Первые метры стали самыми опасными, а теперь мы находились на расстоянии шага от противника, и сенарцам оказалось сложнее твердо держать в руках оружие.
Но чувства логике не поддаются. Сейчас адреналин заставляет солдата драться со всей энергией, на которую тот способен, а через минуту, как по волшебству, бедняга осознает всем существом необходимость улепетывать отсюда со всех ног.
Мы побежали с поля боя. Даже передние ряды – и я в том числе, – почувствовав поражение, повернули назад. Мы слышали радостные вопли сенарцев, огонь возобновился с неимоверной силой. Все больше и больше людей падало, с криками или беззвучно, чтобы уже никогда не подняться.
Ярость снова поднялась во мне. Я начал кричать, визжать чуть ли не на пределе слышимости.
– Ко мне! Ко мне! – взвыл я. – Вперед! Вперед!…
Первый порыв ужаса прошел, отступление переставало казаться неизбежным. Некоторые, конечно, не остановились до самой воды, но другие замедлили бег, повернулись. Они пригибались, стараясь не попасть под иглу, но меня видели отлично.
Эмоции снова поменялись. Я все еще кричал, подняв стальной прут:
– Ко мне! Ко мне!…
Игла прошла сквозь мое бедро, выйдя снаружи, но я даже ничего не заметил, только после битвы обнаружив рану.
– Назад, назад! Мы достали их! Мы достали их!… – вопил я, и странно звучащая фраза отдавалась где-то глубоко внутри.
И тут, точно так же, как ранее люди внезапно разбежались, сейчас толпа развернулась и бросилась на сенарцев – с еще большей яростью, чем прежде.
Несколько сенарцев покинули убежища, преследуя нас и выбирая удобное место для стрельбы. Двоих из них поймали на мушку снайперы у дверей пещеры. Мы тут же оказались рядом с телами, две женщины сняли с трупов пистолеты, мужчина перевернул одного из покойников, чтобы забрать церемониальный меч. Остальные враги теперь убегали от нас, пытаясь найти укрытие у шаттлов. А мы наседали им на пятки, ревя от гнева.
Я бежал так быстро, что не сумел сразу остановиться, когда достиг шаттла, и с налету врезался всем телом в металлическую обшивку. В глазах слегка помутилось. Теперь мы действительно достали их: люди падали, пронзенные иглами, но остальные продолжали теснить солдат противника.
Я сам проткнул прутом одного сенарца, и удовольствие от убийства противника заставило меня позабыть обо всем на свете. Потом наступил период, во время которого я действовал бессознательно и с таким упорством, какого никогда до этого не выказывал. Я поднимал и опускал металлический прут, кричал, а потом, когда арматура куда-то подевалась, бил и сворачивал шеи голыми руками.
Чье-то лицо очень близко от меня – воспоминания смутные, поэтому не могу точно сказать, откуда оно появилось, – и я кулаком расплющиваю его: белые от ужаса глаза закатываются, во все стороны хлещет кровь…
Первой вещью, которая запомнилась по-настоящему, осознанно, стала дрожь земли, возвещавшая об отлете шаттлов. Мысль о том, что мы упускаем противника, разозлила меня еще больше. А случилось вот что: основная группа сенарцев тронулась из пещеры и атаковала нас, дополнительные силы и огневая мощь сломили ряды алсиан.
Большинство остававшихся снаружи солдат ретировалось на шаттлы, которые тут же поднялись в небо. Только несколько раненых и единственный боеспособный мужчина (впрочем, долго не продержавшийся без шаттлов) остались на земле.
А потом я сидел, глотая воздух, на соли: обнаружил кровь на ноге, кровь на груди, но не понимал, где моя кровь – что-то болело, но опять же неизвестно, что именно, – а где чужая. Пространство между водой и пещерой заполнилось горой тел: некоторые люди шевелились и отпускали ругательства, другие лежали тихо и спокойно.
К тому времени все прослышали о событии, люди бежали из поселков, вскоре собралась огромная толпа. Какой-то мужчина помог мне подняться на ноги, одна женщина принесла воды – очень хотелось пить, то ли от потери крови, то ли от перенапряжения, – которую я проглотил через соломинку…
Солнце, отливающее красным золотом, садилось за горизонт, поле погружалось в полную темноту, пока люди, хромая, уходили с места сражения. Кто-то принес прожектор, и в то время как я добирался до медицинской палатки, люди уже бродили по ярко освещенному полю и искали живых среди трупов.
Я провел внутри помещения около часа – просто сидя, позволяя горячке битвы освободить мое уставшее тело. Не мог простить себе потери шаттлов. Через некоторое время пришел врач, раздел меня, хотя рана была только на бедре. Он перебинтовал ногу и велел мне снова надеть испачканную кровью одежду.
Я не мог спать в общежитии этой ночью по определенным причинам. Партнерши не предвиделось, да и искать ее было лень. Хотелось поспать в дипломатическом офисе, в одиночестве.
Именно там, в кабинете, оказалась подвывающая Рода Титус, под столом. Она взвизгнула, когда я включил свет, и завизжала еще громче, когда направился к ней.
– Пожалуйста, не убивайте меня, не убивайте меня… – повторяла она на общем языке.
Я сидел и смотрел на нее, пока женщина не успокоилась и не перестала шуметь, потом выключил свет, лег на пол и заснул.
БАРЛЕЙ
Иногда меня спрашивают, ожидали ли мы возмездия. Но вы же понимаете, не дело лидеру понапрасну расходовать энергию на пустые слова утешения. Бог создает будущее по-своему, а предводитель должен уметь реагировать на события не сидеть сложа руки, как старая мудрая женщина, стараясь увидеть грядущее в разложенных на столе гадальных картах. Готовность – это все. И, с огромным успехом создав себе соответствующую репутацию на всем побережье, мы хорощо подготовились.
Я повысил Жан-Пьера в звании и сделал его руководителе строительства защитных укреплений. Патриотично настроенные историки – алсиане обвиняли меня в подавлении неугодных общественных суждений: как это несправедливо! – критиковали меня за то, что я не предпринял более жестких мер по отношению к Алсу.
Могу признать перед Богом и людьми, что хотел действовать жестче, но разве это правильно – стереть с лица государство почти ни за что? Между нами не было войны, единственная проблема – дети, но мы ее решили.
Я молился и получил ответ, указание свыше.
Сделай Сенар великой цитаделью Господа, услышал я – и повиновался.
Так мы и сделали.
4. СТРАНСТВИЕ
ПЕТЯ
Я определенно пал духом, отдалился от людей. Начал злиться на всех и вся, почти на целый мир. Как будто какая-то часть меня вкусила слишком много сладостной эйфории сражения и теперь эту часть тошнило.
Меня не особенно заботило то, что я убивал и наслаждался процессом убийства, – ненавидеть себя за персональные эмоции никто не собирался. Хотя, возможно, безотчетный гнев был наполовину вызван отвращением к своему поведению. Но по большей части меня возмущало то, что в пылу битвы я захотел превратить сражавшихся рядом людей в бездумные автоматы, в отражения меня. Я захотел, чтобы они делали то, что им приказывают, несмотря на личные желания. Захотел – как бы отвратительно это ни казалось – владеть, обладать ими, иметь их. Потом в душу закрался леденящий страх, когда люди не стали слушать меня, и это был страх иерарха; тогда они казались мне низшими существами, которые изначально обязаны подчиняться.
Во время битвы я вряд ли замечал, что творится в моей душе, но потом, в одиночестве – да и не желая видеть никого рядом, – стал размышлять над своими поступками и изменениями в мироощущении. Все больше погружаясь в мысли, я начал испытывать непреодолимое омерзение к себе. Решил, что во мне зреет ригидистское начало, которое уже давно заметили окружающие: хуже того, было очевидно, что стали проявляться задатки правителя.
Оставалось еще решить вопрос с Родой Титус.
Я проснулся на следующее после рейда утро, а она все еще была в офисе. Сидела в углу комнаты как испуганный ребенок: волосы растрепаны, лицо в красных пятнах и искажено страхом…
Глаза Титус были закрыты: женщина каким-то образом сумела заснуть в жутко неудобной позе, руками прижав к груди колени. Я некоторое время смотрел на нее со странной отрешенностью, потом встал и пошел умываться, не решившись потревожить ее сон. Наверное, она в конце концов проснулась в панике, потому что я услышал визг наподобие собачьего, когда добривал лицо. Оглянувшись, увидел, как гордая сенарка забилась в угол: брови женщины залезли чуть ли не на макушку.
Отсутствие всякого сострадания к Роде Титус должно было насторожить меня, открыть глаза на перемены в собственной душе. Я мало внимания обращал на ее чувства, хотя женщина наверняка – теперь я это ясно понимаю – пребывала в состоянии ужаса. Беднягу бросили в стане врага – с ее точки зрения, не оставив никакой надежды когда-либо добраться до другого полушария планеты, где жил родной народ. Возможно, она опасалась мучений и смерти – в конце концов, множество наших людей погибло во время рейда, и девушка вполне могла опасаться возмездия. Что бы там ей ни казалось, результат был один: Рода Титус боялась выйти из маленькой комнатки.
Позже она мне рассказала, что пару раз выскальзывала из офиса и, прижавшись к стене, проходила несколько метров вдоль по коридору, но малейший шорох или появление человека наполняли ее ужасом, и несчастная не помнила, как оказывалась опять на том же месте, откуда пришла. Титус пила и облегчалась в небольшом туалете при комнате, добывая воду в самом унитазе – так низко пала она с прежнего пьедестала своей недостижимой гордости.
Я, с другой стороны, провел два дня в размышлениях. По всему Алсу стихийно образовывались группы возмездия и так же быстро распадались. Люди произносили высокопарные речи о зловещих методах террора сенарских солдат, свалившихся на наши головы, о готовности заплатить смертью за смерть. Я мало интересовался подобными мероприятиями и предпочитал проводить время в безлюдных местах. Избегал фермы, боясь наткнуться на Турью (такие странные стали у нас отношения!), вместо этого посвятил свободные часы ремонту экскаваторов, которые прорывали новые туннели и облагораживали старые, образовывали пещеры в скале.
Рабочие, назначенные на этот наряд, попали под влияние доминировавшего в обществе настроения – то есть ненависти к сенарцам, – и потому занимались тем же, чем и все остальные: побросали работу, начали строить планы мести и перепрограммировать фабрики на производство оружия.
На вторую ночь на улице собралась огромная толпа людей вокруг костра, горевшего зеленым, вместо желто-белого, пламенем из-за обилия хлора в воздухе. Один за другим люди осуждали смертоносную акцию иерархов. Меня устраивало подобное мероприятие, потому что, не желая видеть ни одно человеческое существо, я мог легко избежать встречи с людьми, имел возможность спокойно ремонтировать машины или просто забираться в кабину, запускать двигатель и сидеть в свете электрических фонарей, позволяя жужжанию работающего механизма забить ненужные мысли назойливым шумом.
Я никогда не причислял себя к отшельникам, которых время от времени охватывает желание избавиться от человеческого общества и пожить в одиночестве в диких лесах. Такие люди неизменно находились среди алсиан и обычно проводили в уединении несколько лет, прежде чем, соскучившись по компании, возвратиться назад. Они снова принимали назначения, общались с друзьями, пили водку, занимались любовью, пока опять не появлялась необходимость уйти подальше от мирской суеты. Но я не такой, я всегда находился среди людей, всегда общался с девушками, трудился на благо поселения.
Теперь, первый раз в жизни, мне страстно захотелось остаться в одиночестве, и на долгое время. Я спал в машине и проснулся с чувством освобождения, потому что никого не нашел рядом. Потом закончил прокладку тоннеля и поздним вечером принял твердое решение: несколько месяцев, а может, даже и лет мне предстоит жить одному. Вот возьму машину и поеду в пустыню, буду там сам по себе жить: может, просто объеду планету по экватору. Или найду красивое местечко подле источника воды и построю хижину отшельника.
Я мог бы отправиться прямо сейчас, но не стал этого делать. Некоторое время я надоедал людям рассказами о том, куда направляюсь и чем буду заниматься (как будто их это всерьез интересовало). Вскоре, однако, я понял причину своего странного поведения: хотелось снова увидеться с Турьей, чтобы она узнала о моем намерении уехать далеко и надолго. И может статься – вот уж извращенная фантазия! – услышать от нее: «Нет, не уходи. Останься со мной». Но как только это ненормальное желание стало очевидным, сразу же появились силы его преодолеть. Одиночество поможет мне справиться и с такими чувствами.
Я только вернулся в дипломатический офис забрать записную книжку и поискать там свободную машину. После прогулок по вечерам и встреч с группами людей, которые все как один говорили о войне, мне пришло в голову, что все автомобили могут оказаться занятыми из-за энтузиазма некоторых борцов за справедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Но чувства логике не поддаются. Сейчас адреналин заставляет солдата драться со всей энергией, на которую тот способен, а через минуту, как по волшебству, бедняга осознает всем существом необходимость улепетывать отсюда со всех ног.
Мы побежали с поля боя. Даже передние ряды – и я в том числе, – почувствовав поражение, повернули назад. Мы слышали радостные вопли сенарцев, огонь возобновился с неимоверной силой. Все больше и больше людей падало, с криками или беззвучно, чтобы уже никогда не подняться.
Ярость снова поднялась во мне. Я начал кричать, визжать чуть ли не на пределе слышимости.
– Ко мне! Ко мне! – взвыл я. – Вперед! Вперед!…
Первый порыв ужаса прошел, отступление переставало казаться неизбежным. Некоторые, конечно, не остановились до самой воды, но другие замедлили бег, повернулись. Они пригибались, стараясь не попасть под иглу, но меня видели отлично.
Эмоции снова поменялись. Я все еще кричал, подняв стальной прут:
– Ко мне! Ко мне!…
Игла прошла сквозь мое бедро, выйдя снаружи, но я даже ничего не заметил, только после битвы обнаружив рану.
– Назад, назад! Мы достали их! Мы достали их!… – вопил я, и странно звучащая фраза отдавалась где-то глубоко внутри.
И тут, точно так же, как ранее люди внезапно разбежались, сейчас толпа развернулась и бросилась на сенарцев – с еще большей яростью, чем прежде.
Несколько сенарцев покинули убежища, преследуя нас и выбирая удобное место для стрельбы. Двоих из них поймали на мушку снайперы у дверей пещеры. Мы тут же оказались рядом с телами, две женщины сняли с трупов пистолеты, мужчина перевернул одного из покойников, чтобы забрать церемониальный меч. Остальные враги теперь убегали от нас, пытаясь найти укрытие у шаттлов. А мы наседали им на пятки, ревя от гнева.
Я бежал так быстро, что не сумел сразу остановиться, когда достиг шаттла, и с налету врезался всем телом в металлическую обшивку. В глазах слегка помутилось. Теперь мы действительно достали их: люди падали, пронзенные иглами, но остальные продолжали теснить солдат противника.
Я сам проткнул прутом одного сенарца, и удовольствие от убийства противника заставило меня позабыть обо всем на свете. Потом наступил период, во время которого я действовал бессознательно и с таким упорством, какого никогда до этого не выказывал. Я поднимал и опускал металлический прут, кричал, а потом, когда арматура куда-то подевалась, бил и сворачивал шеи голыми руками.
Чье-то лицо очень близко от меня – воспоминания смутные, поэтому не могу точно сказать, откуда оно появилось, – и я кулаком расплющиваю его: белые от ужаса глаза закатываются, во все стороны хлещет кровь…
Первой вещью, которая запомнилась по-настоящему, осознанно, стала дрожь земли, возвещавшая об отлете шаттлов. Мысль о том, что мы упускаем противника, разозлила меня еще больше. А случилось вот что: основная группа сенарцев тронулась из пещеры и атаковала нас, дополнительные силы и огневая мощь сломили ряды алсиан.
Большинство остававшихся снаружи солдат ретировалось на шаттлы, которые тут же поднялись в небо. Только несколько раненых и единственный боеспособный мужчина (впрочем, долго не продержавшийся без шаттлов) остались на земле.
А потом я сидел, глотая воздух, на соли: обнаружил кровь на ноге, кровь на груди, но не понимал, где моя кровь – что-то болело, но опять же неизвестно, что именно, – а где чужая. Пространство между водой и пещерой заполнилось горой тел: некоторые люди шевелились и отпускали ругательства, другие лежали тихо и спокойно.
К тому времени все прослышали о событии, люди бежали из поселков, вскоре собралась огромная толпа. Какой-то мужчина помог мне подняться на ноги, одна женщина принесла воды – очень хотелось пить, то ли от потери крови, то ли от перенапряжения, – которую я проглотил через соломинку…
Солнце, отливающее красным золотом, садилось за горизонт, поле погружалось в полную темноту, пока люди, хромая, уходили с места сражения. Кто-то принес прожектор, и в то время как я добирался до медицинской палатки, люди уже бродили по ярко освещенному полю и искали живых среди трупов.
Я провел внутри помещения около часа – просто сидя, позволяя горячке битвы освободить мое уставшее тело. Не мог простить себе потери шаттлов. Через некоторое время пришел врач, раздел меня, хотя рана была только на бедре. Он перебинтовал ногу и велел мне снова надеть испачканную кровью одежду.
Я не мог спать в общежитии этой ночью по определенным причинам. Партнерши не предвиделось, да и искать ее было лень. Хотелось поспать в дипломатическом офисе, в одиночестве.
Именно там, в кабинете, оказалась подвывающая Рода Титус, под столом. Она взвизгнула, когда я включил свет, и завизжала еще громче, когда направился к ней.
– Пожалуйста, не убивайте меня, не убивайте меня… – повторяла она на общем языке.
Я сидел и смотрел на нее, пока женщина не успокоилась и не перестала шуметь, потом выключил свет, лег на пол и заснул.
БАРЛЕЙ
Иногда меня спрашивают, ожидали ли мы возмездия. Но вы же понимаете, не дело лидеру понапрасну расходовать энергию на пустые слова утешения. Бог создает будущее по-своему, а предводитель должен уметь реагировать на события не сидеть сложа руки, как старая мудрая женщина, стараясь увидеть грядущее в разложенных на столе гадальных картах. Готовность – это все. И, с огромным успехом создав себе соответствующую репутацию на всем побережье, мы хорощо подготовились.
Я повысил Жан-Пьера в звании и сделал его руководителе строительства защитных укреплений. Патриотично настроенные историки – алсиане обвиняли меня в подавлении неугодных общественных суждений: как это несправедливо! – критиковали меня за то, что я не предпринял более жестких мер по отношению к Алсу.
Могу признать перед Богом и людьми, что хотел действовать жестче, но разве это правильно – стереть с лица государство почти ни за что? Между нами не было войны, единственная проблема – дети, но мы ее решили.
Я молился и получил ответ, указание свыше.
Сделай Сенар великой цитаделью Господа, услышал я – и повиновался.
Так мы и сделали.
4. СТРАНСТВИЕ
ПЕТЯ
Я определенно пал духом, отдалился от людей. Начал злиться на всех и вся, почти на целый мир. Как будто какая-то часть меня вкусила слишком много сладостной эйфории сражения и теперь эту часть тошнило.
Меня не особенно заботило то, что я убивал и наслаждался процессом убийства, – ненавидеть себя за персональные эмоции никто не собирался. Хотя, возможно, безотчетный гнев был наполовину вызван отвращением к своему поведению. Но по большей части меня возмущало то, что в пылу битвы я захотел превратить сражавшихся рядом людей в бездумные автоматы, в отражения меня. Я захотел, чтобы они делали то, что им приказывают, несмотря на личные желания. Захотел – как бы отвратительно это ни казалось – владеть, обладать ими, иметь их. Потом в душу закрался леденящий страх, когда люди не стали слушать меня, и это был страх иерарха; тогда они казались мне низшими существами, которые изначально обязаны подчиняться.
Во время битвы я вряд ли замечал, что творится в моей душе, но потом, в одиночестве – да и не желая видеть никого рядом, – стал размышлять над своими поступками и изменениями в мироощущении. Все больше погружаясь в мысли, я начал испытывать непреодолимое омерзение к себе. Решил, что во мне зреет ригидистское начало, которое уже давно заметили окружающие: хуже того, было очевидно, что стали проявляться задатки правителя.
Оставалось еще решить вопрос с Родой Титус.
Я проснулся на следующее после рейда утро, а она все еще была в офисе. Сидела в углу комнаты как испуганный ребенок: волосы растрепаны, лицо в красных пятнах и искажено страхом…
Глаза Титус были закрыты: женщина каким-то образом сумела заснуть в жутко неудобной позе, руками прижав к груди колени. Я некоторое время смотрел на нее со странной отрешенностью, потом встал и пошел умываться, не решившись потревожить ее сон. Наверное, она в конце концов проснулась в панике, потому что я услышал визг наподобие собачьего, когда добривал лицо. Оглянувшись, увидел, как гордая сенарка забилась в угол: брови женщины залезли чуть ли не на макушку.
Отсутствие всякого сострадания к Роде Титус должно было насторожить меня, открыть глаза на перемены в собственной душе. Я мало внимания обращал на ее чувства, хотя женщина наверняка – теперь я это ясно понимаю – пребывала в состоянии ужаса. Беднягу бросили в стане врага – с ее точки зрения, не оставив никакой надежды когда-либо добраться до другого полушария планеты, где жил родной народ. Возможно, она опасалась мучений и смерти – в конце концов, множество наших людей погибло во время рейда, и девушка вполне могла опасаться возмездия. Что бы там ей ни казалось, результат был один: Рода Титус боялась выйти из маленькой комнатки.
Позже она мне рассказала, что пару раз выскальзывала из офиса и, прижавшись к стене, проходила несколько метров вдоль по коридору, но малейший шорох или появление человека наполняли ее ужасом, и несчастная не помнила, как оказывалась опять на том же месте, откуда пришла. Титус пила и облегчалась в небольшом туалете при комнате, добывая воду в самом унитазе – так низко пала она с прежнего пьедестала своей недостижимой гордости.
Я, с другой стороны, провел два дня в размышлениях. По всему Алсу стихийно образовывались группы возмездия и так же быстро распадались. Люди произносили высокопарные речи о зловещих методах террора сенарских солдат, свалившихся на наши головы, о готовности заплатить смертью за смерть. Я мало интересовался подобными мероприятиями и предпочитал проводить время в безлюдных местах. Избегал фермы, боясь наткнуться на Турью (такие странные стали у нас отношения!), вместо этого посвятил свободные часы ремонту экскаваторов, которые прорывали новые туннели и облагораживали старые, образовывали пещеры в скале.
Рабочие, назначенные на этот наряд, попали под влияние доминировавшего в обществе настроения – то есть ненависти к сенарцам, – и потому занимались тем же, чем и все остальные: побросали работу, начали строить планы мести и перепрограммировать фабрики на производство оружия.
На вторую ночь на улице собралась огромная толпа людей вокруг костра, горевшего зеленым, вместо желто-белого, пламенем из-за обилия хлора в воздухе. Один за другим люди осуждали смертоносную акцию иерархов. Меня устраивало подобное мероприятие, потому что, не желая видеть ни одно человеческое существо, я мог легко избежать встречи с людьми, имел возможность спокойно ремонтировать машины или просто забираться в кабину, запускать двигатель и сидеть в свете электрических фонарей, позволяя жужжанию работающего механизма забить ненужные мысли назойливым шумом.
Я никогда не причислял себя к отшельникам, которых время от времени охватывает желание избавиться от человеческого общества и пожить в одиночестве в диких лесах. Такие люди неизменно находились среди алсиан и обычно проводили в уединении несколько лет, прежде чем, соскучившись по компании, возвратиться назад. Они снова принимали назначения, общались с друзьями, пили водку, занимались любовью, пока опять не появлялась необходимость уйти подальше от мирской суеты. Но я не такой, я всегда находился среди людей, всегда общался с девушками, трудился на благо поселения.
Теперь, первый раз в жизни, мне страстно захотелось остаться в одиночестве, и на долгое время. Я спал в машине и проснулся с чувством освобождения, потому что никого не нашел рядом. Потом закончил прокладку тоннеля и поздним вечером принял твердое решение: несколько месяцев, а может, даже и лет мне предстоит жить одному. Вот возьму машину и поеду в пустыню, буду там сам по себе жить: может, просто объеду планету по экватору. Или найду красивое местечко подле источника воды и построю хижину отшельника.
Я мог бы отправиться прямо сейчас, но не стал этого делать. Некоторое время я надоедал людям рассказами о том, куда направляюсь и чем буду заниматься (как будто их это всерьез интересовало). Вскоре, однако, я понял причину своего странного поведения: хотелось снова увидеться с Турьей, чтобы она узнала о моем намерении уехать далеко и надолго. И может статься – вот уж извращенная фантазия! – услышать от нее: «Нет, не уходи. Останься со мной». Но как только это ненормальное желание стало очевидным, сразу же появились силы его преодолеть. Одиночество поможет мне справиться и с такими чувствами.
Я только вернулся в дипломатический офис забрать записную книжку и поискать там свободную машину. После прогулок по вечерам и встреч с группами людей, которые все как один говорили о войне, мне пришло в голову, что все автомобили могут оказаться занятыми из-за энтузиазма некоторых борцов за справедливость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41