Если бы так случилось то это можно было бы считать пусть маленькой, но победой.
Эмма заказала бокал белого вина. Он заказал «эбсолют он зе рокс».
— Я пью только лучшие вина, — сказал он. — Ваше здоровье.
— Ваше здоровье, — откликнулась она.
Она чуть отпила вина и поставила бокал.
— Вино хорошее? — спросил он.
— Прекрасное, — ответила она.
Снова воцарилась тишина. Ему не нравились эти молчаливые паузы.
Ресторан был тихим и интимным местом. Маленькие квадратные столики с чистыми белыми скатертями, полированным серебром, сверкающими бокалами на каждом столе, из которых маленький был предназначен для белого, больший — для красного вина, а самый большой — для воды. Воздух был насыщен приятными запахами. Постепенно входили новые люди. Зал заполнялся, Эндрю внезапно ощутил острый голод. Метрдотель принес им меню и отошел от стола.
— Я, кажется, нуждаюсь в вашей помощи, — произнес он.
— С удовольствием помогу.
Эндрю сперва решил, что она собирается переводить для него названия блюд, но вместо этого Эмма подозвала метрдотеля, и он терпеливо перечислил все особые блюда сегодняшнего дня, а потом ответил еще на ряд вопросов по некоторым пунктам меню. Эндрю закончил свой заказ жареным лососем без соуса. Эмма захотела цыпленка, приготовленного по особому рецепту. Официант спросил, желают ли они еще выпить. Он заказал себе бокал белого вина.
— Мадам? — спросил официант.
Ее бокал был еще на три четверти полон. Она закрыла его ладонью.
— Мне достаточно, — сказала она. — Благодарю вас.
Снова воцарилось молчание.
Что же плохого было в ее жизни?
— Когда это было? — внезапно спросил он.
Она подняла на него глаза.
— Когда было что?
— Когда вы жили на окраине города? Около моста.
— В молодости.
— Сколько же вам было тогда?
— Девятнадцать. Много лет назад.
— Не так уж много, — заметил он и улыбнулся.
— Достаточно много, — промолвила она.
— Чем вы занимались в те годы?
— Я училась в школе, — ответила она.
— Самое лучшее время моей жизни, — отметил он и снова улыбнулся.
Трудно было вызвать у этой женщины ответную улыбку. Ее большой и указательный пальцы непрерывно барабанили по ножке бокала, и смотрела она только на вино. Он никак не мог поймать ее взгляд. Официант принес Эндрю бокал. Он поднял его, приглашая присоединиться, но она не двинулась, и он только чуть пригубил вино.
— Приятное, — отметил он.
— Да, — откликнулась она.
— Что вы изучали? — спросил он.
— Что? О, я хотела посвятить себя искусству.
— Действительно?
— Да, хотела стать художницей, — сказала она. — Я училась в школе искусства в Брайли. Вы знаете, где она находится?
— Нет.
— На окраине города. Недалеко от моста.
— У вас были какие-то успехи?
— Я думаю, что да.
— Но?
— Меняются ситуации. — Она подняла глаза. — Я встретила Мартина.
— Ах-ха.
— Мы полюбили друг друга, поженились. И...
— И?
Она пожала плечами, подняла бокал, пригубила вино, и его вопрос остался без ответа. Затем она поставила бокал на стол и стала снова барабанить пальцами. Да, эта женщина была большой любительницей выпить!
— Как вы встретили его? — спросил он.
— В парке. Недалеко от школы есть небольшой парк. Я обычно приносила с собой в школу бутерброд и ела его в парке. А после еды, если погода благоприятствовала, я оставалась там и делала эскизы... Видите ли, я очень сильно хотела стать художницей. К тому времени закончилась война во Вьетнаме...
С той поры прошло уже несколько лет, и большинство студентов как-то устраивались, в соответствии со своими способностями.
Никто вообще ни в чем не был уверен. Ребята обычно садились в кружок и беседовали о большом взрыве, который может произойти в любой день. Говоря сейчас об этом, Эмма вспоминала, что в то время во всем мире происходили какие-то беспорядки, оккупировались страны, или в них происходили перевороты. Мир в представлении девятнадцатилетней девушки был таким непрочным, и это накладывало свой отпечаток на ее искусство.
Оглядываясь назад, Эмма понимала, что видела все тогда через призму этих мрачных ощущений. Ее внимательные глаза замечали различные детали городской жизни, а карандаш все это четко фиксировал. Когда позднее она угольным карандашом переносила в большем масштабе содержание эскизов на холсты, а затем заканчивала картины маслом, у нее появлялось ощущение, будто она давала изображаемым явлениям вторую, более яркую жизнь. Пробивающийся в окна скупой северный свет, ребята в запачканных красками халатах, стоящие за своими мольбертами, легкие прикосновения кисточками к палитрам и холстам, запах скипидара и льняного масла, сосредоточенные выражения лиц. Мистер Грейсон, с руками на бедрах и неизменным окурком сигары в зубах, искоса поглядывал на ее холст и приговаривал: «Хорошо, Эмма, очень хорошо». Боже, все это было так прекрасно! Она была полна энергии, таланта и надежд.
Этот день в парке за школой... этот яркий весенний день... она помнит, как какой-то мужчина играл на аккордеоне... да... и птичка... желто-зеленого цвета... Этот попугай мог клювом вытащить с подноса карточку, где была напечатана ваша судьба. Она быстро набросала серию эскизов — человек, играющий на аккордеоне, попугай, выбирающий клювом на подносе чью-то судьбу, улыбающиеся лица мальчиков и девочек в толпе — и работала над следующей, более подробной серией, тщательно вырисовывая когтистые лапы попугая, которыми он сжимал жердь насеста, его яркие умные глаза... когда...
— Очень хорошо, — произнес он.
Испугавшись, она подняла глаза.
Рядом стоял мужчина и смотрел на эскиз через ее плечо. Он был лет на шесть старше. Высокий, стройный, с темными волосами и карими глазами. Красивый рот растянулся в улыбке. На нем был темный деловой костюм, белая рубашка и красный шелковый галстук.
— Действительно, это хорошая работа, — сказал он.
— Спасибо, — ответила она.
Он сел рядом с ней на скамейку и скрестил свои длинные ноги. Внимательно взглянул на музыканта, игравшего на аккордеоне, а потом на попугая. Затем посмотрел на ее эскиз и быстро работающий карандаш.
— Вы учитесь в этой школе? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Школа искусства Брайли, не так ли? — произнес он.
— Да. — Она внимательно вглядывалась в глаза попугая, которые ей никак не удавались.
— Я Мартин Боулз, — представился он.
— Очень приятно, Мартин, — произнесла она. — Позволь мне закончить это, хорошо?
Он молчаливо наблюдал за ней. Карандаш делал тени в складках у глаз. Яркие, пронизывающие глаза попугая.
— Очень мило, — произнес он.
— Шшш... — зашипела она.
И продолжала работу. Когда наконец работа была закончена, она повернулась к нему.
— Все сделано?
— На данный момент — да, — ответила она, — и я должна вернуться в школу.
— Давайте вместо этого погуляем.
— Нет, — возразила она, — я не могу.
Она закрыла альбом и поднялась со скамейки. Прижав альбом к груди, произнесла:
— Я Эмма Дерби. — Затем улыбнулась и ушла.
— Вот так мы встретились, — пояснила она Эндрю. — Он был самым красивым мужчиной, которого я встречала в своей жизни.
* * *
— Мистер Ассанти, — сказал Эддисон, вежливо наклонившись к свидетелю, как это делает Санта-Клаус в магазине, желая узнать у напуганного малыша, какой подарок тот хочет получить на Рождество, — вы свидетельствовали, что провожали мисс Франчески из кинотеатра до дома...
— Да.
— ...и подошли к ее дому что-нибудь без четверти или без десяти девять. Я правильно повторяю то, что вы заявили?
— Да.
— И вы также свидетельствовали, что расстались с ней около двадцати минут десятого...
— Да.
— ...и после этого вы оказались рядом с булочной что-то около половины десятого или, может быть, несколькими минутами раньше или позже. Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибся.
— Нет, именно так я и сказал.
— Благодарю вас. А теперь, мистер Ассанти, поясните, что вы делали между без четверти девять, когда вы подошли к дому мисс Франчески, и двадцатью минутами десятого, когда ушли от нее? Вы ведь так заявили? Двадцать минут десятого?
— Да. Мне понадобилось всего десять минут или около того, чтобы...
— Понятно, но что вы делали между без четверти девять и двадцатью минутами десятого? Вы можете мне ответить?
— Мы были в прихожей Френки.
— Что вы там делали?
Ассанти посмотрел на судью.
— Отвечайте на вопрос, — произнес Ди Паско.
— Мы обнимались и целовались.
Присутствующие в помещении суда разразились громким хохотом. Ди Паско укоризненно посмотрел на зал, и смех прекратился.
— Вы обнимались и целовались тридцать пять минут. Это верно? — спросил Эддисон удивленным тоном.
— Да.
— Мистер Ассанти, вы помните содержание разговора с детективами Рэнделлом Уэйдом и Чарльзом Бентом вечером двадцать четвертого июля прошлого года?
— Помню.
— Вы помните, как говорили им, что по дороге домой вы могли думать только о Френки?
— Да, я подтверждаю, что я им говорил именно это.
— Итак, говорили вы им об этом или не говорили?
— Говорил.
— Разве вы не говорили им, что Френки вскружила вам голову?
— Я мог так сказать.
— Итак, именно это вы говорили. Верно? — спросил Эддисон, подошел к столу защиты и взял оттуда большую пачку бумаг. — Здесь все записано, я попытаюсь освежить вашу память.
— Что это за материалы? — спросил Ди Паско.
— Отчет оперативного отдела, написанный и подготовленный детективом Рэнделлом Уэйдом из Сорок пятого оперативного отряда, воспроизводящий беседу с этим свидетелем в ночь на двадцать четвертое июля прошлого года.
— Продолжайте.
— А теперь, мистер Ассанти, вы подтверждаете эти слова? Я цитирую: «После свидания с Френки у меня голова шла кругом. Я шел по улице, ощущая на своих губах ее губную помаду».
— Хорошо. Достаточно, вам не следует...
— Мне бы хотелось продолжить, если позволите. «...Ощущая на своих губах ее губную помаду и думая о том, что случилось в ее прихожей». Разве не говорили вы это детективам Уэйду и Бенту?
— Да.
— Разве не об этом вы думали, когда услышали то, что сперва показалось вам взрывами? В то время, когда вы облизывали ее губную помаду со своих губ и думали о том, что случилось в ее прихожей?
— Да.
— Почему потом вы решили, что это не взрывы?
— На улице не было никаких автомобилей.
— А... В вашем бредовом состоянии вы были способны...
— Возражение. Он дает характеристику состояния свидетеля.
— Поддержано.
— Во всяком случае, я не был в бреду, — произнес Ассанти.
— Вы сказали детективам, что чувствовали себя как в лихорадке. Вы использовали именно это слово — «лихорадка».
— Я думаю, что я был в поэтическом настроении.
— А, поэт. Очень приятно...
— Возражение. Защитник издевается.
— Поддержано.
— В любом случае, я в то время был влюблен во Френки, — сказал Ассанти.
— А теперь вы не влюблены в нее.
— Нет, теперь не влюблен.
— И теперь в вашем более устойчивом, прозаическом состоянии...
— Возражение, Ваша Честь.
— Поддержано. Действительно, мистер Эддисон.
— Мистер Ассанти... можете ли вы здесь и сейчас подтвердить, что вы были в лихорадочном состоянии от Френки, когда вы расстались с ней в тот вечер?
— Ну... да.
— Но не настолько в лихорадке, чтобы вы не могли отличить выстрелы от взрывов...
— Это были выстрелы.
— Вы это поняли позднее.
— Да.
— Потому что на улице не было никаких автомашин?
— Да.
— Не потому, что вы были не в состоянии определить, выстрелы это или нет, а только потому, что на улице не было никаких автомашин.
— Ну, да, я определил...
— Фактически это было результатом определенной цепи рассуждений. Верно?
— Да, я предполагаю...
— Хотя стройность ваших мыслей в тот момент была отчасти нарушена. Верно? Вы были влюблены во Френки, ваши мысли были целиком заняты ею, вас лихорадило при воспоминании о Френки, вы облизывали ее помаду с губ, все время вспоминая о том, что вы делали вместе с ней в ее прихожей. И в этом состоянии вы увидели двух черных мужчин, выскочивших из булочной... Вы уверены, что они были черными?
— Безусловно.
— И вы уверены, что их было двое?
— Да.
— Именно это вы рассказали детективам Уэйду и Бенту через неделю после инцидента. Верно? Вы утверждали, что видели двух черных мужчин, выскочивших из этой булочной. Верно?
— Да.
— Однако в тот вечер, когда произошло это трагическое событие... семнадцатого июля... несколькими минутами позже того, как вы дали свидетельские показания, вы сказали Дорис Франчески, что вы видели какого-то парня, выбежавшего из булочной с пистолетом в руках. Говорили вы ей это?
— Я мог ей это сказать. Я не уверен.
— Хорошо, это были ваши слова? Какой-то парень с пистолетом?
— Может быть, но я имел в виду...
— Он ответил на вопрос, Ваша Честь.
— Позвольте ему объяснить.
— Я имел в виду, что видел двух парней, но только у одного из них был пистолет.
— Понятно. Но это не то, что вы фактически сказали вечером семнадцатого июля. Верно?
— Нет.
— Но ведь это то, что вы говорите сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Эмма заказала бокал белого вина. Он заказал «эбсолют он зе рокс».
— Я пью только лучшие вина, — сказал он. — Ваше здоровье.
— Ваше здоровье, — откликнулась она.
Она чуть отпила вина и поставила бокал.
— Вино хорошее? — спросил он.
— Прекрасное, — ответила она.
Снова воцарилась тишина. Ему не нравились эти молчаливые паузы.
Ресторан был тихим и интимным местом. Маленькие квадратные столики с чистыми белыми скатертями, полированным серебром, сверкающими бокалами на каждом столе, из которых маленький был предназначен для белого, больший — для красного вина, а самый большой — для воды. Воздух был насыщен приятными запахами. Постепенно входили новые люди. Зал заполнялся, Эндрю внезапно ощутил острый голод. Метрдотель принес им меню и отошел от стола.
— Я, кажется, нуждаюсь в вашей помощи, — произнес он.
— С удовольствием помогу.
Эндрю сперва решил, что она собирается переводить для него названия блюд, но вместо этого Эмма подозвала метрдотеля, и он терпеливо перечислил все особые блюда сегодняшнего дня, а потом ответил еще на ряд вопросов по некоторым пунктам меню. Эндрю закончил свой заказ жареным лососем без соуса. Эмма захотела цыпленка, приготовленного по особому рецепту. Официант спросил, желают ли они еще выпить. Он заказал себе бокал белого вина.
— Мадам? — спросил официант.
Ее бокал был еще на три четверти полон. Она закрыла его ладонью.
— Мне достаточно, — сказала она. — Благодарю вас.
Снова воцарилось молчание.
Что же плохого было в ее жизни?
— Когда это было? — внезапно спросил он.
Она подняла на него глаза.
— Когда было что?
— Когда вы жили на окраине города? Около моста.
— В молодости.
— Сколько же вам было тогда?
— Девятнадцать. Много лет назад.
— Не так уж много, — заметил он и улыбнулся.
— Достаточно много, — промолвила она.
— Чем вы занимались в те годы?
— Я училась в школе, — ответила она.
— Самое лучшее время моей жизни, — отметил он и снова улыбнулся.
Трудно было вызвать у этой женщины ответную улыбку. Ее большой и указательный пальцы непрерывно барабанили по ножке бокала, и смотрела она только на вино. Он никак не мог поймать ее взгляд. Официант принес Эндрю бокал. Он поднял его, приглашая присоединиться, но она не двинулась, и он только чуть пригубил вино.
— Приятное, — отметил он.
— Да, — откликнулась она.
— Что вы изучали? — спросил он.
— Что? О, я хотела посвятить себя искусству.
— Действительно?
— Да, хотела стать художницей, — сказала она. — Я училась в школе искусства в Брайли. Вы знаете, где она находится?
— Нет.
— На окраине города. Недалеко от моста.
— У вас были какие-то успехи?
— Я думаю, что да.
— Но?
— Меняются ситуации. — Она подняла глаза. — Я встретила Мартина.
— Ах-ха.
— Мы полюбили друг друга, поженились. И...
— И?
Она пожала плечами, подняла бокал, пригубила вино, и его вопрос остался без ответа. Затем она поставила бокал на стол и стала снова барабанить пальцами. Да, эта женщина была большой любительницей выпить!
— Как вы встретили его? — спросил он.
— В парке. Недалеко от школы есть небольшой парк. Я обычно приносила с собой в школу бутерброд и ела его в парке. А после еды, если погода благоприятствовала, я оставалась там и делала эскизы... Видите ли, я очень сильно хотела стать художницей. К тому времени закончилась война во Вьетнаме...
С той поры прошло уже несколько лет, и большинство студентов как-то устраивались, в соответствии со своими способностями.
Никто вообще ни в чем не был уверен. Ребята обычно садились в кружок и беседовали о большом взрыве, который может произойти в любой день. Говоря сейчас об этом, Эмма вспоминала, что в то время во всем мире происходили какие-то беспорядки, оккупировались страны, или в них происходили перевороты. Мир в представлении девятнадцатилетней девушки был таким непрочным, и это накладывало свой отпечаток на ее искусство.
Оглядываясь назад, Эмма понимала, что видела все тогда через призму этих мрачных ощущений. Ее внимательные глаза замечали различные детали городской жизни, а карандаш все это четко фиксировал. Когда позднее она угольным карандашом переносила в большем масштабе содержание эскизов на холсты, а затем заканчивала картины маслом, у нее появлялось ощущение, будто она давала изображаемым явлениям вторую, более яркую жизнь. Пробивающийся в окна скупой северный свет, ребята в запачканных красками халатах, стоящие за своими мольбертами, легкие прикосновения кисточками к палитрам и холстам, запах скипидара и льняного масла, сосредоточенные выражения лиц. Мистер Грейсон, с руками на бедрах и неизменным окурком сигары в зубах, искоса поглядывал на ее холст и приговаривал: «Хорошо, Эмма, очень хорошо». Боже, все это было так прекрасно! Она была полна энергии, таланта и надежд.
Этот день в парке за школой... этот яркий весенний день... она помнит, как какой-то мужчина играл на аккордеоне... да... и птичка... желто-зеленого цвета... Этот попугай мог клювом вытащить с подноса карточку, где была напечатана ваша судьба. Она быстро набросала серию эскизов — человек, играющий на аккордеоне, попугай, выбирающий клювом на подносе чью-то судьбу, улыбающиеся лица мальчиков и девочек в толпе — и работала над следующей, более подробной серией, тщательно вырисовывая когтистые лапы попугая, которыми он сжимал жердь насеста, его яркие умные глаза... когда...
— Очень хорошо, — произнес он.
Испугавшись, она подняла глаза.
Рядом стоял мужчина и смотрел на эскиз через ее плечо. Он был лет на шесть старше. Высокий, стройный, с темными волосами и карими глазами. Красивый рот растянулся в улыбке. На нем был темный деловой костюм, белая рубашка и красный шелковый галстук.
— Действительно, это хорошая работа, — сказал он.
— Спасибо, — ответила она.
Он сел рядом с ней на скамейку и скрестил свои длинные ноги. Внимательно взглянул на музыканта, игравшего на аккордеоне, а потом на попугая. Затем посмотрел на ее эскиз и быстро работающий карандаш.
— Вы учитесь в этой школе? — спросил он.
— Да, — ответила она.
— Школа искусства Брайли, не так ли? — произнес он.
— Да. — Она внимательно вглядывалась в глаза попугая, которые ей никак не удавались.
— Я Мартин Боулз, — представился он.
— Очень приятно, Мартин, — произнесла она. — Позволь мне закончить это, хорошо?
Он молчаливо наблюдал за ней. Карандаш делал тени в складках у глаз. Яркие, пронизывающие глаза попугая.
— Очень мило, — произнес он.
— Шшш... — зашипела она.
И продолжала работу. Когда наконец работа была закончена, она повернулась к нему.
— Все сделано?
— На данный момент — да, — ответила она, — и я должна вернуться в школу.
— Давайте вместо этого погуляем.
— Нет, — возразила она, — я не могу.
Она закрыла альбом и поднялась со скамейки. Прижав альбом к груди, произнесла:
— Я Эмма Дерби. — Затем улыбнулась и ушла.
— Вот так мы встретились, — пояснила она Эндрю. — Он был самым красивым мужчиной, которого я встречала в своей жизни.
* * *
— Мистер Ассанти, — сказал Эддисон, вежливо наклонившись к свидетелю, как это делает Санта-Клаус в магазине, желая узнать у напуганного малыша, какой подарок тот хочет получить на Рождество, — вы свидетельствовали, что провожали мисс Франчески из кинотеатра до дома...
— Да.
— ...и подошли к ее дому что-нибудь без четверти или без десяти девять. Я правильно повторяю то, что вы заявили?
— Да.
— И вы также свидетельствовали, что расстались с ней около двадцати минут десятого...
— Да.
— ...и после этого вы оказались рядом с булочной что-то около половины десятого или, может быть, несколькими минутами раньше или позже. Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибся.
— Нет, именно так я и сказал.
— Благодарю вас. А теперь, мистер Ассанти, поясните, что вы делали между без четверти девять, когда вы подошли к дому мисс Франчески, и двадцатью минутами десятого, когда ушли от нее? Вы ведь так заявили? Двадцать минут десятого?
— Да. Мне понадобилось всего десять минут или около того, чтобы...
— Понятно, но что вы делали между без четверти девять и двадцатью минутами десятого? Вы можете мне ответить?
— Мы были в прихожей Френки.
— Что вы там делали?
Ассанти посмотрел на судью.
— Отвечайте на вопрос, — произнес Ди Паско.
— Мы обнимались и целовались.
Присутствующие в помещении суда разразились громким хохотом. Ди Паско укоризненно посмотрел на зал, и смех прекратился.
— Вы обнимались и целовались тридцать пять минут. Это верно? — спросил Эддисон удивленным тоном.
— Да.
— Мистер Ассанти, вы помните содержание разговора с детективами Рэнделлом Уэйдом и Чарльзом Бентом вечером двадцать четвертого июля прошлого года?
— Помню.
— Вы помните, как говорили им, что по дороге домой вы могли думать только о Френки?
— Да, я подтверждаю, что я им говорил именно это.
— Итак, говорили вы им об этом или не говорили?
— Говорил.
— Разве вы не говорили им, что Френки вскружила вам голову?
— Я мог так сказать.
— Итак, именно это вы говорили. Верно? — спросил Эддисон, подошел к столу защиты и взял оттуда большую пачку бумаг. — Здесь все записано, я попытаюсь освежить вашу память.
— Что это за материалы? — спросил Ди Паско.
— Отчет оперативного отдела, написанный и подготовленный детективом Рэнделлом Уэйдом из Сорок пятого оперативного отряда, воспроизводящий беседу с этим свидетелем в ночь на двадцать четвертое июля прошлого года.
— Продолжайте.
— А теперь, мистер Ассанти, вы подтверждаете эти слова? Я цитирую: «После свидания с Френки у меня голова шла кругом. Я шел по улице, ощущая на своих губах ее губную помаду».
— Хорошо. Достаточно, вам не следует...
— Мне бы хотелось продолжить, если позволите. «...Ощущая на своих губах ее губную помаду и думая о том, что случилось в ее прихожей». Разве не говорили вы это детективам Уэйду и Бенту?
— Да.
— Разве не об этом вы думали, когда услышали то, что сперва показалось вам взрывами? В то время, когда вы облизывали ее губную помаду со своих губ и думали о том, что случилось в ее прихожей?
— Да.
— Почему потом вы решили, что это не взрывы?
— На улице не было никаких автомобилей.
— А... В вашем бредовом состоянии вы были способны...
— Возражение. Он дает характеристику состояния свидетеля.
— Поддержано.
— Во всяком случае, я не был в бреду, — произнес Ассанти.
— Вы сказали детективам, что чувствовали себя как в лихорадке. Вы использовали именно это слово — «лихорадка».
— Я думаю, что я был в поэтическом настроении.
— А, поэт. Очень приятно...
— Возражение. Защитник издевается.
— Поддержано.
— В любом случае, я в то время был влюблен во Френки, — сказал Ассанти.
— А теперь вы не влюблены в нее.
— Нет, теперь не влюблен.
— И теперь в вашем более устойчивом, прозаическом состоянии...
— Возражение, Ваша Честь.
— Поддержано. Действительно, мистер Эддисон.
— Мистер Ассанти... можете ли вы здесь и сейчас подтвердить, что вы были в лихорадочном состоянии от Френки, когда вы расстались с ней в тот вечер?
— Ну... да.
— Но не настолько в лихорадке, чтобы вы не могли отличить выстрелы от взрывов...
— Это были выстрелы.
— Вы это поняли позднее.
— Да.
— Потому что на улице не было никаких автомашин?
— Да.
— Не потому, что вы были не в состоянии определить, выстрелы это или нет, а только потому, что на улице не было никаких автомашин.
— Ну, да, я определил...
— Фактически это было результатом определенной цепи рассуждений. Верно?
— Да, я предполагаю...
— Хотя стройность ваших мыслей в тот момент была отчасти нарушена. Верно? Вы были влюблены во Френки, ваши мысли были целиком заняты ею, вас лихорадило при воспоминании о Френки, вы облизывали ее помаду с губ, все время вспоминая о том, что вы делали вместе с ней в ее прихожей. И в этом состоянии вы увидели двух черных мужчин, выскочивших из булочной... Вы уверены, что они были черными?
— Безусловно.
— И вы уверены, что их было двое?
— Да.
— Именно это вы рассказали детективам Уэйду и Бенту через неделю после инцидента. Верно? Вы утверждали, что видели двух черных мужчин, выскочивших из этой булочной. Верно?
— Да.
— Однако в тот вечер, когда произошло это трагическое событие... семнадцатого июля... несколькими минутами позже того, как вы дали свидетельские показания, вы сказали Дорис Франчески, что вы видели какого-то парня, выбежавшего из булочной с пистолетом в руках. Говорили вы ей это?
— Я мог ей это сказать. Я не уверен.
— Хорошо, это были ваши слова? Какой-то парень с пистолетом?
— Может быть, но я имел в виду...
— Он ответил на вопрос, Ваша Честь.
— Позвольте ему объяснить.
— Я имел в виду, что видел двух парней, но только у одного из них был пистолет.
— Понятно. Но это не то, что вы фактически сказали вечером семнадцатого июля. Верно?
— Нет.
— Но ведь это то, что вы говорите сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43