– Глядите, ребятишки, не зашибите друг друга!
А позади них шел величественной походкой председатель поселкового Совета Белобородое, настоящая фамилия которого была Карпов, но все жители Таежного председателя издавна звали по фамилии жены. Тем не менее логике и психологии вопреки Белобородов-Карпов ходил королевской походкой, на а-ля фуршете единственный сидел и со всеми без исключения разговаривал сквозь зубы.
«Глядите, ребятишки, не зашибите друг друга!» Эти слова директрисы вспомнились Нине Александровне позже, когда Сергей Вадимович курил последнюю сигарету, перед тем как лечь в постель, и когда произошло то, что ей показалось переломным и значительным в их дальнейших супружеских отношениях, хотя Сергей Вадимович – это главная беда! – так ничего и не заметил. Куря последнюю сигарету, он сидел на подоконнике и как-то странно поглядывал на кровать, уже расстеленную Ниной Александровной. Он мычал сквозь зубы, вид у него был отсутствующий, рассеянный, подбородок как-то увял, с опущенной головой он стал на вид низкорослым, а сигарета в пальцах выглядела неумело зажатой. «Что с ним происходит?» – подумала Нина Александровна, поняв, что муж не знает, что делать: раздеваться или не раздеваться.
И тут – в который уж раз! – ее чуть не погубила эрудиция: вспомнилась белошвейка Маргарита из горьковского «Клима Самгина». Когда Клим, целуясь с белошвейкой, нанятой матерью для его «просвещения», не решался на дальнейшее, Маргарита деловито говорила: «Ну, в постельку!» И вот Нине Александровне показалось, что ее законный и родной муж Сергей Вадимович, оробев и растерявшись, боясь поглядеть на жену, ждет клича: «Ну, в постельку!»
По-бабьи взволнованная, оскорбленная, чувствующая, что у нее от возбуждения пылают щеки, Нина Александровна уж было открыла рот, чтобы отправить Сергея Вадимовича спать на раскладушку, предварительно заявив ему: «Я не хочу такой любви!» – как перед глазами возникло лицо с дымящейся папиросой «Беломорканал» и услышался хрипловатый голос Серафимы Иосифовны Садовской: «Анализируешь каждый шаг и каждое слово мужа? Следишь за ним?» – и ее откровенные ответы: «Анализирую! Слежу!»… По улице осторожно прошагал прохожий в подшитых валенках – скрип, скрип и скрип! – потом наступила на несколько секунд такая тишина, что показалось: все в мире исчезло, умерло, испепелилось и даже земля перестала вращаться вокруг своей оси. Так всегда бывает в поселках типа Таежного, когда полночью за окном затихают шаги одинокого прохожего.
4
Заседание комиссии поссовета по жилищным вопросам назначили на 22 февраля, то есть на канун Дня Советской Армии, когда, по крайней мере, четыре человека из комиссии были обязаны серьезно заниматься предстоящим праздником, что вполне устраивало Нину Александровну Савицкую. По опыту прошлых лет она знала, что член комиссии «железный парторг» Вишняков за неделю до Дня Советской Армии ходит по Таежному церемониальным шагом, председатель поселкового Совета Белобородое вспоминает о том, что он Карпов, а помощник киномеханика Василий Васильевич Шубин, прошедший войну в тыловых частях, ведет себя смиренно. Будет готовиться к встрече Дня Советской Армии еще один член жилищной комиссии – разнорабочая Таежнинской сплавной конторы Валентина Осиповна Сосина, женщина особенная, занятная и битая-перебитая.
До войны Валька Сосина считалась самой красивой девушкой в Таежном, да и после фронта вернулась, как выразился один из поселковых стариков, «при большом достижении» – белокурая и завитая на немецкий манер, с перламутровым аккордеоном и с любимой песней: «Бьется в тесной печурке огонь…» Действительно, в первый вечер после возвращения из Берлина Валька Сосина прошлась по поселку в туго натянутых хромовых сапожках, с перламутровым аккордеоном на груди, с черепаховым гребнем на затылке, с пышным шелковым бантом под черным жилетом… Через три дня она вышла замуж за председателя орса, несколько месяцев жила с ним, а на октябрьские праздники укатила в областной город, чтобы вернуться в Таежное только через десять лет – без аккордеона, увядшей и незамужней.
…С членом комиссии по жилищным вопросам Валентиной Осиповной Сосиной депутат райсовета Нина Александровна Савицкая встретилась задолго до Дня Советской Армии. Это произошло утром, часиков этак в восемь, когда в Таежном только-только рассветало, снег скрипел под ногами прохожих так громко, что шаги слышались за километр, и было холодно. Нина Александровна надела пушистую шубу, закуталась в оренбургскую шаль, руки спрятала в большие меховые рукавицы. Третий день у нее без всякой причины было сумеречное осеннее настроение, и, наверное, поэтому утреннее Таежное казалось ей лишенным смысла и содержания – серая земля, серое небо, серая тишина, а когда она поднималась на крыльцо дома барачного типа, где проживала Валентина Сосина, и нечаянно оглянулась, ей померещилось, что дома поселка подвешены к серому небу на волнистых непрочных ниточках дымов, истекающих из печных труб.
Валентина Осиповна Сосина жила в отдельной комнате длинного барака постройки тридцатых годов, топка ее печки выходила в коридор, и возле топки на железном листе лежало несколько сырых сосновых поленьев. Обратив внимание на это, Нина Александровна остановилась в холодном коридоре, сняла рукавицы и опустила на плечи оренбургскую шаль, чтобы легче было думать о предстоящем разговоре с Сосиной, с которой когда-то была на «ты». Минуту-другую Нина Александровна стояла, потом рванула дверь в комнату под безнадежным номером 13.
– Привет! – сказала она, входя и глядя на полураздетую Валентину.– Прости, что так рано.
Сразу же после этого Нина Александровна спросила себя, правильно ли, будучи женой главного механика сплавной конторы, обращаться на «ты» к женщине с растрескавшимися до крови губами, которая работает на морозе и ходит по Таежному в стеганых брюках, но все кончилось благополучно.
– Здорово, Нинша! – ответила Сосина и показала рукой на грязную табуретку.– Садись, я счас поднаденусь…
Любимого парня Валентины, друга школьных лет, убили за месяц до конца войны, за Гришку Карина, влюбленного в нее с восьмого класса, Валентина выходить замуж не хотела и славилась тем, что, потеряв аккордеон и заграничную прическу, оставалась такой же «железной», как Вишняков.
На Вишнякова Валентина Сосина походила и тягой к одежде своей юности. Она в этом отношении ушла даже дальше, так как Вишняков носил одежду военного времени, а Валентина – довоенного. Ну кто теперь носил синие сатиновые трусики, юбку со складками, белые носки с тапочками и свободную вышитую кофточку? Ну кто теперь держал в комнате этажерку? Боже мой, этажерка! Тоненькая, шаткая, с салфеточками на каждой полке… Батюшки мои, а кто теперь знал о портрете Максима Горького, сделанном из черных и светлых квадратиков?… Нина Александровна смутно помнила, что поступило приложение к какому-то довоенному журналу, в котором рассказывалось, как, закрашивая на клетчатом листе бумаги определенные клетки черным, можно получить портрет Максима Горького. Этим занимался какой-то из отчимов Нины Александровны – светила керосиновая лампа, на стене дребезжал круглый черный репродуктор: «Говорит радиостанция Коминтерн!» – и в пальцах у отчима был карандаш, пахнущий лаком…
– Ты садись, Нинка, нечего ноги простаивать… А дрова так и не привезли!
– Знаю. Видела.
На сатиновые трусики Валентина надела стеганые серые брюки, перетянула их мужским ремнем с латунной пряжкой, на которой был выдавлен якорь, потом натянула на плечи лыжную куртку и сунула ноги в валенки с калошами-чунями, изготовляемыми ромским заводом резиновой обуви; затем она взяла главный предмет женского туалета довоенных времен – железный обруч для придержания волос.
– Я готовая! – сказала Валентина.– Мне через полчаса надо убегать, но ты все-таки садись, чего ртом воробьев ловишь?… Может, шубейку замазать боишься?
– А ну тебя к черту, Валька!
– Так садись!
– Села,– сказала Нина Александровна, садясь и распахивая шубу.– Я вот что тебе скажу, Валентина. Я и для себя-то дрова выбиваю из Сергея Вадимовича с трудом… Вчера Вероника говорит: «На два дня! И сырые! Если сухих не привезете, уйду к Зиминым!»
– Твоя Вероника дура,– сказала Валентина Сосина.– Расшвыривается телесами направо и налево… Нет, милочка, каждой бабе свой резерв отпущен! Ты скажи ей, что она дура!
– Ты сошла с ума! Да я лучше мужу скажу «дурак»! В комнате, конечно, стоял комод довоенной пузатости, на нем две длинные-предлинные голубоватые вазы с искусственными цветочками и зеркало с палочкой-подпоркой позади. Да, все было чистейших довоенных кровей, и это почему-то Нине Александровне показалось добрым признаком, свидетельством того, что их прошлая дружба с Валентиной, завязанная на покосе-воскреснике, ничуть не заглохла. Кроме того, одетая Сосина чувствовалась близким человеком.
– Хочу жить в новом доме, Валентина! – сказала Нина Александровна.– Проголосуй за!
– Хоть сто раз! – ответила Сосина и улыбнулась своему отражению в зеркале.– Тебе бы и унижаться за это дело передо мной не надо: я голову положу, чтобы ты получила все тридцать четыре комнаты. Я же не дура, Нинка!… Ты про шалаш-то не забывай!
– Я помню!
– Так какого же хрена просишь?
Нина Александровна и Валентина на воскреснике-покосе так вымотались, перевертывая подмокшие валки сена, что от усталости в Таежное решили не ехать, а переночевать на берегу озера в шалаше, на комарах и в ночном сыром зное. Комаров в тот год на сорах жила прорва, спрятаться от них в шалаше не удалось, а дымокур выедал глаза. Поэтому они выбрались на берег озера, где воздух все-таки чуточку двигался, намазав открытые места тела мазью «Тайга» (тоже не спасение), легли рядом на теплую землю… Торчком стояли над ними длинные звезды, в болотистом озере Квистаре квакали лягушки, фыркали позади них стреноженные кони, над черным озером стлался сигаретным дымом туман; пахло свежескошенной травой, и запах этот был тосклив и могуч, как удар в солнечное сплетение: детство, первая любовь, холодок в коленях от мальчишеского прикосновения… Нина и Валентина разговаривали долго и много, быстро перешли на «ты», ночная беседа шла правильно, понятно, благополучно, пока Валентина не прошептала небу: «Дай мне в руки автомат – перестреляю всех замужних баб!»
И вот теперь Нина Александровна была замужем за главным механиком сплавной конторы, в которой давняя приятельница, как она выражалась, «вкалывала разнорабочей».
– И дров мне не надо! – брезгливо сказала Сосина.– Обойдусь! Без ваших дров обойдусь…
От презрения Сосина мило улыбалась своему старушечьему лицу в зеркале, видимо, от стеганых толстых брюк она казалась коротышкой, хотя вид у нее по-прежнему был фронтовой, снайперский, а рост сто восемьдесят сантиметров. Более двадцати немцев уложила под березовые кресты она за четыре года войны, получила несколько орденов и несметное количество медалей, но осталась доброй.
– Погоди сердиться, Нинка! – попросила Валентина, как только Нина Александровна пошла к дверям.– Я это так – от утрянки, от пересыпу… Ведь если помараковать, то ты к замужним бабам касательства не имеешь. Ну какая ты мужняя баба, если за коренника тянешь, а твой механик – на пристяжке… Я вот одного понять не могу: откуда ты такая вылупилась? Ну, Серафима Иосифовна после гражданской войны бабой сделаться не может, я – с Отечественной больше мужик, чем баба, а вот ты откуда? Слушай, да ты не обижайся на меня, битую-перебитую!… Ты чего, Нинка, с лица побледнела? Да ты куда? Опомнись, Нинка, не убегай! Да ты хоть скажи, за кого голосовать надо? За тебя или за этого?… Вот чумная – рукавицы забыла!
…Вышвырнувшись из дома Валентины Сосиной, преподавательница физики и математики Нина Александровна Савицкая с понятным облегчением заметила, что дома поселка, еще недавно, казалось, подвешенные на зыбкие ниточки дымов к серому небу, упали на землю, да так удачно, что все до единого встали на фундаменты. Впрочем, в мире по-прежнему было холодно и сумеречно, смысла и содержания в нем не присутствовало, но время двигалось вперед и надо было идти дальше… «Давай, Нинка, двигай, двигай ножками! – приказала себе Нина Александровна и улыбнулась солнечной кинематографической улыбкой.– Шагай, Нинка, вали, Нинка, строевым шагом железного парторга или снайперской походкой Сосиной – один хрен, как говорит сама Валька… Давай, давай, Нинка, мы из глухой деревни! Мы в десяти щелоках варены, прошли огонь и медные трубы, в воду щенком брошены! Ать-два-три, ать-два-три, ать-два-три!»
Дома Таежного прочно стояли на своих местах, небо и земля разъединялись, приобретая разные цвета – белый и голубоватый. Одним словом, положение в мире улучшалось, но самым крупным достижением вселенной являлась все-таки сама Нина Александровна Савицкая, одетая в дорогую шубу, теплые сапоги и предчувствующая радость от урока математики в девятом «б».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
А позади них шел величественной походкой председатель поселкового Совета Белобородое, настоящая фамилия которого была Карпов, но все жители Таежного председателя издавна звали по фамилии жены. Тем не менее логике и психологии вопреки Белобородов-Карпов ходил королевской походкой, на а-ля фуршете единственный сидел и со всеми без исключения разговаривал сквозь зубы.
«Глядите, ребятишки, не зашибите друг друга!» Эти слова директрисы вспомнились Нине Александровне позже, когда Сергей Вадимович курил последнюю сигарету, перед тем как лечь в постель, и когда произошло то, что ей показалось переломным и значительным в их дальнейших супружеских отношениях, хотя Сергей Вадимович – это главная беда! – так ничего и не заметил. Куря последнюю сигарету, он сидел на подоконнике и как-то странно поглядывал на кровать, уже расстеленную Ниной Александровной. Он мычал сквозь зубы, вид у него был отсутствующий, рассеянный, подбородок как-то увял, с опущенной головой он стал на вид низкорослым, а сигарета в пальцах выглядела неумело зажатой. «Что с ним происходит?» – подумала Нина Александровна, поняв, что муж не знает, что делать: раздеваться или не раздеваться.
И тут – в который уж раз! – ее чуть не погубила эрудиция: вспомнилась белошвейка Маргарита из горьковского «Клима Самгина». Когда Клим, целуясь с белошвейкой, нанятой матерью для его «просвещения», не решался на дальнейшее, Маргарита деловито говорила: «Ну, в постельку!» И вот Нине Александровне показалось, что ее законный и родной муж Сергей Вадимович, оробев и растерявшись, боясь поглядеть на жену, ждет клича: «Ну, в постельку!»
По-бабьи взволнованная, оскорбленная, чувствующая, что у нее от возбуждения пылают щеки, Нина Александровна уж было открыла рот, чтобы отправить Сергея Вадимовича спать на раскладушку, предварительно заявив ему: «Я не хочу такой любви!» – как перед глазами возникло лицо с дымящейся папиросой «Беломорканал» и услышался хрипловатый голос Серафимы Иосифовны Садовской: «Анализируешь каждый шаг и каждое слово мужа? Следишь за ним?» – и ее откровенные ответы: «Анализирую! Слежу!»… По улице осторожно прошагал прохожий в подшитых валенках – скрип, скрип и скрип! – потом наступила на несколько секунд такая тишина, что показалось: все в мире исчезло, умерло, испепелилось и даже земля перестала вращаться вокруг своей оси. Так всегда бывает в поселках типа Таежного, когда полночью за окном затихают шаги одинокого прохожего.
4
Заседание комиссии поссовета по жилищным вопросам назначили на 22 февраля, то есть на канун Дня Советской Армии, когда, по крайней мере, четыре человека из комиссии были обязаны серьезно заниматься предстоящим праздником, что вполне устраивало Нину Александровну Савицкую. По опыту прошлых лет она знала, что член комиссии «железный парторг» Вишняков за неделю до Дня Советской Армии ходит по Таежному церемониальным шагом, председатель поселкового Совета Белобородое вспоминает о том, что он Карпов, а помощник киномеханика Василий Васильевич Шубин, прошедший войну в тыловых частях, ведет себя смиренно. Будет готовиться к встрече Дня Советской Армии еще один член жилищной комиссии – разнорабочая Таежнинской сплавной конторы Валентина Осиповна Сосина, женщина особенная, занятная и битая-перебитая.
До войны Валька Сосина считалась самой красивой девушкой в Таежном, да и после фронта вернулась, как выразился один из поселковых стариков, «при большом достижении» – белокурая и завитая на немецкий манер, с перламутровым аккордеоном и с любимой песней: «Бьется в тесной печурке огонь…» Действительно, в первый вечер после возвращения из Берлина Валька Сосина прошлась по поселку в туго натянутых хромовых сапожках, с перламутровым аккордеоном на груди, с черепаховым гребнем на затылке, с пышным шелковым бантом под черным жилетом… Через три дня она вышла замуж за председателя орса, несколько месяцев жила с ним, а на октябрьские праздники укатила в областной город, чтобы вернуться в Таежное только через десять лет – без аккордеона, увядшей и незамужней.
…С членом комиссии по жилищным вопросам Валентиной Осиповной Сосиной депутат райсовета Нина Александровна Савицкая встретилась задолго до Дня Советской Армии. Это произошло утром, часиков этак в восемь, когда в Таежном только-только рассветало, снег скрипел под ногами прохожих так громко, что шаги слышались за километр, и было холодно. Нина Александровна надела пушистую шубу, закуталась в оренбургскую шаль, руки спрятала в большие меховые рукавицы. Третий день у нее без всякой причины было сумеречное осеннее настроение, и, наверное, поэтому утреннее Таежное казалось ей лишенным смысла и содержания – серая земля, серое небо, серая тишина, а когда она поднималась на крыльцо дома барачного типа, где проживала Валентина Сосина, и нечаянно оглянулась, ей померещилось, что дома поселка подвешены к серому небу на волнистых непрочных ниточках дымов, истекающих из печных труб.
Валентина Осиповна Сосина жила в отдельной комнате длинного барака постройки тридцатых годов, топка ее печки выходила в коридор, и возле топки на железном листе лежало несколько сырых сосновых поленьев. Обратив внимание на это, Нина Александровна остановилась в холодном коридоре, сняла рукавицы и опустила на плечи оренбургскую шаль, чтобы легче было думать о предстоящем разговоре с Сосиной, с которой когда-то была на «ты». Минуту-другую Нина Александровна стояла, потом рванула дверь в комнату под безнадежным номером 13.
– Привет! – сказала она, входя и глядя на полураздетую Валентину.– Прости, что так рано.
Сразу же после этого Нина Александровна спросила себя, правильно ли, будучи женой главного механика сплавной конторы, обращаться на «ты» к женщине с растрескавшимися до крови губами, которая работает на морозе и ходит по Таежному в стеганых брюках, но все кончилось благополучно.
– Здорово, Нинша! – ответила Сосина и показала рукой на грязную табуретку.– Садись, я счас поднаденусь…
Любимого парня Валентины, друга школьных лет, убили за месяц до конца войны, за Гришку Карина, влюбленного в нее с восьмого класса, Валентина выходить замуж не хотела и славилась тем, что, потеряв аккордеон и заграничную прическу, оставалась такой же «железной», как Вишняков.
На Вишнякова Валентина Сосина походила и тягой к одежде своей юности. Она в этом отношении ушла даже дальше, так как Вишняков носил одежду военного времени, а Валентина – довоенного. Ну кто теперь носил синие сатиновые трусики, юбку со складками, белые носки с тапочками и свободную вышитую кофточку? Ну кто теперь держал в комнате этажерку? Боже мой, этажерка! Тоненькая, шаткая, с салфеточками на каждой полке… Батюшки мои, а кто теперь знал о портрете Максима Горького, сделанном из черных и светлых квадратиков?… Нина Александровна смутно помнила, что поступило приложение к какому-то довоенному журналу, в котором рассказывалось, как, закрашивая на клетчатом листе бумаги определенные клетки черным, можно получить портрет Максима Горького. Этим занимался какой-то из отчимов Нины Александровны – светила керосиновая лампа, на стене дребезжал круглый черный репродуктор: «Говорит радиостанция Коминтерн!» – и в пальцах у отчима был карандаш, пахнущий лаком…
– Ты садись, Нинка, нечего ноги простаивать… А дрова так и не привезли!
– Знаю. Видела.
На сатиновые трусики Валентина надела стеганые серые брюки, перетянула их мужским ремнем с латунной пряжкой, на которой был выдавлен якорь, потом натянула на плечи лыжную куртку и сунула ноги в валенки с калошами-чунями, изготовляемыми ромским заводом резиновой обуви; затем она взяла главный предмет женского туалета довоенных времен – железный обруч для придержания волос.
– Я готовая! – сказала Валентина.– Мне через полчаса надо убегать, но ты все-таки садись, чего ртом воробьев ловишь?… Может, шубейку замазать боишься?
– А ну тебя к черту, Валька!
– Так садись!
– Села,– сказала Нина Александровна, садясь и распахивая шубу.– Я вот что тебе скажу, Валентина. Я и для себя-то дрова выбиваю из Сергея Вадимовича с трудом… Вчера Вероника говорит: «На два дня! И сырые! Если сухих не привезете, уйду к Зиминым!»
– Твоя Вероника дура,– сказала Валентина Сосина.– Расшвыривается телесами направо и налево… Нет, милочка, каждой бабе свой резерв отпущен! Ты скажи ей, что она дура!
– Ты сошла с ума! Да я лучше мужу скажу «дурак»! В комнате, конечно, стоял комод довоенной пузатости, на нем две длинные-предлинные голубоватые вазы с искусственными цветочками и зеркало с палочкой-подпоркой позади. Да, все было чистейших довоенных кровей, и это почему-то Нине Александровне показалось добрым признаком, свидетельством того, что их прошлая дружба с Валентиной, завязанная на покосе-воскреснике, ничуть не заглохла. Кроме того, одетая Сосина чувствовалась близким человеком.
– Хочу жить в новом доме, Валентина! – сказала Нина Александровна.– Проголосуй за!
– Хоть сто раз! – ответила Сосина и улыбнулась своему отражению в зеркале.– Тебе бы и унижаться за это дело передо мной не надо: я голову положу, чтобы ты получила все тридцать четыре комнаты. Я же не дура, Нинка!… Ты про шалаш-то не забывай!
– Я помню!
– Так какого же хрена просишь?
Нина Александровна и Валентина на воскреснике-покосе так вымотались, перевертывая подмокшие валки сена, что от усталости в Таежное решили не ехать, а переночевать на берегу озера в шалаше, на комарах и в ночном сыром зное. Комаров в тот год на сорах жила прорва, спрятаться от них в шалаше не удалось, а дымокур выедал глаза. Поэтому они выбрались на берег озера, где воздух все-таки чуточку двигался, намазав открытые места тела мазью «Тайга» (тоже не спасение), легли рядом на теплую землю… Торчком стояли над ними длинные звезды, в болотистом озере Квистаре квакали лягушки, фыркали позади них стреноженные кони, над черным озером стлался сигаретным дымом туман; пахло свежескошенной травой, и запах этот был тосклив и могуч, как удар в солнечное сплетение: детство, первая любовь, холодок в коленях от мальчишеского прикосновения… Нина и Валентина разговаривали долго и много, быстро перешли на «ты», ночная беседа шла правильно, понятно, благополучно, пока Валентина не прошептала небу: «Дай мне в руки автомат – перестреляю всех замужних баб!»
И вот теперь Нина Александровна была замужем за главным механиком сплавной конторы, в которой давняя приятельница, как она выражалась, «вкалывала разнорабочей».
– И дров мне не надо! – брезгливо сказала Сосина.– Обойдусь! Без ваших дров обойдусь…
От презрения Сосина мило улыбалась своему старушечьему лицу в зеркале, видимо, от стеганых толстых брюк она казалась коротышкой, хотя вид у нее по-прежнему был фронтовой, снайперский, а рост сто восемьдесят сантиметров. Более двадцати немцев уложила под березовые кресты она за четыре года войны, получила несколько орденов и несметное количество медалей, но осталась доброй.
– Погоди сердиться, Нинка! – попросила Валентина, как только Нина Александровна пошла к дверям.– Я это так – от утрянки, от пересыпу… Ведь если помараковать, то ты к замужним бабам касательства не имеешь. Ну какая ты мужняя баба, если за коренника тянешь, а твой механик – на пристяжке… Я вот одного понять не могу: откуда ты такая вылупилась? Ну, Серафима Иосифовна после гражданской войны бабой сделаться не может, я – с Отечественной больше мужик, чем баба, а вот ты откуда? Слушай, да ты не обижайся на меня, битую-перебитую!… Ты чего, Нинка, с лица побледнела? Да ты куда? Опомнись, Нинка, не убегай! Да ты хоть скажи, за кого голосовать надо? За тебя или за этого?… Вот чумная – рукавицы забыла!
…Вышвырнувшись из дома Валентины Сосиной, преподавательница физики и математики Нина Александровна Савицкая с понятным облегчением заметила, что дома поселка, еще недавно, казалось, подвешенные на зыбкие ниточки дымов к серому небу, упали на землю, да так удачно, что все до единого встали на фундаменты. Впрочем, в мире по-прежнему было холодно и сумеречно, смысла и содержания в нем не присутствовало, но время двигалось вперед и надо было идти дальше… «Давай, Нинка, двигай, двигай ножками! – приказала себе Нина Александровна и улыбнулась солнечной кинематографической улыбкой.– Шагай, Нинка, вали, Нинка, строевым шагом железного парторга или снайперской походкой Сосиной – один хрен, как говорит сама Валька… Давай, давай, Нинка, мы из глухой деревни! Мы в десяти щелоках варены, прошли огонь и медные трубы, в воду щенком брошены! Ать-два-три, ать-два-три, ать-два-три!»
Дома Таежного прочно стояли на своих местах, небо и земля разъединялись, приобретая разные цвета – белый и голубоватый. Одним словом, положение в мире улучшалось, но самым крупным достижением вселенной являлась все-таки сама Нина Александровна Савицкая, одетая в дорогую шубу, теплые сапоги и предчувствующая радость от урока математики в девятом «б».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40