Вскоре тепло ладоней стало согревать кожу головы, постепенно проникая внутрь. Боль притупилась, начала отступать. Весь процесс занял минут пять, так что у меня остались силы и на соседку. Прасковья уже очнулась, лежала, сжавшись калачиком, и жалобно стонала. Скорее всего, у нее кончилось действие выпитого зелья. В соседних коморках тоже прекратилось всякое шевеление. Я молча взял голову девушки в ладони. Она инстинктивно отстранилась.
– Лежи спокойно, – попросил я, – сейчас тебе станет легче.
Она послушалась и затихла. Я водил ладонями над ее головой, почти задевая волосы. Мышцы рук напряглись, пальцы дрожали. Так обычно бывало при тяжелой болезни пациента, Прасковья же всего час назад была совершенно здорова.
– Как голова? – спросил я ее в самое ухо, так, чтобы не услыхали соседи.
– Мне так стыдно, – прошептала она, – я, наверное, совсем бесстыжая!
Я подумал, что бесстыжим, как правило, стыдно не бывает, значит для нее еще не все потеряно. Успокоил:
– Лежи и не о чем не думай, я все понимаю.
– Какой ужас, что я делала! – сказала она и заплакала.
Дольше нам поговорить не удалось, за стенкой половицами заскрипели чьи-то неспешные шаги. В соседнюю каморку открылась дверь. Старческий голос сказал что-то неразборчивое.
– Спасибо, – тихо ответил какой-то мужчина, мне показалось, Федор Годунов.
– Идет, – предупредила меня Прасковья, – тихо!
Опять скрипнула половица, потом наша дверь начала медленно отворяться. В темное помещение проник луч теплого света. Показалась рука со свечой. Колеблющийся язычок пламени осветил морщинистое лицо, непонятно, старика или старухи.
– Пейте, – прошамкал бесполый голос и на краю голой лавки, на которой мы сидели, появилась глиняная кружка.
– Спасибо, – сказала за нас обоих Прасковья. Ей не ответили, свет уплыл за дверь, и та вновь закрылась.
– Кто это? – тихо спросил я девушку.
– Принесли питье, чтобы опять стало хорошо, – ответила она. – Пей первым!
– У тебя что-нибудь болит? – поинтересовался я, касаясь губами теплой раковины ее уха.
– Нет, не болит.
– Тогда пить не будем.
– Разве можно не пить? – удивленно спросила она. – Когда мы выпьем, нам опять станет очень хорошо!
– Как раньше?
Девушка помолчала, вероятно, вспомнила, что недавно вытворяла, и даже отстранилась от меня.
– Нет, это другое питье, его нужно пить, чтобы быть счастливым!
– Я пить не буду, я и так счастлив, – сказал я.
– А я выпью, тогда мне станет хорошо, – с виноватыми интонациями, сказала она. – Ты не против?
Я был решительно против, но спорить на эту тему в теперешних условиях не мог, потому ответил:
– Как хочешь, только не пей много.
– Я всего капельку, – прошептала она. – Они всегда это пьют после праздника.
Не знаю, сколько она отпила из кружки, мы это не обсуждали. Я только слышал, как она глотнула, потом доставила кружку на лавку.
Пару минут мы сидели молча, потом Прасковья сказала:
– Скоро нужно будет идти.
– Куда?
– Все соберутся в горнице. Будем молиться.
Действительно, в соседних каморках началось движение: был слышен шепот, скрипы, осторожные шаги.
– Пойдем, а то Георгий рассердиться, – попросила девушка и спросила: – Тебе хорошо?
– Да, конечно, – ответил я. Действительно, голова больше не болела, нервное напряжение прошло. Оставалось только разобраться, что здесь происходит.
Глава 5
Молебен, или общее собрание, даже не знаю, как правильно назвать это мероприятие, проходил в горнице постоялого двора. После принятия успокаивающего средства все участники «праздника» выглядели счастливыми и благостными.
Мы парами сидели на скамьях, расставленных вдоль стен. Теперь я смог рассмотреть не только женщин, но и мужчин. Компания у нас, надо сказать, собралась элитная. Было понятно, какими принципами руководствовались организаторы, отбирая обитателей постоялого двора: все мальчики и девочки выглядели, что называется, супер.
С девушками мне было относительно понятно, я уже знал, где и кем работает та же Фекла, но как они используют красивых юношей, не представлял. Мужской проституции на Руси, как мне казалось, еще не существовало. Может быть, их подобрали для однополой любви? Тогда зачем мужчин и женщин держат парами? Следующий вопрос был обидный, зачем организаторам этого сексуального предприятия понадобился я. На юного красавца я никак не тянул, как, честно говоря, и на зрелого. Хотелось бы считать себя таковым, но, увы, бодливой корове, как известно, бог рогов не дает.
Пока я решал эти логические задачи, наше заседание началось. Первым выступил, как несложно было догадаться, председатель. Георгий выглядел в точности таким же замороженным аскетом, как и во время обеда. И красноречия ему явно не прибавилось.
Свое выступление он начал с уже слышанного мной призыва возлюбить ближних как самого себя. Потом объяснил, что господь любит избранных. В этом тоже не было ничего нового или оригинального. Таким простеньким, но эффективным приемом пользуются все религиозные конфессии. Всякому лестно быть особенным, избранным и любимым Господом. Дальше речь пошла о любви. Оратор напомнил присутствующим, как им было хорошо во время праздника любви. Публика закивала, выражая одобрение.
Мне эта рекламная жвачка решительно не нравилась, но, чтобы не выделяться из общей массы и не привлекать к себе внимания, я вел себя, как и все: блаженно улыбался и демонстрировал счастье и довольство.
Далее Георгий заговорил о высокой миссии, которая выпала на долю присутствующих, дарить людям счастье любви. Опять все миссионеры радостно и согласно закивали.
На этой высокой ноте информационная часть собрания иссякла. Дальше пошло вдалбливание того же самого в разных модификациях. На старорусском языке, никак не приспособленном для выражения таких абстрактных понятий, весь этот бред звучал совершенно дико. Георгия, на мой взгляд, спасало только то, что все были под кайфом и не очень понимали, о чем тут говорится. С не меньшим успехом он мог призывать летать самолетами Аэрофлота.
Наконец проповедник решил закруглиться, и призвал паству:
– Научим людей любви! – предложил он своим противным, благостным голосом.
– Научим, – хором согласились последователи.
– Пусть все живут в любви!
– Пусть живут!
Такие и подобные призывы звучали еще минут десять кряду, и народ стал явно возбуждаться. Я уже подумал, что вот-вот начнется свальный грех, но председатель перевозбуждения не допустил. Предложил помолиться. На мое счастье, коллективного, хорового моления не предусматривалось, участники молились молча, воздевали очи к низкому закопченному потолку и беззвучно шевелили губами.
Я решил, что мне как непосвященному можно особенно не усердствовать, сидел, сосредоточившись, но губами не шевелил. Георгий бросил на меня острый взгляд, но ничего не сказал.
Продолжалось все это довольно долго, так что начала чувствоваться жесткая скамья. Наконец организатор громко кашлянул, и верующие послушно подняли к нему головы.
– Теперь вкусим же от плодов земли, – предложил он.
Заскрипела входная дверь и в горницу вошла старуха. Судя по всему, это она носила успокаивающее средство. Теперь она была без свечи и не выглядела та-ой таинственной и мистической, как раньше. Обычая старая женщина в ветхом платье с суровым лицом. В одной руке у нее было небольшое деревянное ведро, в другой – берестяная кружка. Она поставила ведерко посередине комнаты и, зачерпнув из него, поднесла питье первой паре, сидевший ближе всех к Георгию. Мальчик и девочка каждый отпили по своей половине и поцеловались. Потом она поднесла напиток следующей паре. Ритуал повторился.
Мы с Прасковьей оказались последними в ряду и терпеливо ждали своей очереди. Она спокойно, а я мучительно придумывая, как отказаться от отравы. Затевать скандал было глупо, меня просто выгонят, и я не сумею ничего сделать. Наконец очередь дошла до нас. Старуха очередной раз вернулась в середину комнаты, нагнулась над ведерком, но тут ее остановил голос предводителя:
– Пока хватит, непосвященному рано алкать от плодов земной любви!
Я даже не успел обрадоваться, как он добавил:
– Ему еще предстоит очистить душу любовью!
Мысль была хорошая, кто же откажется жить с очищенной душой, да и отравление откладывалось на неопределенное время.
Вопрос был в другом, каким образом мне предстоит приобщаться к земной любви.
Прасковья, оказавшись лишенной плодов, жалко взглянула на меня, сказалось стадное чувство, обида оказаться обделенной. Я незаметно ей подмигнул.
– Пусть непосвященный погрузится в праздник и познает сладость любви небесной! – продолжил Георгий.
Кажется, он решил опять опоить меня своей «Виагрой». Пить эту дрянь я не стал бы ни под каким видом, но пока опасность не стала реальной, смолчал.
– Пусть готовящиеся уйдут в чертоги сладострастия и насладятся откровением, – резюмировал он.
Под чертогами, скорее всего, подразумевались темные кладовки. Я понял, что он хочет, встал и взял за руку Прасковью.
Все участники смотрели, как мы отправились во внутреннюю часть избы. Что было на собрании дальше, я не знаю. Если мои подозрения о сексуальной эксплуатации красивых обитателей трактира имели основания, то, по логике, должна была следовать разводка: кому какого ближнего им предстояло возлюбить, как самого себя. Я вспомнил, что за плотские радости Федора с двумя гетерами с меня содрали шестнадцать золотых дукатов, сумму совершенно нереальную для этого времени, из чего можно было заключить, что доходы у Георгия и компании, если она существует, совсем нешуточные.
– Где будем праздновать? – спросил я девушку, когда за нами закрылась дверь, и мы оказались в темноте.
– Где тебе хочется, – ответила она.
– Давай здесь, – предложил я, толкнув первую попавшуюся дверку.
Мы, согнувшись, Прасковья слегка, а я в три погибели, вошли в тесное душное помещение. Запах тут был, мало сказать, омерзительный, тошнотворный. Воняло так, как будто здесь живут несколько бомжей..
– Пойдем отсюда, – воскликнул я, выскакивая в общий коридор, – тут дышать нечем.
Теперь помещение для приобщения к прекрасному я выбирал исключительно по запаху. В конце концов, мы оказались в той же каморке, где сидели до этого. Девушка, одурманенная успокоительным, кажется, не понимала, что я ищу. Скорее всего, не ощущала запахов.
– Ты давно здесь живешь? – спросил я, когда мы устроились на голых нарах.
Прасковья, как мне показалось, не сразу поняла вопроса. Я повторил. Она, наконец, ответила:
– Не знаю, наверное, давно.
– Сколько тебе лет? – поинтересовался я, уже без надежды на правильный ответ.
– Не знаю, я в счете не сильна.
Больше, собственно, говорить нам было не о чем, но я спросил:
– Ты помнишь тех, кого возлюбила?
– Нет, я всех люблю.
– Понятно, – сказал я, хотя ничего пока понятно не было. Только то, что одурманены здесь все капитально, а предводитель имеет с этого какие-то дивиденды и, возможно, не только материальные. Предположить, что в нынешние темные времена существуют такие подпольные заведения, было сложно. Но как говорится, факты – упрямая вещь.
Мы сидели и молчали. Девушка сложила руки на коленях и не шевелилась. Никаких предпосылок к стремлению одарить меня любовью я в ней не замечал. Решил попробовать проверить, насколько ей нравлюсь, спросил:
– Я тебе люб?
– Да, – быстро, не задумываясь, ответила она и добавила, – мне все люди любы.
Я другого ответа не ожидал и выяснять подробности не стал.
– Скоро принесут напиток? – опять нарушил я утомительное молчание.
– Скоро, – односложно сказала она.
Сидеть в полной темноте в тесной каморке занятие не самое приятное, но Прасковью это, кажется, нисколько не волновало, сидела себе и сидела.
– Ты не спишь? – задал я ей новый вопрос, начиная томиться от скуки.
– Нет, не сплю.
Нужно было чем-то заняться. Даже мысли попытаться ухаживать за вялой красавицей в голову не приходило.
В храме любви я, видимо, оказался совершенно лишним.
– Расскажи о себе, – попросил я девушку, когда сидеть без дела стало совсем невыносимо.
– Что обо мне говорить, – после очередной долгой паузы ответила она, – я как все.
– Понятно, – только и смог сказать я.
Дольше сидеть и ждать неизвестно что я был не в силах. Встал, размял плечи и толкнул прикрытую дверку. Она не открылась. Я надавил сильнее, она и теперь не поддалась. Это было странно. В этой части дома было так тихо, что если бы кто-то подошел и запер нас снаружи, то я непременно это услышал. Плохо настеленные полы так скрипели при ходьбе, что неслышно прокрасться было нереально. Я чертыхнулся.
– Сейчас отсюда нельзя выходить, – подала голос Прасковья. – Скоро у нас с тобой будет праздник!
– Видел я такой праздник в одном месте, в белых тапочках, – проворчал я, предпринимая новую попытку выйти наружу. Страшно мне не было. Со мной оставалось оружие, так что отбиться от здешних клоунов я мог свободно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42