А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Надо взять себя в руки и все спокойно обдумать".
Смирнов попросился в туалет. Ксения рассказала, где он находится.
"Значит, клиническая картина такова, – усевшись, сжал он голову руками. – После смерти второго мужа ей пришло в голову, что она – уникальный сакраментально-мистический жизненный персонаж. Появился стержень, выпрямивший спину, стержень, поднявший подбородок. "Я – роковая женщина. Я – Смерть. Я беру их за руки и веду к краю, и они идут, как крысы под дудочку, и умирают, как крысы". Потом появился я. И не умер, и не погиб. Тогда этот факт моей биографии ее не озадачил – началась блестящая жизнь с бриллиантами, "Мерседесами", Ниццей и Монте-Карло. Меня она вспомнила, когда Миша умер. Вспомнила, что я жив. Ей, конечно, это не понравилось – кому охота из-за какого-то там научного сотрудника становиться нормальным смертным? И она, как вполне грамотный человек придумала, что они, ее мужчины вовсе не обязаны умирать друг за другом. И потому я не умер. Пока не умер. Потому что она, выпустив мою руку – а ведь шел я за ней к пропасти, шел – занялась Мишей. И, чтобы все поправить, чтобы восстановить свой имидж, взяла путевку в этот пансионат, через территорию которого незамеченным не пройти.
Нет, ты, Смирнов, параноик. Женщина просто по тебе соскучилась, а ты напридумывал. Хотя она действительно что-то. Эти черные колдовские глаза. Они точно ввергают мужиков в параноическое состояние.
Ладно, будь что будет. Ведь не отравит она меня? Она ведь никого прямо не убивала, только доводила?
Да, только доводила.
Черт! Даже интересно. Доведет или не доведет? Это сколько всего надо проделать по женской части, чтобы я застрелился как Борис, и пропал, как Глеб?
Он спустил воду.
Она унесла все его страхи.
Он вернулся в спальню.
Ксения возлежала обворожительною Клеопатрой, ждущей Цезаря. На ней было новое белье.
Он снимал с нее черное, а теперь все пронзительно алое.
Совсем другая женщина.
Он набросился.
Она целовала его, как сладкое прошлое.
Он вошел в нее, как в будущее.
Она, вонзив в его плечи красные длинные ноготки, закричала.
Он сдавил ее и почувствовал маленькой и беззащитной, полностью ему отдавшейся.
Потом он лежал на ее груди и слушал.
– Когда умер Миша, я вспомнила тебя. Они все отдавались мне, они делали все, чтобы я была, а ты – нет. Ты любил, ты спрашивал, ты отдавался, ты даже унижался, но что-то оставалось только твоим. И это только твое, эта твоя зарытая кость, тянула меня, до сих пор тянет. Я часто вижу ее во сне. Я вижу себя черной стройной сукой, которая лежит тенью в пустом, да, совершено пустом углу, лежит и грызет в мыслях эту твою кость...
– Ты хочешь, чтобы я умер от любви к тебе? – поцеловал женщину Евгений Евгеньевич. Было уже утро, новое доброе утро, и умирать для статистики ему совсем не хотелось.
– Да... Все женщины хотят, чтобы их мужчины умирали от любви к ним.
Смирнов понял Ксению.
Он тоже хотел бы, чтобы его женщины умирали от любви к нему.
В абстрактном смысле.
А у нее ум конкретный...
Concrete mind = бетонный ум.
– А с кем ты сейчас живешь? – решил он не будоражить себя рефлексиями. – С кем ты здесь?
Вложил ей руку меж ног. У коленок. Медленно повел вверх, пока мизинец не вошел во влагалище.
– С Мишиным заместителем, Александром Константиновичем. – На похоронах он сказал, что занял его место в Управлении. И хотел бы...
– Занять его место в твоей постели...
Мизинец наслаждался безнаказанностью. Ребро ладони голубило клитор. Он был огромным. Пальцы ласкали шелковое бедро.
– Да, примерно так. Он хороший, но немножечко жмот. Миша тратил на меня деньги направо и налево, и ему это нравилось.
Потрогала его. Как булочку. «Черствая, не черствая?»
Булочка была свежей. Мягкая, дальше некуда.
– А как ты его прикончила? – убрал руку.
– Дурак, – равнодушно констатировала. – Я же сказала – он застрелился.
– А за что прикончила?
– Еще до замужества, я еще к тебе ходила, он дал мне тысячу баксов и оставил в своей квартире с N.
Изумленно оглянул с ног до головы.
– Ты спала с ним?! – N был известен каждому россиянину, имевшему глаза и уши.
– Да. Если бы я отказалась... Да ты знаешь.
Она безучастно смотрела в потолок.
– Как здорово! – голос Смирнова стал подчеркнуто ровным. – Оказывается, я с самим N сметану месил.
– Если бы он узнал про это... Я так боялась, что ты станешь ходить за мной и умолять вернуться. За тебя боялась.
Она лгала.
– Так ты Мишу из-за этой тысячи баксов до самоубийства довела? За то, что продал?
– Не за тысячу баксов, а за семь. N спал со мной семь раз. И семь раз Миша меня бил.
– Любил, что ли?
– Да. По-своему.
Продолжала лежать безучастно. Он развел последний мостик. Отклеил бедро от ее бедра.
– Так как он все-таки умер?
– После второй тысячи и второй пощечины, я собрала вещи и уехала к себе, в Балашиху. Тебе звонила, ты сказал, что подумаешь. Не успела трубку положить, как он явился. Миша... Сказал, что застрелится, если с ним не поеду, если не вернусь. А я злая была, из-за твоего Руслика-Суслика. И, положив ногу на ногу, сказала: "Зачем стреляться? Сыграй лучше в рулетку" – у него револьвер был. Он, не говоря ни слова, выщелкнул из барабана все пули, кроме одной, крутанул и в висок стрельнул сходу. Ну, я, конечно, поехала с ним. Поспали, конечно, перед отъездом, по-особенному поспали, как в первый раз. Через месяц N пришел опять. Миша увел меня на кухню, и сказал три слова, только три. Он сказал полувопросительно: "На тех же условиях?" Ты просто не представляешь, какая тугая жизнь вокруг встала! И для меня, и для него. У меня сердце забилось, я вся прозрачная сделалась, матку даже свело, сладко так. И он тоже весь дрожал. Глаза сумасшедшие, улыбка дьявольская. Пожал мне руку неживыми пальцами – вся жизнь, видимо, в голову ему ушла – и выскочил на улицу, двери не закрыв. Ты знаешь, если бы не этот уговор, N больше бы не пришел, я ему холодно отдавалась, и спал он со мной только лишь затем, чтобы Миша свое место знал. А в тот раз, в третий, я такая была, что он сначала даже испугался. "Что это с тобой? – спросил. – Влюбилась, что ли?" Я не ответила, набросилась, целовать стала и все прочее, а видела только Мишины глаза, и как он поднимает револьвер, прижимает к виску, и стреляет. И знаешь, когда я видела, как двигается курок, я всем сердцем хотела, чтобы выстрела не было, чтобы был щелчок, как в прошлый раз. Я хотела, чтобы был простой щелчок, хотела только из-за того, чтобы это повторялось снова и снова...
– И это повторялось еще пять раз?
Онбыл тронут рассказом, и его рука легла на бедро женщины.
– Да. Видимо, я очень сильно хотела, чтобы это продолжалось.
– А N? Он отстал потом?
– Да. Испугался. Он знал, что Миша – третий мой покойник.
Его рука соскользнула в самое приятное в мире ущелье. Направилась к верховьям. К источнику наслаждения. Мизинец, оказавшись в нем, опьянел.
– А где он сейчас?
– Миша? В чистилище, наверное. Он был далеко не ангел, скорее наоборот.
– Нет, Александр Константинович.
Потрогала. Булка черствела на глазах.
– Его срочно вызвали в Москву, приедет только вечером. Ты сможешь остаться у меня до обеда. Но если кто-нибудь увидит тебя здесь или даже рядом с коттеджем, он тебя закажет.
Булку как распарили.
– В самом деле?
– Не сомневайся. Люди, у которых десятки миллионов, с такими, как ты, особо не церемонятся.
– Черт... Мне это нравится. Сладостно спать с такой женщиной и вдвое сладостнее делать это под высоким напряжением. Так, наверное, Миша с тобой спал после очередного выстрела в висок.
– Почему ты меня не любишь? – она не слушала.
– Я тебя люблю, очень люблю... – смешался он. – Но мне не хочется становиться твоим идеалом, не хочется, потому что не смогу. И еще я – нищий. А ты дорого стоишь.
– Ты просто боишься.
– Стать четвертым?
– Да.
– Вряд ли. Просто я другой человек. Я не стану испытывать оргазм из-за того, что кто-то там будет из-за меня стреляться, ну может, раз другой. Понимаешь, – ты только не смейся, – я чувствую себя мессией. Чуть-чуть Христом, чуть-чуть Буддой, чуть-чуть скрытым имамом шиитов. Короче, я чувствую обязанность что-то сделать. Я совершенно не знаю, что, но чувствую – придет время, когда я один, только я один поимею возможность сделать что-то очень хорошее, что-то спасительное. Что-то такое, что спасет и меня, и кучу других людей. Из-за этого, наверно, у меня нет семьи, нет рядом детей, из-за этого я хожу, неприкаянный.
Сказав, подумал: "Господи, что только человек не скажет, когда у него не стоит!"
– Обними меня, скрытый имам...
– У меня полный штиль.
– Быть этого не может, – глаза у нее засверкали. – Спорим, через две минуты ты, опрокидывая мебель, будешь бегать за мной по всему коттеджу?
– С веслом между ног?
– Да. С твердым веслом.
"Да" Ксения сказала, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Через десять минут обнаженный Смирнов, хохоча и опрокидывая мебель, гонялся за ней по коттеджу. Настиг он женщину в ванной комнате.
И тут зазвонил телефон.
Ксения слушала минуту.
Положив трубку, прошептала Смирнову, целовавшему ее груди:
– Звонил охранник. Александр Константинович будет здесь через четверть часа. Уйти без осложнений для меня, да и для себя, ты не сможешь – в это время дворники убирают территорию, а садовники считают наросшие за ночь травинки. И еще кругом телекамеры. У тебя есть десять минут на меня и пять, чтобы спрятаться.
* * *
Ровно в восемь утра за Смирновым закрылись тяжелые створки дубового плательного шкафа, стоявшего в спальной. Ключ повернулся на два оборота и исчез в кармане Ксении.
Слава богу, отделение было просторным и вдобавок женским. Он, вытянув ноги, сел на ворох белья – на трусики, чулки, бюстгальтеры, пояса. Сверху свисали комбинации, пеньюары, халаты и халатики.
Все это пахло райски.
Пеньюар, струившийся по лицу, пах ландышами.
Смирнов вспомнил Трошина. "Ландыши, ландыши, ландыши – светлого мая привет".
Вынутый из-под ягодицы бюстгальтер пах поздними фиалками.
"Нет, я все-таки фетишист". Надо почитать, что это означает. Или просто в прошлой жизни был женщиной. Нет, чепуха. Просто мама одевалась так, что все смотрели на нее раскрыв рот. И я в том числе".
Когда он вдыхал новомодный французский синтетический запах, пропитавший соскользнувшую на колени ночную рубашку, в дом вошел Александр Константинович.
Евгений Евгеньевич расположился удобнее и стал слушать приглушенные голоса и звуки.
– Здравствуй, милый! – чмок, чмок. – Что случилось?
– Все в порядке. Просто убежал от дня рождения Павла Степановича. Ты же знаешь, я не люблю дней рождения, не люблю думать о подарке, думать, подойдет ли он по цене и тому подобное... Это так тягостно.
"Жмот", – подумала Ксения и проворковала.
– Завтракать будешь? Ты, наверное, проголодался. Там, в грелке, отбивные.
– Нет, пошли спать, я по тебе соскучился.
– Иди, милый, я сейчас приду...
– Пошли... – поканючил Александр Константинович.
– Мне надо заглянуть в ванную.
– Только недолго.
– Я мигом, милый.
Смирнова потянуло в сон. Он уже дремал, когда в голову пришла мысль:
– А вдруг захраплю!? Вот будет кино!
Александр Константинович вошел в спальню, встал посередине. Понюхал воздух. Сморщился.
– Фу, как с утра накурила.
Разделся. Лег в кровать.
– За что ее люблю, так за то, что у нее всегда свежее белье.
Несвежее мятое белье, с пятнами плотской любви, лежало в ногах Смирнова.
Вошла Ксения. Легла. Они обнялись, стали целоваться. Потом раздались характерные звуки. Дует согласованно двигающихся тел, в сопровождении соло матраца.
Через минуту симфония оборвалась.
– Прости, родная...
– Милый, ты же всю ночь не спал... Тебе надо отдохнуть.
– Нет, я хочу. Поцелуй его.
– Милый, я не выспалась... Видишь, круги под глазами...
– Почему не выспалась?
– Как только заснула, приснилось, что с тобой плохо. Что у тебя сердечный приступ. У тебя действительно все в порядке? Сердце не болит?
– Жмет немного...
– Так поспи, а утром все получится.
– Ладно, давай спать. И не отодвигайся, я хочу чувствовать твое тепло. Ты мне как мама.
Стало тихо. Смирнов заскучал. Попытался думать о постороннем. И увидел себя со стороны. Стало противно. "Дожил. Сижу в шкафу, как в анекдоте".
Вспомнив соответствующую историю, заулыбался.
Двое встречаются в пивной напротив входа в чистилище.
– Привет, я – Саша.
– А я – Дима.
– Ты как сюда попал?
– Да уехал в командировку. И на следующий день получил телеграмму от мамы: "Машенька тебе изменяет". Ну, сел на самолет и домой. Приехал поздним вечером совершенно озверевший – Землю бы перевернул, влетаю в прихожую – шарах дипломатом по зеркалу, влетаю в спальню, налетаю на шкапчик, и вон его в открытое окно, потом – в гостиную, а там жена, вся такая домашняя, носки мои штопает. Ну, я и умер от радости. А ты как загнулся?
– Да я в том шкапчике сидел...
Потом явился другой анекдот.
Еврей пришел вечером домой. Пошел к шкапчику переодеваться. Открыл. Стал вертеть плечики, рассматривая домашнюю одежду:
1 2 3
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов