Здесь он умел радоваться миру, несмотря на скептицизм, свойственный людям его возраста. Здесь он еще сильнее ощущал свою принадлежность к миру как реальность и как идею и мог делать что ему заблагорассудится – этот мир одобрил бы все его деяния. Разумеется, этим он в немалой степени был обязан начиненной микропроцессорами и автоматикой яхте и кроткому нраву моря. Находись он на древнем плоту да в окружении акул или на финикийской лодке посреди бурной Атлантики, его взаимоотношения с «этим самым прекрасным из миров» наверняка были бы иными. И все же, и грубый викинг, и финикиец любили свой мир, иначе вряд ли такой дилетант в технике и мореплавании, каким был он, мог преспокойно, будучи один в море, наслаждаться всеми качествами Вселенной.
Однако он был не один. Свою гостью он увидел в опасной близости с бортом. Подобно морскому привидению из легенд, которое своим появлением предвещает гибель кораблю, она стояла не шевелясь у самого края. Усилившийся ветер трепал кружевной низ короткой ночной сорочки. Казалось, еще секунда, и в следующее мгновение женщина шагнет за борт, а яхта пойдет ко дну.
– Альфа! – окликнул он ее осторожно.
Она не дрогнула, однако босые ее ноги уверенно зашлепали в его сторону. Значит, это не луна вывела ее на сомнамбулическую прогулку.
– Что с вами? – спросил он.
– Что-то разбудило меня, а что – не знаю.
– Извините, это я…
– Вы?
– Да, мне надо было войти в каюту, – подтвердил он, глядя внимательно на нее. В неровном свете луны нос женщины казался чуть великоватым. Но отчасти в этом были повинны расстояние и фокус. Профессор смотрел на нее снизу и с неблизкого расстояния, избегая опасного соседства ее почти обнаженных бедер.
– Нет-нет, это было что-то другое.
– Ну тогда, наверное, луна. К тому же, мы снова плывем.
– Мне страшно! – тихо вскрикнула она дрожащим голосом.
– Но ведь ничего страшного не произошло. Идите к себе, здесь холодно. Я закрою иллюминаторы.
– Мне страшно! – повторила она громче.
– Но ведь мы идем под парусом, и я должен оставаться на палубе, – сказал он, поскольку ему не хотелось оставаться с ней наедине в душной каюте. Но потом ему стало стыдно за себя и свое вранье. Ведь очевидно, что женщина боится чего-то и нуждается в помощи. И, опережая ее последующие возможные мольбы, он откинул одеяло, позвал ее: – Идите ко мне!
Женщина не колеблясь бросилась на матрац, крепко прижалась к его телу. Всю ее трясло как в лихорадке, она то и дело тыкалась в него то коленями, то локтями, сухое горячее дыхание обжигало. Профессор подоткнул одеяло, просунул руку под голову, а второй рукой подхватил холодный, как ледышка, зад, и, преисполненный отеческой заботы, притянул к себе и стал баюкать как больного ребенка.
– Успокойся! Ну, успокойся. Ведь ничего страшного не произошло. Тебе, наверное, что-то приснилось.
Но ее по-прежнему колотило, будто в лихорадке. Он вспомнил, что в подобное состояние впала как-то одна из его подруг после того, как сообщила, что уходит от него, так как какой-то очень уж хороший парень предложил ей руку и сердце, ему же она, очевидно, безразлична, если он до сих пор не сделал ей предложения. Слава богу, Альфа хотя бы не плакала. Но что же так напугало ее?
Чем больше он ее успокаивал, тем больше усиливалась лихорадка, словно его голос высвобождал страх из тенет разума.
– Эй, юнга! Что с тобой? Возьми себя в руки. Чего доброго, описаешь меня.
Но она не слышала – тряслась, подвывала, объятая ужасом. Он схватил ее грубо за ноги, которыми она то и дело дрыгала, машинально зажал их меж своих ног. Стал массажировать ей плечи, спину. На мгновение вспомнил о симпатичных «сородинках» на одной из лопаток – только вот на какой именно? – и это обстоятельство только ожесточило его. Массаж стал походить на щипки. Однако ее тело оставалось по-прежнему напряженным. Рука же его устала. Надо было нести ее в каюту, силой влить в рот коньяку, напоить чаем. Но стоило ему подняться, как она вцепилась в него словно утопленница. Он почувствовал ее острые ногти даже сквозь толстую вязку пуловера и, потеряв опору, рухнул на нее всей своей тяжестью. Она же неожиданно хорошо знакомым образом стала устраиваться под ним, и он с еще большим остервенением стал мять теперь уже ее живот, грудь, пытаясь пробудить в себе желание. Но мысль, что, может быть, именно это и необходимо для того, чтобы вывести ее из состояния истерики, что это будет своего рода лекарством, была неприятна. Видимо, имитация любви успокаивала ее, и он продолжил, пока не обнаружил, что она хватает ртом воздух, как это бывает в последние мгновения любовного слияния.
Мысленно отметил, что такого у него еще не случалось. Без горечи отметил, как эти темно очерченные губы с благородной откровенностью и очарованием повторяли ритм спазмов, которые он ощущал под собой. В последующие дни и ночи он многократно будет пытаться добиться подобного, но редко успешно. В противном случае это означало бы, что его усилия щедро вознаграждены. Вдруг его внимание привлекли ее странно светящиеся зубы.
То ли от света луны, то ли от смешавшихся отражений моря и паруса, но когда женщина улыбнулась, зубы ее зафосфоресцировали, словно бы освещались ультрафиолетовой лампой. Он уперся ладонями в матрац и приподнялся над женщиной. Лихорадочно стал вспоминать состав зубной эмали, взглядом же продолжал искать ту часть лунного спектра, что могла так взаимодействовать с эмалью. Перенес тяжесть тела на одну руку, а второй взял женщину за подбородок, стал поворачивать голову влево-вправо, пытаясь определить, не играет ли здесь какой-либо роли угол освещения.
– Не закрывайте рот! – приказал он.
И только теперь она наконец открыла глаза и сказала:
– Как светятся ваши зубы!
Женщина излучала удивление и счастье.
Устыдившись, он лег рядом, поспешил обнять ее и успокоить: – А теперь спи. Спи!
Она послушно прильнула к нему и напрочь отринула его намерения обратиться за разъяснением к химикам и зубным врачам тихим и торопливым: «Люблю тебя, люблю тебя». После чего тело ее трогательно расслабилось. А он теперь уже снова жалел, что не может встать и взять зеркало, посмотреть, так ли именно сияют и его зубы. И ему снова стало стыдно. Проклятый рефлекс ученого силился раскрыть чудо природы, вместо того чтобы любоваться им. Но какова же во всем этом их доля участия? Ведь это было не просто отражение (профессор помнит, что сам он находился спиной к луне). Создавалось впечатление, что их тела как бы самостоятельно излучали этот свет…
7
Он уснул только на рассвете, обессилев от перенапряжения, все боялся разбудить Альфу во сне. А когда спросонок услышал скрип вантов, ощутил на шее аркан женских рук и устремленные на него лучистые глаза, давно бодрствующие.
Он встал, направился к мачте. Осмотрел паруса – розовые, как яблоневый цвет, от восходящего натужно-красного солнца. Окинул взглядом палубу и безбрежно раскинувшееся за нею море и демонстративно повернулся спиной к лучистым глазам, что смотрели на него с их примитивного ложа. И – чего только не сделает человек от волнения! – замахал руками, присел несколько раз, затем лег на живот и стал энергично отжиматься. Разумеется, когда мужчина его возраста начинает публично отжиматься, им руководит одно желание: продемонстрировать свою неувядающую силу, поскольку сам он уже поутратил в ней уверенность. Но тут он вспомнил ночной шепот-заклятие Альфы: «Люблю тебя, люблю тебя…», вновь увидел волшебное сияние ее зубов и подумал, что со стороны его усилия выглядят просто смешно.
– Советую вам сделать то же самое, – тем не менее порекомендовал он Альфе.
Женщина прыснула – он так и не понял, над чем она смеялась, – вытащила из-под одеяла обнаженные руки и потянулась. Контуры тела обозначились предельно четко (деликатное до сих пор поведение ее становилось явно вызывающим). Он недоумевал, что с ней вдруг случилось.
Словно бы прочитав его мысли, Альфа прикрыла плечи, однако складочки в уголках губ продолжали стыдливо намекать на что-то.
– Капитан, приготовьте душ для своего юнги?
– Если хотите, можем даже поплавать, – предложил он без особого энтузиазма, поскольку для этого надо было останавливать яхту, опускать якорь и специально для нее спускать на воду спасательную лодку, а он чертовски устал.
– Но я не умею плавать!
Ее признание удивило его и озадачило – ведь с какой уверенностью поднялась она по трапу на яхту.
– Вы сердитесь на меня или же чем-то разочарованы?
Дьявольские складочки затаились в ожидании.
– Я давно не питаю особых надежд на людей, и это предохраняет меня от разочарований…
– Какую великолепную истерику разыграла я ночью, а?
– Это был розыгрыш? – замер он.
– Боже, подобного ужаса я не испытывала никогда в жизни!
– Но из-за чего?
– Не знаю. Может, во сне я почувствовала, какая подо мной бездна? А потом, я отродясь не ступала ногой на судно.
Последние ее слова заставили его улыбнуться, выглядеть добрым. Однако доброта пока еще
не проснулась в нем.
Он резко вытащил на корму насос и душ, которые в случае необходимости легко превращались в огнетушитель, способный пропускать через широкую шляпку душа сильную водяную струю. Долго искал потаенное место для обустройства душевой, однако такового на яхте не нашлось, и пришлось ограничиться кормой.
Наконец мотор заработал, на корму пролился сноп дождя, и Альфа, весело взвизгнув, отскочила в сторону. Он не заметил, что она стояла рядом. Стояла, прижимая к животу вместе с полами махрового халата большую пористую губку и пузырек с шампунью. Когда же отпрыгнула в сторону, полы халата распахнулись и приоткрылось таинственное, притягательное…
– Готово, мойтесь. А я, чтобы не мешать, пока разберусь в каюте, – пробормотал он, вобрав в себя цветную роскошь халата, пышность губки и сексапильные линии пузырька, – все то, что должно было сделать более притягательной сокрытую от глаз таинственность…
Пока наводил порядок в каюте, он все силился вспомнить, рисовал ли кто из художников промежность женщины, какой она предстала сейчас перед ним. Пожалуй, нет, за исключением разве что этого немца Эрнста Фуке, который по-бёклински наполнял ее загробной мистикой. Но дьявол знает, по каким причинам человек отделил ее от красоты, предал ее анафеме, хотя благодаря ей он и был рожден и именно она дает жизнь роду человеческому, а не красота…
Утренний туалет женщины длился достаточно долго, чтобы такой опытный холостяк, как он, мог не только застелить постель, накрыть на стол, но и заварить чай. И только тогда мотор наконец умолк. Профессор прошел в рубку и занялся приборами, чтобы дать возможность Альфе переодеться.
Все же приличное расстояние прошли они за это время, несмотря на капризы ветра. Собственно, ему не очень-то и хотелось знать, где именно они находятся и какое именно расстояние прошли. Он приподнял стеклянный верх кабины, чтобы проветрить помещение, высунул голову наружу и увидел свою гостью по-прежнему стоящей обнаженной на противоположном борту. Альфа медленно расчесывала волосы, очевидно, ждала, когда солнце подсушит их. Чуть поднявшись над горизонтом, солнце обстреливало ее своими лучами как театральный прожектор. На спине ее посверкивали водяные брызги-зерна. Глядя на нее сзади, ее еще можно было принять за девушку, несмотря на зрелый амфорный изгиб талии. Правда, ноги были не совсем ровные, а косточки на ступнях бросались в глаза даже с такого расстояния. И он отметил про себя, в развитие предыдущих своих рассуждений о соблазне, что мужчина может восхищаться Афродитами Боттичелли или Праксителя, но это не мешает ему с истинной страстью делать собственных детей с какой-нибудь коренастой и плоскогрудой мадонной. У этой мадонны зад был, пожалуй, ниже, чем следовало.
Он вспомнил, что его руки прикасались ко всему, что он разглядывал сейчас теперь уже как художник, и с треском задвинул крышку рубки – пусть сообразит, что надо бы поторопиться.
Она появилась все в том же махровом халате, теперь уже запахнутом на груди, с собранными в хвост волосами. Лицо ее излучало тепло. Такой красивой он видел Альфу впервые.
– Но ведь это моя обязанность! – заметив, что стол накрыт, мило смутилась она.
– Я очень голоден. Давайте садитесь!
– Что, прямо так? – уткнулась она подбородком в халат. – Не будет ли слишком уж посемейному?
– Тогда оденьтесь! – вспыхнул он и выскочил из каюты.
Прошел на нос яхты, покачивающейся на волнах. Ветер дул умеренный, и яхта развивала не более десяти узлов. Он любил стоять на носу яхты в такую погоду, мысленно воображая, что носится по волнам на узкой сёрфинговой доске. Однако сейчас его мысль упорно возвращалась к гостье. Она вызвала у него чувство беспокойства. Ничего удивительного, что если шторм усилится, дама обблюет ему всю яхту.
Альфа напомнила о себе возгласом «опля!». На ней были фланелевые брюки, но не те, что купил ей он;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30