А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

И вообще, я же тебе рассказывал, как заглянул в свое с Верой будущее, и что из этого вышло.
– А к чему тебе будущее других людей? Не лучше ли устроить свое собственное?
– Дар предвидения я не покупал в Казачьей лавке. Он свыше, как я уже говорил. И я не могу поставить его с ног на голову.
– Дар, дар, – передразнила она. – Ну, скажи тогда, что будет со мною вечером? Или завтра?
– Вечером и в ближайшую жизнь все будет не с тобой, а с нами. А себе, ты же слышала, я гадать не могу. И не хочу. Ну, представь, что я в приступе одиночества нагадаю себе Синди Кроуфорд в жены? Или смерть от амазонского крокодила? Или от тебя в приступе ревности? Представляешь, сколько мороки и неприятных мыслей падет на мою голову? Зачем они мне? Пусть крокодил дожидается своего часа, но я его ждать не буду.
– Изворотливый ты! Слушай, а что ты тетке той наговорил, ну, там, в Утрише? Она чумная вся от тебя ушла.
– Ты ее видела? – Смирнов стоило труда не смотреть в вырез Наташиной кофточки.
– Да. Я покупала салфетки в киоске, а милиционер, старшина, говорил одному мужчине, на тебя посматривая, как на чудо, что ты на двадцать лет вперед видишь, и тетке нагадал такое, что она умом на фазу сдвинулась.
– Да так, ничего особого я не говорил. Просто увидел у нее серьезную болезнь, и мужу ее хвост накрутил.
– Ты мужу сказал о болезни, не ей?
– Да. Отдыхать ведь приехала… Не хотелось ее печалить.
– Ты добрый, да?
– Бывает иногда…
Он помолчал, глядя испытующе. И сказал:
– Слушай, давай, остановимся на привал? Тут невдалеке есть щель. Уютная, с ручейком.
– Уютная, с ручейком? – улыбнулась она.
– Да. Очень хочется остановить время.
– Давай, остановим. Только не торопись, ладно? – посмотрела красноречиво.
– Кто знает жизнь – не торопится, – изрек он и, подняв рюкзак, жестом попросил продолжить путь.
28.
Щель была не самая лучшая, но для ночевки вполне годилась. Поставив палатку в ее глубине (чтобы не увидели люди Олега), они пошли купаться, и он был пленен женщиной окончательно. Фигурка у нее была притягательно женственной, такой, что у него, шедшего сзади, задерживалось дыхание. И руки, и ноги, и животик и все остальное изводили его мужской взгляд и переворачивали все внутри.
– Слушай, я не могу на тебя без паники смотреть… – сказал он, когда они бок об бок легли на песок. – Ты такая… Давай, на ночь ты меня фалом свяжешь?
– Какая я? – заулыбалась женщина.
– Когда на тебя смотришь, то понимаешь, что все жизненное зло – это мелочь. Ты перевешиваешь все мирское зло. Тебя надо отправить в психушку для неудачливых самоубийц и им показывать. Я уверен, ты бы всех их вылечила.
– Спасибо за психушку. Ты что, и в самом деле влюбился?
– Да нет… Пока нет. Просто я приоткрыл дверь и увидел мир, к которому стремился всю жизнь. Да, увидел мир, но пока не знаю, настоящий он, или просто все это декорации, хорошо сделанные, но декорации, декорации какой-то неизвестной мне пьесы.
– Нет, ты знаешь…
– Да, знаю, и потому не спешу входить…
Наташа придвинулась, и он почувствовал ее тело. Ее сладкое бедро. Лезвием пронеслась мысль: "Наброситься? Целовать? Шептать "люблю"?" И плугом прошла другая: "Нет, постою еще на грани. Лучше стоять на этой прекрасной грани жизнь-любовь, чем падать в пропасть и видеть внизу кости. Видеть кости, потому что на дне всех пропастей – кости.
Но он не смог не ответить на прикосновение тела. Посмотрев на женщину – она ждала ответного хода – потянулся губами к ушку.
Она его придвинула.
Как только он прикоснулся к мочке, прикусил, потеребил губами, случилось нечто такое, что выходило за рамки каких бы то ни было приличий.
Был конец дня.
Солнце тянулось к горизонту.
Метрах в пятидесяти разлагались нудисты.
И вдруг любовь, забывшая все на свете, любовь, взорвавшаяся гранатой, и отбросившая все в никуда.
Когда солнце, море и нудисты вернулись на места, Евгений Евгеньевич был счастлив, был богом. Он смотрел в голубое небо и почему-то думал о мосте Святого Лодовико. Голова Наташи лежала у него на груди, и он знал: она счастлива, ей хорошо, потому что он дал ей что-то хорошее.
То, чего у нее никогда не было. Он знал, что она сейчас лежит и смотрит в голубое небо и думает, сможет ли она прожить теперь без всего этого. Подспудно, чисто по-человечески, ему хотелось приподнять голову и посмотреть ей в синие глаза, посмотреть и увидеть, к чему она склоняется. Но он не приподнял головы и не посмотрел, потому что знать будущего ему не хотелось.
Наташа повернула голову, он приподнялся. И они увидели в глазах друг друга совершенно сказочный Present Continuous Tens. Настоящее продолженное время.
– Давай устроим праздничный ужин? – предложила Наташа, пригладив ему брови. – У нас ведь праздник?
– Давай, – обрадовался Смирнов. – Только знаешь, мне сначала надо реализовать одну свою дурную наклонность.
– Какую?
– На каждой стоянке я убираю пляж на сто-двести метров в обе стороны. Ненавижу эти пластиковые бутылки! Они меня оскорбляют.
– А почему ты считаешь это дурной наклонностью?
– Я этим выделяюсь из общей массы и как бы становлюсь над ней. А это многими считается дурной наклонностью. И я, в общем-то, с ними согласен.
– Интересно… Ты, что, надо всем думаешь?
– Ты что имеешь в виду?
– Ну, ты ведь думал, перед тем, как назвать это дурной наклонностью?
– Конечно. Я думал, дурная ли это наклонность или просто у меня анальный тип личности – есть в психоанализе такой интересный тип, не связанный, кстати, с гомосексуализмом. А вообще ты права – если над всем думать, свихнуться можно. Ну ладно, хватит теорий, я пойду, это недолго.
– Ты что, жечь их будешь? Они же коптят? Не хочу копоти!
– Нет, не буду, это опасно. При горении пластика выделяется диоксин. Я буду их плавить вечером, когда ветер будет в Турцию.
Поцеловав Наташу в губы, он нашел изорванный пластиковый мешок и пошел с ним по пляжу. Через двадцать минут он был чист в обе стороны на пятьдесят метров, а в стороне от устья пляжа терпеливо ждали аутодафе опустошенные пластиковые бутылки, изувеченная обувь, и прочая береговая нечисть.
Эдем был почти готов.
29.
Вернувшись в лагерь, он принялся разбирать свой рюкзак. Наташа, готовившая салаты из консервов, с любопытством разглядывала его вещи.
Один за другим на свет появились:
Целлофановая пленка.
Полутора литровая бутылка с вином.
Ласты. В одной из них – "резинка" на восемь крючков.
Маска. Трубка.
Полкило картошки в рваном целлофановом пакете. Помидоры. Кабачок.
Банка говяжьего паштета.
Колечко полукопченой колбасы.
Топорик на деревянной ручке.
Бульонные кубики в пакете.
Книга с паспортом.
Тонкое байковое одеяло. Свитер, джинсы.
Другая бутылка с вином. Литровая. Пакет с бельем и рубашкой.
Белая пластмассовая коробка со всякой всячиной. Аптечка в целлофановом пакете.
Закопченная кастрюлька. Алюминиевая ложка.
Пластмассовая кружка со знаком "Рыб".
– И это все? – удивилась Наташа, когда рюкзак опустел.
– Да нет, вот еще толстовка, – вынул Смирнов зеленый сверток. – Тяжелая и нетеплая. Зачем я ее взял, не знаю…
– А что в нее завернуто? Лук ты порежешь?
– Порежу, конечно. А завернуто в нее вот что.
Смирнов развернул сверток и показал злополучный кол. Наташа смотрела с удивлением.
– А зачем он тебе? Коня же у тебя нет? А, поняла… Ты себя к нему привязываешь! Когда видишь смазливую мордашку…
И Смирнов не удержался. Не смог удержать пластинку, которая сама вылетела из пакета, легла на диск проигрывателя и притянула к себе проигрывающую головку:
– Это амулет. Мой амулет. К нему привязана моя смерть.
– Глупости какие. – Головы не подняла. – Ну и выдумщик. – Хмыкнула. – Давай, режь лук, он мне нужен.
Смирнов, достал нож и принялся резать лук на дне кастрюльки, предварительно повозив им по песку, а затем и траве.
"Ну и хорошо, что не стала спрашивать, – думал он, кроша луковицу. – Вообще, женщины тем и хороши, что все эти глупости о привязанных смертях им до глубокой безразницы. Не любят они выдумщиков.
Они практичны и имеют в виду только то, что можно подержать в руках.
А может, все же рассказать? Сказать, что женщина бессмертного тоже бессмертна?
И она пробудет со мной не только эти считанные дни до конца отпуска, но и всю оставшуюся жизнь?
Нет, не буду ничего рассказывать. Не буду, потому что уже сам себе кажусь идиотом. Придумал сказку и сам в нее поверил.
Сумасшедший.
А глаза монаха? Как он на меня смотрел! Нет, в этом коле определенно что-то есть. Не зря я его с собой потащил".
– Ты что задумался?
– Да так. Ты мне хочешь что-то сказать?
– Да. Я хотела сказать, что там, не пляже, мне было хорошо. Я бы сказала, что так хорошо, как ни с кем не было, но я еще не вполне уверенна… И хотела бы эту уверенность укрепить.
Взгляд Наташи стал туманным
– Сейчас? Мне помыть руки?
Смирнов озабоченно понюхал пальцы, остро пахшие луком.
– Нет, вечером. Ночью. Вечером мы будем пить, есть, смотреть друг на друга и печалиться.
– Печалиться, что не встретились раньше?
– Да.
– Слушай, ты такая любимая… Я прямо таю, глядя на тебя. Ты такая ясная, умная, живая, красивая и без комплексов совсем. Говоришь, что думаешь… Откуда ты такая?
– "Кто вы такая? Откуда вы? Как вы явились сюда?" – продекламировала Наталья Окуджаву с горькой усмешкой на устах. И продолжила, глядя на море, синевшее в вырезе щели:
– От папы с мамой я. У нас была хорошая семья… Знаешь, она для меня, как для тебя твоя Наташа. Я много раз пыталась создать такую же, – бросила странный взгляд. – Но тщетно.
– А где твои родители?
– Они умерли. Погибли в автокатастрофе по дороге на дачу. И старший брат был с ними. Я тоже хотела ехать, но отец нашел какое-то пустяковое дело, и я осталась. Осталась одна в пятнадцать лет с несносной теткой в роли мачехи… И ее гадким, похотливым мужем. И поняла, что такое родной отец, мать и брат. Знаешь, когда мне плохо, я злюсь на отца. Сильно злюсь. Что не взял с собой. Что оставил жить.
– Слушай, давай не будем об этом. Это все случилось давно, даже словесные соболезнования как-то не складываются, одно душевное сочувствие.
– Да, действительно, давай, не будем. Ужин у нас через полчаса. Не мог бы ты соорудить что-то похожее на стол? Мне так хочется посидеть удобно, как в кафе…
– Две минуты! Убирая берег, я видел две широкие доски, в самый раз пойдут. Кстати, я и стул поломанный нашел, трон тебе устрою, закачаешься!
Через двадцать минут стол был готов, и Наташа выставила на него приготовленные салаты и закуски. Скоро они сидели напротив друг друга, и пили за встречу и предстоящие дни, которые, без сомнения, станут незабываемыми. Наташа пила десертное вино, которое Смирнов, пивший "Анапу", взял для нее в Утрише. Им было весело, они разговорились по душам, и Наташа сказала, что ей не нравится, что он, ее мужчина, пьет дешевое вино.
– Так оно мне нравиться, – пытался оправдаться Смирнов. – Ну, почти нравится. А если честно, я пью по средствам.
– Ты за полчаса заработал почти четыре тысячи!
– Я не могу каждый день паясничать! Я вообще-то, очень даже серьезный человек, ученый, которого многие знают, в том числе и за рубежом. У меня пятьдесят научных публикаций, я…
– И сколько же зарабатывает "очень серьезный" человек с пятьюдесятью научными публикациями? – перебила женщина.
– Около трехсот долларов. Какие-то вы, женщины, не оригинальные в общей массе. Несколько часов знакомства и сразу о деньгах…
– Человек должен жить достойно…
– Это вы, смертные должны жить достойно! – воскликнул Смирнов, задетый женщиной и третью бутылки "Анапы". А я бессмертный, я не тороплюсь заглотать жизнь, как животное, до отрыжки.
– Ты бессмертный? – посмотрела Наташа, потемневшими глаами.
– Мне кажется.
– И когда ты стал бессмертным?
– Давно, в двадцать два года…
– И, став бессмертным, ты постарел на двадцать лет?
– Ты думаешь, мне сорок два?
Редко кто давал Смирнову его годы.
– Ну, сорок два – сорок три…
– Ошибаешься, сильно ошибаешься. Я не хотел оставаться все время двадцатидвухлетним, сама понимаешь. Все юноши мечтают выглядеть зрелыми мужчинами. Но все зрелые мужчины не хотят зреть дальше, вот я решил остановиться. Кстати, очень скоро ты узнаешь, что кое в чем я остался двадцати двух летним.
– Посмотрим, посмотрим. А как ты стал бессмертным?
– Этот кол. Он охраняет меня.
– От чего?
– Ото всего. От смерти, от морщин, от богатства, он отводит от меня нехороших женщин и заставляет работать, как лошадь…
– Языком?
– И языком тоже. Мне не терпится показать тебе, как замечательно я это делаю. Завтра утром ты будешь ходить за мной, как собачка.
Наташе захотелось увести Смирнова в палатку, но, подумав, она решила довести дело до конца:
– Но все-таки я не хочу, чтобы ты пил это противное вино. Пей мое, оно вкусное.
Смирнов попробовал.
– Нет, не для меня. Слишком сладкое.
– Послушай, там, у меня в рюкзаке упаковка брусничных коктейлей, мне подружка положила, любит она их без памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов