Я велел приготовить солярисские блюда и не скупиться на пряности; они вызывали жажду, а чтоб ее утолить, имелся набор игристых вин с того же Соляриса и отличное бренди с Панджеба.
К вечеру прибыли гости: директора солидных фирм со своими модельерами, пара дизайнеров, пять журналистов и один официальный представитель властей в штатском. Его визит был для нас полнейшей неожиданностью (“глазастых” мы не приглашали), но он держался так уверенно и властно, что у меня не хватило пороху выкинуть его за борт. Всего собралось восемнадцать человек, в основном мужская компания, но были среди них две женщины – мисс Зоэ Коривалл, художник-модельер, и мисс Барра Саринома, обозреватель “Всепланетного Ревю”. Дамы показались мне очень миленькими, но на физиономиях их было самое постное выражение – точь-в-точь, как у пятнадцати джентльменов. Не потому ли, что среди них присутствовал шестнадцатый – блюститель нравов и благопристойности? Я подозвал андроида, блондинку с роскошными формами, и тихо распорядился, чтоб над “глазастым” установили персональную опеку. Затем я объявил первый лот, и демонстрация началась. При каждой перемене платья гостей обносили закусками и спиртным: вина – в высоких фужерах, слегка охлажденные, бренди – в хрустальных креманках, с долькой лимона на блюдечке. По странному совпадению незваный блюститель нравов всегда получал коньяк и лимон, и через час его сморило: рот приоткрылся, а веки опустились, чтоб скомпенсировать отвисшую губу. Заметив, что “глазастый” дремлет, общество оживилось. Аплодисменты стали энергичней, мужчины с новым пылом налегли на выпивку, а две прелестные дамы встречали каждый туалет вскриками восторга.
Надо отметить, что шоу, как мы и планировали, было построено на контрасте. Манекенщицы появлялись одновременно: Шандра – в длинном платье яркой расцветки, Этере – в коротком, блеклых и приглушенных тонов, великолепно гармонировавших с ее нежной кожей и невинным взглядом. “Длинное” и “короткое” не слишком различались, дабы не эпатировать покупателей; в одном случае подол плескался у щикотолок, а в другом – на две ладони выше. Последнее не нарушало местных понятий о нравственности, и все модели были раскуплены, едва я выкладывал их на прилавок.
Тем временем острые закуски и обильные возлияния сделали свое дело. Гости раскраснелись, и лица их уже не казались постными, будто на похоронах; репортеры отложили свои камеры, кутюрье сбросили пиджаки, а директор “Эмейзинг Фэшн”, цветущий юноша с гривой темных волос, рискнул ослабить галстук. Мисс Саринома и мисс Коривалл перебрались в кресла поближе к помосту и обменивались друг с другом восхищенными репликами; глазки у них блестели, и мысленно, я полагаю, они примеряли каждый наряд, что проплывал перед ними волнующим видением.
Дело шло к концу, и я, убедившись, что “глазастый” мирно дремлет в уголке, подмигнул Шандре. Они с Этере скрылись на минуту; затем под высоким сводом салона раздался грохот литавр, свет угас и вспыхнул снова с ослепительной яркостью, и мои девушки возникли словно из воздуха – на этот раз в действительно коротких платьях. Что означало на палец выше колен. Публика встретила их восторженным ревом, и я заметил, что темногривый директор “Эмейзинг Фэшн” стягивает пиджак. В следующее мгновение рев стал громче: мои манекенщицы изобразили скромное подобие канкана, отрывая ноги на метр от пола. Но здесь это было невиданным, восхитительным зрелищем! Мисс Саринома и мисс Коривалл не утерпели и, подобрав свои длинные юбки, выскочили на помост; за ними последовал директор (уже без пиджака) и три журналиста. Взявшись за руки, эта компания принялась выплясывать с таким энтузиазмом, что помост загудел, будто огромный барабан.
"Глазастый” встрепенулся, но мои андроиды, блондинка с брюнеткой, уже тащили его на выход, в гостевую каюту восточного сектора. Там он и провел ночь, а для нас она прошла куда веселее.
Славная получилась вечеринка! И надо бы мне на том и закончить с Пойтексом, собраться и улететь. Но дела – делами, а отдых – отдыхом; к тому же Этере сказала Шандре, что знает одно великолепное местечко, морской курорт Мельнон на побережье Центрального материка. Туда мы и отправились. Там был прелестный городок, весь в зелени, с уютными виллами и отелями – не из гранита, как в столице, а из ракушечника, декорированного розовым и желтым мрамором. Два живописных мыска – кипарисы, утесы и скатанные морем валуны – обнимали голубой залив, напоминавший тихоокеанскую лагуну; имелись также превосходный пляж, отличный ресторан, десяток баров и заведения, где выдавали напрокат гребные лодки, катера и яхты. Но главной местной достопримечательностью был прилив. Ежевечерне пологие длинные волны катились к берегу, и каждая из них взбиралась все выше и выше, ровняя песок на пляже или грохоча по камням, а в прозрачном фиолетовом небе висел туманный спутник Пойтекса, его естественный сателлит, раза в полтора побольше земной луны. Чарующее зрелище! Но не одно лишь зрелище; час прилива предназначался для занятий серфингом, и пенные гребни валов несли целую флотилию из ярко раскрашенных досок.
Я не любитель этого вида спорта, но Шандре он нравился, и мы с ней катались, когда могли удержаться на ногах. Еще ходили под парусом и плавали с аквалангами, не забывая о водных лыжах, о катеpax и об экскурсиях по лавочкам Мельнона. Все это отчасти напоминало Солярис – если забыть, что к востоку от городской черты лежал огромный континент, простиравшийся тысяч на десять километров. И тут не водились дельфины, качавшие влюбленных в тихом и теплом море, под звездами… Впрочем, дельфинов нам вполне заменяла кровать, а теплое море и звездное небо были совсем рядом, за окнами нашей спальни. В один из вечеров, когда мы нежились в бассейне у отеля, смывая морскую соль, нас окружили ребятишки. Такие же, как в пещерном малакандрийском городе, лет девяти-десяти, только не смуглые от природы, а загорелые, с розовыми ладошками и без намека на курчавость в волосах. Вероятно, воспитатель сказал им, кто мы такие, и маленькие чертенята, плюхнувшись в бассейн, атаковали нас не хуже банды репортеров.
Им все хотелось знать: была ли леди Шандра всегда такой высокой или это результат генетической коррекции?.. часто ли я женился, пока не встретил леди Шандру?.. а сколько было у нее мужей?.. зачем я покрасил волосы в белый цвет?.. правда ли, что на Земле водились мамонты, саблезубые тигры и люди с темной кожей?.. и правда ли, что люди там умирали?.. и что дрались друг с другом?.. а я тоже дрался?.. и чем рубил врагов, саблей или мечом?.. (Голос из заднего ряда: глупый! Тогда сражались на боевых топорах! Верно, сэр?) а леди Шандра тоже билась с последней из моих жен, чтобы завладеть мною?.. той даме, конечно, не повезло – ведь леди Шандра та-акая бо-ольшая…
И так далее и тому подобное.
Шандра болтала с ними, повествуя о Барсуме и Малакандре, об океанах Соляриса, об охоте на сфинксов, о шабнах и черных единорогах, о барсу-мийских деревьях, подпирающих облака, о комете, свалившейся на Мерфи, о шепчущих голосах, что слышны во время звездных прыжков, – словом, о королях и капусте. Я тоже рассказал пару легенд: о том, как я высадился на Пенелопе, добравшись в систему Альфы Центавра со Старой Земли, и о Брун-нершабне. Согласен, рассказ о Бруннершабне мрачноват, но детям полагается взрослеть, умнеть и не повторять ошибок прошлого. Особенно таких, когда в целом мире не остается ни взрослых, ни детей…
Наконец воспитатель призвал эту банду к порядку и выручил нас. Мы вылезли из бассейна, переоделись, поужинали в ресторане и отправились к себе в номер. Шандра выглядела задумчивой, но не могу сказать, чтобы лицо ее было печальным или мрачным. И лишь когда она улеглась рядом со мной, я заметил на глазах у нее слезы.
– Что случилось, милая? Конечно, вопрос был риторическим; я знал, что случилось.
– Ничего, Грэм, ничего… Эти ребятишки…
Она прижалась ко мне и заплакала.
Я понял, что больше не в силах откладывать решение. Я был кругом виноват, даже с этой затеей с брачным контрактом: вроде бы возложил на нее ответственность, добавив к ней лишь доводы “contra” и ни единого “pro” . Критиковать неизмеримо легче, чем сделать что-то конструктивное, и орудие критики, увесистый молот и наковальня, требует лишь силы, а не изощренности ума. Не чувства, не любви, не доброты, не готовности к самопожертвованию… Воистину этот молот – самое ужасное из всех орудий, и я использовал его с энтузиазмом неандертальца!
Обняв Шандру, я прошептал:
– Не плачь, милая. У тебя будет ребенок.
– Но, Грэм… Ты же сказал…
– Шшш… – Мой палец коснулся ее губ. – Я знаю, что я сказал. Но ведь наша любовь важнее, чем наш брак, не так ли? Без любви все наши клятвы и обещания – лишь мертвая запись в компьютерных файлах. Ты ведь не хочешь, чтоб так случилось? – Она отчаянно замотала головой. – И я не хочу. Значит… Я рассказал о своих планах, о мире, который я выберу для нее, где ей предстоит вырастить сына и ждать – ждать долгие-долгие годы, пока я не вернусь за ней. Я сказал, что этот мир будет прекрасен, что его обитатели будут похожи на нас и что она ни в чем не испытает недостатка – ни в друзьях, ни в средствах, ни в свободе. Да, и в свободе тоже… Она сама решит, как ей жить и с кем, кому подарить свое сердце или знак мимолетной благосклонности. А потом, когда я вернусь, она улетит со мной – если захочет… И, вспоминая о прошлом, мы будем думать только о нашем сыне, о детях его и внуках; все остальное, все наши слабости и грехи, все, что может случиться в разлуке, будет забыто. Именно так: забыто, а не прощено.
Но если она решит покинуть меня, если тот мир для нее окажется новой родиной и если найдется человек… такой человек, который будет ей дорог… которому она нужна… Что ж, в этом случае я смирюсь и покорюсь ее решению, не стану ее неволить, напоминать о наших клятвах и апеллировать к чувству долга. Мы с ней расстанемся; я улечу и никогда не появлюсь в том мире, чтоб не тревожить ее и не смущать воспоминаниями. Мы постараемся забыть друг друга, и мы…
В этом месте мой монолог был прерван: Шандра вдруг оттолкнула меня, с самым решительным видом вытерла нос и, скрестив ноги, уселась на постели.
– Погоди-ка, Грэм… что-то я не пойму, о чем ты толкуешь… Ты боишься, что я тебя брошу? Но с какой стати? – Она сделала паузу, гневно сверкая глазами. – Ты хочешь найти подходящий мир для нашего сына, ты хочешь, чтоб этот мир сделался его родиной, чтоб он вырос там и возмужал и чтоб я жила с ним, пока ты не вернешься… Вполне разумно, если нет иного выхода. Но почему ты считаешь, что я тебя брошу? Что я подарю кому-то свое сердце или знак благосклонности? – Тут она очень похоже скопировала мою интонацию, продолжая сверлить меня яростным взглядом. – Ты думаешь, что мне необходим другой мужчина? Что я не сумею вытерпеть несколько лет?
– Несколько лет? – мрачно откликнулся я. – Тридцать или сорок, а может, и все пятьдесят! Я не хочу, чтоб ты жила, словно в монастыре… ты в нем уже насиделась, дорогая.
На губах Шандры вдруг промелькнула улыбка.
– Значит, мне не привыкать! Я проведу эти годы в заботах о нашем сыне. И потом, мой новый монастырь будет такой приятный! Такой уютный! Ни сестры Камиллы, ни Серафимы с Эсмеральдой, ни их поучений, ни проклятых котлов… Чего ты боишься, Грэм? Я выдержу! Я обязательно выдержу! И я ведь буяу не одна, а с нашим сыном.
– Первые двадцать лет, – заметил я. – Потом мальчик вырастет и перестанет нуждаться в твоей опеке. Знаешь, как это бывает, – девушки, студенческая компания, работа, женитьба… Он будет жить своей жизнью, вращаться в своих сферах, а ты – ты почувствуешь себя заброшенной и одинокой. Это чувство будет шириться, нарастать, терзать и через десятилетие достигнет апогея. Тут-то мне и надо появиться и увезти тебя! Если кто-то другой не опередит… Шандра призадумалась. Я знал, какие мысли мелькают у нее: она привыкла доверять моим суждениям, и теперь на одной чаше весов лежали мой опыт и дар предвидения, а на другой – ее понятия о верности, ее любовь ко мне, ее неукротимый темперамент. И тридцать или сорок лет разлуки… Внезапно лицо ее прояснилось.
– Дорогой, ведь Барсум – очень подходящая для нас планета? Богатая, мирная и очень красивая… Ты мог бы оставить меня там и не тревожиться попусту. В глазах барсумийцев я настоящий урод… слишком тяжеловесная, не так ли? Никто не удостоит меня вниманием, и никому я там не нужна.
– И наш сын тоже, – добавил я. – Он не найдет на Барсуме ни любви, ни достойного дела; он будет для всех чужаком, экзотикой, выродком – кем угодно, только не нормальным человеком. Разумеется, в понятиях барсумийцев… И он сообразит это много раньше, чем через тридцать лет, моя милая. Дети, знаешь ли, бывают жестоки…
Шандра принялась навивать на палец свой рыже-золотистый локон – признак глубокой задумчивости, который подсказывал мне, что мысли ее кружат в каких-то неведомых сферах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
К вечеру прибыли гости: директора солидных фирм со своими модельерами, пара дизайнеров, пять журналистов и один официальный представитель властей в штатском. Его визит был для нас полнейшей неожиданностью (“глазастых” мы не приглашали), но он держался так уверенно и властно, что у меня не хватило пороху выкинуть его за борт. Всего собралось восемнадцать человек, в основном мужская компания, но были среди них две женщины – мисс Зоэ Коривалл, художник-модельер, и мисс Барра Саринома, обозреватель “Всепланетного Ревю”. Дамы показались мне очень миленькими, но на физиономиях их было самое постное выражение – точь-в-точь, как у пятнадцати джентльменов. Не потому ли, что среди них присутствовал шестнадцатый – блюститель нравов и благопристойности? Я подозвал андроида, блондинку с роскошными формами, и тихо распорядился, чтоб над “глазастым” установили персональную опеку. Затем я объявил первый лот, и демонстрация началась. При каждой перемене платья гостей обносили закусками и спиртным: вина – в высоких фужерах, слегка охлажденные, бренди – в хрустальных креманках, с долькой лимона на блюдечке. По странному совпадению незваный блюститель нравов всегда получал коньяк и лимон, и через час его сморило: рот приоткрылся, а веки опустились, чтоб скомпенсировать отвисшую губу. Заметив, что “глазастый” дремлет, общество оживилось. Аплодисменты стали энергичней, мужчины с новым пылом налегли на выпивку, а две прелестные дамы встречали каждый туалет вскриками восторга.
Надо отметить, что шоу, как мы и планировали, было построено на контрасте. Манекенщицы появлялись одновременно: Шандра – в длинном платье яркой расцветки, Этере – в коротком, блеклых и приглушенных тонов, великолепно гармонировавших с ее нежной кожей и невинным взглядом. “Длинное” и “короткое” не слишком различались, дабы не эпатировать покупателей; в одном случае подол плескался у щикотолок, а в другом – на две ладони выше. Последнее не нарушало местных понятий о нравственности, и все модели были раскуплены, едва я выкладывал их на прилавок.
Тем временем острые закуски и обильные возлияния сделали свое дело. Гости раскраснелись, и лица их уже не казались постными, будто на похоронах; репортеры отложили свои камеры, кутюрье сбросили пиджаки, а директор “Эмейзинг Фэшн”, цветущий юноша с гривой темных волос, рискнул ослабить галстук. Мисс Саринома и мисс Коривалл перебрались в кресла поближе к помосту и обменивались друг с другом восхищенными репликами; глазки у них блестели, и мысленно, я полагаю, они примеряли каждый наряд, что проплывал перед ними волнующим видением.
Дело шло к концу, и я, убедившись, что “глазастый” мирно дремлет в уголке, подмигнул Шандре. Они с Этере скрылись на минуту; затем под высоким сводом салона раздался грохот литавр, свет угас и вспыхнул снова с ослепительной яркостью, и мои девушки возникли словно из воздуха – на этот раз в действительно коротких платьях. Что означало на палец выше колен. Публика встретила их восторженным ревом, и я заметил, что темногривый директор “Эмейзинг Фэшн” стягивает пиджак. В следующее мгновение рев стал громче: мои манекенщицы изобразили скромное подобие канкана, отрывая ноги на метр от пола. Но здесь это было невиданным, восхитительным зрелищем! Мисс Саринома и мисс Коривалл не утерпели и, подобрав свои длинные юбки, выскочили на помост; за ними последовал директор (уже без пиджака) и три журналиста. Взявшись за руки, эта компания принялась выплясывать с таким энтузиазмом, что помост загудел, будто огромный барабан.
"Глазастый” встрепенулся, но мои андроиды, блондинка с брюнеткой, уже тащили его на выход, в гостевую каюту восточного сектора. Там он и провел ночь, а для нас она прошла куда веселее.
Славная получилась вечеринка! И надо бы мне на том и закончить с Пойтексом, собраться и улететь. Но дела – делами, а отдых – отдыхом; к тому же Этере сказала Шандре, что знает одно великолепное местечко, морской курорт Мельнон на побережье Центрального материка. Туда мы и отправились. Там был прелестный городок, весь в зелени, с уютными виллами и отелями – не из гранита, как в столице, а из ракушечника, декорированного розовым и желтым мрамором. Два живописных мыска – кипарисы, утесы и скатанные морем валуны – обнимали голубой залив, напоминавший тихоокеанскую лагуну; имелись также превосходный пляж, отличный ресторан, десяток баров и заведения, где выдавали напрокат гребные лодки, катера и яхты. Но главной местной достопримечательностью был прилив. Ежевечерне пологие длинные волны катились к берегу, и каждая из них взбиралась все выше и выше, ровняя песок на пляже или грохоча по камням, а в прозрачном фиолетовом небе висел туманный спутник Пойтекса, его естественный сателлит, раза в полтора побольше земной луны. Чарующее зрелище! Но не одно лишь зрелище; час прилива предназначался для занятий серфингом, и пенные гребни валов несли целую флотилию из ярко раскрашенных досок.
Я не любитель этого вида спорта, но Шандре он нравился, и мы с ней катались, когда могли удержаться на ногах. Еще ходили под парусом и плавали с аквалангами, не забывая о водных лыжах, о катеpax и об экскурсиях по лавочкам Мельнона. Все это отчасти напоминало Солярис – если забыть, что к востоку от городской черты лежал огромный континент, простиравшийся тысяч на десять километров. И тут не водились дельфины, качавшие влюбленных в тихом и теплом море, под звездами… Впрочем, дельфинов нам вполне заменяла кровать, а теплое море и звездное небо были совсем рядом, за окнами нашей спальни. В один из вечеров, когда мы нежились в бассейне у отеля, смывая морскую соль, нас окружили ребятишки. Такие же, как в пещерном малакандрийском городе, лет девяти-десяти, только не смуглые от природы, а загорелые, с розовыми ладошками и без намека на курчавость в волосах. Вероятно, воспитатель сказал им, кто мы такие, и маленькие чертенята, плюхнувшись в бассейн, атаковали нас не хуже банды репортеров.
Им все хотелось знать: была ли леди Шандра всегда такой высокой или это результат генетической коррекции?.. часто ли я женился, пока не встретил леди Шандру?.. а сколько было у нее мужей?.. зачем я покрасил волосы в белый цвет?.. правда ли, что на Земле водились мамонты, саблезубые тигры и люди с темной кожей?.. и правда ли, что люди там умирали?.. и что дрались друг с другом?.. а я тоже дрался?.. и чем рубил врагов, саблей или мечом?.. (Голос из заднего ряда: глупый! Тогда сражались на боевых топорах! Верно, сэр?) а леди Шандра тоже билась с последней из моих жен, чтобы завладеть мною?.. той даме, конечно, не повезло – ведь леди Шандра та-акая бо-ольшая…
И так далее и тому подобное.
Шандра болтала с ними, повествуя о Барсуме и Малакандре, об океанах Соляриса, об охоте на сфинксов, о шабнах и черных единорогах, о барсу-мийских деревьях, подпирающих облака, о комете, свалившейся на Мерфи, о шепчущих голосах, что слышны во время звездных прыжков, – словом, о королях и капусте. Я тоже рассказал пару легенд: о том, как я высадился на Пенелопе, добравшись в систему Альфы Центавра со Старой Земли, и о Брун-нершабне. Согласен, рассказ о Бруннершабне мрачноват, но детям полагается взрослеть, умнеть и не повторять ошибок прошлого. Особенно таких, когда в целом мире не остается ни взрослых, ни детей…
Наконец воспитатель призвал эту банду к порядку и выручил нас. Мы вылезли из бассейна, переоделись, поужинали в ресторане и отправились к себе в номер. Шандра выглядела задумчивой, но не могу сказать, чтобы лицо ее было печальным или мрачным. И лишь когда она улеглась рядом со мной, я заметил на глазах у нее слезы.
– Что случилось, милая? Конечно, вопрос был риторическим; я знал, что случилось.
– Ничего, Грэм, ничего… Эти ребятишки…
Она прижалась ко мне и заплакала.
Я понял, что больше не в силах откладывать решение. Я был кругом виноват, даже с этой затеей с брачным контрактом: вроде бы возложил на нее ответственность, добавив к ней лишь доводы “contra” и ни единого “pro” . Критиковать неизмеримо легче, чем сделать что-то конструктивное, и орудие критики, увесистый молот и наковальня, требует лишь силы, а не изощренности ума. Не чувства, не любви, не доброты, не готовности к самопожертвованию… Воистину этот молот – самое ужасное из всех орудий, и я использовал его с энтузиазмом неандертальца!
Обняв Шандру, я прошептал:
– Не плачь, милая. У тебя будет ребенок.
– Но, Грэм… Ты же сказал…
– Шшш… – Мой палец коснулся ее губ. – Я знаю, что я сказал. Но ведь наша любовь важнее, чем наш брак, не так ли? Без любви все наши клятвы и обещания – лишь мертвая запись в компьютерных файлах. Ты ведь не хочешь, чтоб так случилось? – Она отчаянно замотала головой. – И я не хочу. Значит… Я рассказал о своих планах, о мире, который я выберу для нее, где ей предстоит вырастить сына и ждать – ждать долгие-долгие годы, пока я не вернусь за ней. Я сказал, что этот мир будет прекрасен, что его обитатели будут похожи на нас и что она ни в чем не испытает недостатка – ни в друзьях, ни в средствах, ни в свободе. Да, и в свободе тоже… Она сама решит, как ей жить и с кем, кому подарить свое сердце или знак мимолетной благосклонности. А потом, когда я вернусь, она улетит со мной – если захочет… И, вспоминая о прошлом, мы будем думать только о нашем сыне, о детях его и внуках; все остальное, все наши слабости и грехи, все, что может случиться в разлуке, будет забыто. Именно так: забыто, а не прощено.
Но если она решит покинуть меня, если тот мир для нее окажется новой родиной и если найдется человек… такой человек, который будет ей дорог… которому она нужна… Что ж, в этом случае я смирюсь и покорюсь ее решению, не стану ее неволить, напоминать о наших клятвах и апеллировать к чувству долга. Мы с ней расстанемся; я улечу и никогда не появлюсь в том мире, чтоб не тревожить ее и не смущать воспоминаниями. Мы постараемся забыть друг друга, и мы…
В этом месте мой монолог был прерван: Шандра вдруг оттолкнула меня, с самым решительным видом вытерла нос и, скрестив ноги, уселась на постели.
– Погоди-ка, Грэм… что-то я не пойму, о чем ты толкуешь… Ты боишься, что я тебя брошу? Но с какой стати? – Она сделала паузу, гневно сверкая глазами. – Ты хочешь найти подходящий мир для нашего сына, ты хочешь, чтоб этот мир сделался его родиной, чтоб он вырос там и возмужал и чтоб я жила с ним, пока ты не вернешься… Вполне разумно, если нет иного выхода. Но почему ты считаешь, что я тебя брошу? Что я подарю кому-то свое сердце или знак благосклонности? – Тут она очень похоже скопировала мою интонацию, продолжая сверлить меня яростным взглядом. – Ты думаешь, что мне необходим другой мужчина? Что я не сумею вытерпеть несколько лет?
– Несколько лет? – мрачно откликнулся я. – Тридцать или сорок, а может, и все пятьдесят! Я не хочу, чтоб ты жила, словно в монастыре… ты в нем уже насиделась, дорогая.
На губах Шандры вдруг промелькнула улыбка.
– Значит, мне не привыкать! Я проведу эти годы в заботах о нашем сыне. И потом, мой новый монастырь будет такой приятный! Такой уютный! Ни сестры Камиллы, ни Серафимы с Эсмеральдой, ни их поучений, ни проклятых котлов… Чего ты боишься, Грэм? Я выдержу! Я обязательно выдержу! И я ведь буяу не одна, а с нашим сыном.
– Первые двадцать лет, – заметил я. – Потом мальчик вырастет и перестанет нуждаться в твоей опеке. Знаешь, как это бывает, – девушки, студенческая компания, работа, женитьба… Он будет жить своей жизнью, вращаться в своих сферах, а ты – ты почувствуешь себя заброшенной и одинокой. Это чувство будет шириться, нарастать, терзать и через десятилетие достигнет апогея. Тут-то мне и надо появиться и увезти тебя! Если кто-то другой не опередит… Шандра призадумалась. Я знал, какие мысли мелькают у нее: она привыкла доверять моим суждениям, и теперь на одной чаше весов лежали мой опыт и дар предвидения, а на другой – ее понятия о верности, ее любовь ко мне, ее неукротимый темперамент. И тридцать или сорок лет разлуки… Внезапно лицо ее прояснилось.
– Дорогой, ведь Барсум – очень подходящая для нас планета? Богатая, мирная и очень красивая… Ты мог бы оставить меня там и не тревожиться попусту. В глазах барсумийцев я настоящий урод… слишком тяжеловесная, не так ли? Никто не удостоит меня вниманием, и никому я там не нужна.
– И наш сын тоже, – добавил я. – Он не найдет на Барсуме ни любви, ни достойного дела; он будет для всех чужаком, экзотикой, выродком – кем угодно, только не нормальным человеком. Разумеется, в понятиях барсумийцев… И он сообразит это много раньше, чем через тридцать лет, моя милая. Дети, знаешь ли, бывают жестоки…
Шандра принялась навивать на палец свой рыже-золотистый локон – признак глубокой задумчивости, который подсказывал мне, что мысли ее кружат в каких-то неведомых сферах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55