Коротко продрожав, пистолет выхлестнул всю обойму, восемь дыр дымились на залосненном брюхе.
– А за это вы еще ответите, Георгий Михайлович. – Директор сел, звякнул графином, отпил воды из стакана. – Вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание срабатываться с коллективом. И не исключено, что на месткоме встанет вопрос о вашем пребывании в школе. Тем более что литераторов, как вам, должно быть, известно, в Ленинграде хватает.
С четырех до пяти Георгий Михайлович медленно походил вдоль набережных. Побаливал желудок, по-солдатски борясь со столовским обедом, и Георгий Михайлович пожелал ему удачи.
Низкий калено-медный солнечный луч пробился со стороны Гавани, заиграл шпиль Адмиралтейства. Карапуз, гулявший с молодой румяной мамой, посмотрел на солнце, сморщился и чихнул. Мама улыбнулась, взглянув на Георгия Михайловича, и он тоже улыбнулся.
На белом поле Невы двое играли, дурачились, он догонял, девушка уворачивалась прямо из рук, и отсюда ощущалось ясно, как они раскраснелись и запыхались оба, и смеются, хотя лиц на таком расстоянии было не разобрать, да и голоса не долетали.
Георгий Михайлович подошел к сфинксу, снял перчатку, похлопал сфинкса по каменной заиндевевшей лапе.
– Ну, как живешь? – спросил он.
– Да неважно, – сказал сфинкс. – Простудился что-то.
– Ничего, – утешил Георгий Михайлович. – Пройдет.
– Холодно тут, – пожаловался сфинкс. – Мерзну, знаешь. А так как?
– Нормально, – отвечал Георгий Михайлович. – Не тужи, потеплеет. Ну, всего хорошего.
– Счастливо, – пожелал сфинкс. – Ты заходи.
Дома Георгий Михайлович отдохнул, прочистил забившуюся раковину на кухне, пожарил себе картошки, пообщался с соседкой – как все дорого, да-да, эта ужасная молодежь, – посмотрел третий период хоккея по телевизору. Поковырялся над пожелтевшей диссертацией – об использовании и развитии стиля Толстого Платоновым.
В одиннадцать послушал последние известия.
Подумал, вздохнул, пожал плечами, развел руками – принял две таблетки димедрола.
Заснул он быстро, как засыпают солдаты и дети. Как засыпали бы солдаты и дети, будь все устроено так, как должно быть, наверно, быть устроено.
…Затвор лязгнул. Последний снаряд. Танк в ста метрах. Жара. Мокрый наглазник панорамы. Перекрестие – в нижний срез башни. Рев шестисотсильного мотора. Пыль дрожью по броне. Пятьдесят тонн. Пересверк траков. Бензин, порох, масло, кровь, пот, пыль, степная трава. Пора! Удар рукой по спуску.
Вспышка. Удар. Танк встал. Жирный дым. Пламя.
Георгий сел на станину. Трясущимися руками, просыпая махру, свернул самокрутку. Не было слюны, чтоб заклеить. С наслаждением закурил.
***
1 2
– А за это вы еще ответите, Георгий Михайлович. – Директор сел, звякнул графином, отпил воды из стакана. – Вы проявляете решительное, непонятное мне нежелание срабатываться с коллективом. И не исключено, что на месткоме встанет вопрос о вашем пребывании в школе. Тем более что литераторов, как вам, должно быть, известно, в Ленинграде хватает.
С четырех до пяти Георгий Михайлович медленно походил вдоль набережных. Побаливал желудок, по-солдатски борясь со столовским обедом, и Георгий Михайлович пожелал ему удачи.
Низкий калено-медный солнечный луч пробился со стороны Гавани, заиграл шпиль Адмиралтейства. Карапуз, гулявший с молодой румяной мамой, посмотрел на солнце, сморщился и чихнул. Мама улыбнулась, взглянув на Георгия Михайловича, и он тоже улыбнулся.
На белом поле Невы двое играли, дурачились, он догонял, девушка уворачивалась прямо из рук, и отсюда ощущалось ясно, как они раскраснелись и запыхались оба, и смеются, хотя лиц на таком расстоянии было не разобрать, да и голоса не долетали.
Георгий Михайлович подошел к сфинксу, снял перчатку, похлопал сфинкса по каменной заиндевевшей лапе.
– Ну, как живешь? – спросил он.
– Да неважно, – сказал сфинкс. – Простудился что-то.
– Ничего, – утешил Георгий Михайлович. – Пройдет.
– Холодно тут, – пожаловался сфинкс. – Мерзну, знаешь. А так как?
– Нормально, – отвечал Георгий Михайлович. – Не тужи, потеплеет. Ну, всего хорошего.
– Счастливо, – пожелал сфинкс. – Ты заходи.
Дома Георгий Михайлович отдохнул, прочистил забившуюся раковину на кухне, пожарил себе картошки, пообщался с соседкой – как все дорого, да-да, эта ужасная молодежь, – посмотрел третий период хоккея по телевизору. Поковырялся над пожелтевшей диссертацией – об использовании и развитии стиля Толстого Платоновым.
В одиннадцать послушал последние известия.
Подумал, вздохнул, пожал плечами, развел руками – принял две таблетки димедрола.
Заснул он быстро, как засыпают солдаты и дети. Как засыпали бы солдаты и дети, будь все устроено так, как должно быть, наверно, быть устроено.
…Затвор лязгнул. Последний снаряд. Танк в ста метрах. Жара. Мокрый наглазник панорамы. Перекрестие – в нижний срез башни. Рев шестисотсильного мотора. Пыль дрожью по броне. Пятьдесят тонн. Пересверк траков. Бензин, порох, масло, кровь, пот, пыль, степная трава. Пора! Удар рукой по спуску.
Вспышка. Удар. Танк встал. Жирный дым. Пламя.
Георгий сел на станину. Трясущимися руками, просыпая махру, свернул самокрутку. Не было слюны, чтоб заклеить. С наслаждением закурил.
***
1 2