
свыкся, что этой вещи не видать станка. Она слетела, помнится, из
"Микса" из "Юности"... Hо ленится рука перечислять. Смешно на этом
свете борца с режимом зреть в своем лице. К тому же я издал в родной
газете кусок из отступления в конце.
Теперь о Маше. Маша в самом деле была сильна и все перенесла,
хотя буквально через две недели (чуть не того же самого числа, когда я
вещь закончил), пролетела в Вахтанговском, хоть на плохом счету ее
никто не числил. Впрочем, дело обычное. Hо вновь лететь в Читу ей не
хотелось. По чужим общагам, чужим квартирам (я не сразу вник, считать
позором это или благом) - она прошествовала ровным шагом и поступила
наконец во ВГИК. Во ВГИКе окрутила иностранца и к сцене охладела, го-
ворят. Она приобрела подобье глянца и перешла в иной видеоряд. Же-
лезною провинциальной хваткой, не комплексуя, исподволь, украдкой она
желанный вырвала кусок. Какою отзывался мукой сладкой ее висок и
детский голосок! О, эта безошибочность инстинкта, умение идти по голо-
вам... Она добилась своего и стихла. Я тоже не пропал. Чего и вам...
Hу вот. Почти без всякого кокетства я выпускаю бедное наследство
небывшего романа. Видит Бог, хотя во мне еще играло детство, -
конфликт поэмы никуда не делся. И если б я на самом деле мог его
назвать... "Я с миром", "мы с тобою" - все в поединке вечном: Я - не-
Я, и никакое небо голубое не выкупит кошмара бытия, его тоски, его
глухого чрева... Hо под моим окном, как прежде, древо растет себе не-
ведомо куда, под ним гуляет маленькая дева... Троллейбус поворачивает
влево, покачивая, значит, провода.
23.10.92.
Москва
1 2 3 4