А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

На объекте восемнадцать нет раствора. И молоденькая актриса льет слезы – ей негде жить и репетировать свою новую роль… На объекте восемнадцать нет раствора. И бежит из города молодой специалист…
Очень много событий может последовать вслед за тем фактом, что на объекте восемнадцать нет раствора. Думая об этом, Егор Ильич усмехается про себя – как ловко все друг за друга цепляется! Раствор за Лорку, Лорка за раствор, Егор Ильич за Лорку. Диалектика – так и этак, этак и так… «Вот я какой, марксистски подкованный!» – весело думает Егор Ильич и протягивает руку к телефону.
– Никаких звонков! – предупреждает прораб Власов, загораживая телефон так страстно, как мать любимое дитя. – Не позволю.
– Нет, позволишь! – говорит Егор Ильич и жестко прищуривается. – Видишь ли, прораб Власов, у тебя есть время ждать – тебе двадцать три. А мне шестьдесят восемь – у меня нет времени.
– Не позволю!
Но Егор Ильич уже снимает руку прораба с телефона, глядя прямо ему в лицо, поднимает трубку. Однако номер он набирает не сразу: прежде чем набрать номер телефона директора комбината подсобных предприятий Афонина, Егору Ильичу надо морально подготовиться к разговору с ним.
Это не просто – разговаривать по телефону с директором комбината Афониным! Для этого следует вытравить из себя на несколько минут все хорошее и честное, забыть, что на земле есть солнце, голубое небо, зеленая трава, ревнивый и милый прораб Власов, умелые руки Лорки Пшеницына и ветка цветущей черемухи возле маленького домика на окраине города. Когда разговариваешь с директором Афониным, нужно думать о том, что жизнь плоха, в ней еще много подлецов, пролаз и жуликов, вместо солнца висят грязные тучи, а вместо зеленой травы – сухая, черствая земля.
– Пусти-ка меня на твое место, прораб Власов! – просит Егор Ильич. Он занимает место прораба, откидывается на спинку стула, вытягивает ноги и делает такое лицо, словно проглотил горькую пилюлю. Глаза у него становятся пустыми. Набрав номер и услышав голос Афонина, Егор Ильич густо кашляет.
– Афонин слушает! – громко произносит трубка.
– Здравствуй, здравствуй, Афонин! – чужим голосом говорит Егор Ильич. – Сузун на проводе! Сузун, говорю, на проводе…
После этого Егор Ильич, усмехнувшись, кладет трубку на стол, хотя в ней бьется и тревожится голос Афонина. Егор Ильич это делает для того, чтобы помучить Афонина, наполнить его заячье сердце страхом, а глаза сделать тревожными. Пусть посидит с трубкой в руках, пусть обольется потом. Когда проходит достаточно времени, Егор Ильич снова берет трубку.
– Что ты говоришь, Афонин? – строго спрашивает он. – Ах, здороваешься… Я тут отвлекся немного… Значит, здороваешься, говоришь? А? Ну ладно, Афонин. Чего у тебя новенького? Детишки как? Жена? Что? Жена, говоришь, гриппует!.. Это что же получается, Афонин, – на дворе июль, купальный сезон, а она гриппует! Как же это так получается, Афонин? Проморгал?.. Проморгал, говорю, Афонин, если жена среди лета гриппует… А дети, значит, здоровы? Ну ладно, ладно! Ты погодь-ка еще немного, Афонин…
Егор Ильич опять кладет трубку на стол. Это он делает не только потому, что надо доконать Афонина, а и потому, что Егору Ильичу следует передохнуть. Он сам противен себе, когда разговаривает с Афониным, – ему противен собственный голос, интонации. Но делать нечего – с Афониным только так и надо разговаривать.
С Афониным надо разговаривать так, как, бывало, говорили некоторые руководители с подчиненными десять лет тому назад. Тогда, десять лет назад, среди некоторых руководителей было принято именно так и именно таким тоном разговаривать с подчиненными.
– Так вот что, Афонин! – через несколько минут продолжает Егор Ильич. – Передавай привет жене… Пускай выздоравливает… Надо же за тобой кому-то ухаживать. Ты человек нужный… А теперь вот что, Афонин! Ты в партии давно? С какого года, спрашиваю, в партии! С пятидесятого. Так! Хорошо. Недолго же ты, Афонин, в партийных походил… Что? Да вот думаю, как у тебя партийный билет отнимать будем… Хе-хе, Афонин! Ты что думаешь, причин не найдем! Ты забыл, Афонин, что стране нужны новые дома, что партия нас нацеливает на развертывание жилищного строительства. Ты что, Афонин, с линией партии не согласен?.. Ага! Ладно! Машина, говоришь, сейчас выйдет! С раствором… Ну ладно, погодь еще у трубки.
Егор Ильич в третий раз кладет трубку на стол, а сам опасливо смотрит на прораба Власова. Так и есть – Власов морщится от гадливости, и щеки у прораба пылают, словно ему дали пощечину, глаза совсем больные. Эх, как он еще молод, этот прораб Власов, какой он еще чистюля! Не понимает прораб, что с такими, как Афонин, надо бороться их же оружием, бить их по головам тем, чем больно. Неужели не понимает прораб Власов, что Афонин сейчас медленно седеет? Держит в руках телефонную трубку и медленно седеет.
– Эй-эй, прораб Власов! – предостерегающе произносит Егор Ильич. – И слушать ничего не хочу… Через полчаса будет раствор!
После этого Егор Ильич в последний раз поднимает трубку:
– Ну ладно, Афонин! Пока отдохни… Отдохни пока…
Повесив трубку на рычаг, Егор Ильич достает из кармана платок, вытирает пальцы и брезгливо поеживается. Он чувствует себя так, словно вымылся нечистой болотной водой. Ах, как пакостно у него на душе! Прораб Власов и не предполагает, что делается в душе у Егора Ильича после разговора с Афониным. Что видел в жизни этот прораб Власов за свои двадцать три года?.. Эх, прораб Власов! Разве снится ему по утрам дурацкий семафор, разве просыпается он, не зная, открыт семафор или нет? А на самом деле, открыт он или нет? Ничего не может ответить на этот вопрос Егор Ильич. Может быть, открыт, а может быть, и нет… Если думать о директоре Афонине, то он, конечно, закрыт, этот семафор, а если о том, что машина с раствором идет на стройку, то надо думать, что открыт…
– Пойми ты, прораб Власов, – говорит Егор Ильич, – пойми, прораб, что Афонин доживает последние денечки. Вот мы соберемся с тобой вместе, поедем к Афонину и – не станет Афонина… Ты поедешь со мной, прораб Власов, воевать с Афониным?
– Не поеду! – отказывается прораб Власов.
– Это как же так? – поднимается Егор Ильич и от неожиданности глупейшим образом открывает рот. – Это как же так? Не поедешь…
– Не поеду, и все! – отвечает прораб Власов.
Девять часов ноль-ноль минут
– Не поеду, и все тут! – повторяет прораб Власов. Затем отворачивается к окну и тихо продолжает: – Не свалить нам этого Афонина. За него и райком и горком… Да что говорить! Когда Егор Ильич Сузун был управляющим трестом, он тоже стоял за Афонина… А я не хочу идти на Афонина!
Последние слова прораб Власов произносит еле слышно, отвернувшись к окну.
Егор Ильич поднимается, подходит вплотную к прорабу, дышит тяжело, точно поднимается на крутую гору. Усы стоят дыбом, руки заложены за спину, лицо, бледное и холодное, перекошено такой гневной гримасой, что если бы прораб Власов мог видеть ее, то не говорил бы тех слов, которые говорит. Но прораб не видит лица Егора Ильича и меланхолически продолжает:
– Никуда я не пойду, и ничего я не хочу, и все это напрасно…
– Почему не хочешь? – тоже тихо, сдерживаясь, спрашивает Егор Ильич. – Ты мне отвечай, прораб Власов, почему не хочешь!
– А я всю жизнь отвечаю, – неожиданно тонким голосом выкрикивает Власов и резко, как от толчка, поворачивается к Егору Ильичу, взмахивает руками. – Я всю жизнь отвечаю! – кричит прораб Власов. – За Родину, за Америку, за китобойную флотилию «Слава», за канцлера Аденауэра и за бюро погоды. Я из тех людей, которые только и делают, что отвечают. А вот Афонин… Афонин ни за что не отвечает… Одним словом, оставьте меня в покое!.. Пусть не будет раствора, пусть все идет к черту! Мне плевать в конце-то концов!
Ожесточенный прораб Власов демонстративно поворачивается и плюет на земляной пол. Вот, дескать, смотрите, мои слова не расходятся с делом, и уж коли я говорил, что мне на все наплевать, то и на самом деле плюю. Получайте, дескать! Будьте, дескать, свидетелями моего наплевательского отношения к директору Афонину и раствору.
– Вот так! – говорит прораб Власов и как-то сразу успокаивается – то ли оттого, что плюнул на пол, то ли оттого, что Егор Ильич, поразившись, молча и удивленно смотрит ему прямо в зрачки. – Вот так! – много тише продолжает Власов. – Никакой войны я Афонину объявлять не буду. Нет раствора – напишу акт о простое и буду спокойно получать причитающуюся мне зарплату… Сто сорок восемь рублей ноль-ноль копеек.
Егор Ильич тоже успокаивается – садится, кладет руки на колени, отдуваясь, вертит головой, так как шее тесно в воротнике кителя. Молчание длится довольно долго, может быть, минут пять. Слышно, как за окном негромко переговариваются рабочие, приглушенно работает на соседней стройке бульдозер.
Они еще немного молчат и вдруг одновременно, точно по команде, поворачиваются друг к другу. Прораб Власов смотрит хмуро, печально, Егор Ильич – весело, иронически. Взгляд прораба словно спрашивает: «Слышали, что я говорил? Намотали себе на ус?» Глаза Егора Ильича отвечают: «Слышал! Намотал на ус, благо он у меня длинный!»
– Эх, прораб Власов! – укоризненно говорит Егор Ильич. – Ты столь много наговорил мне, прораб Власов, что тебе самому неловко.
Егор Ильич поднимается с места, прошагав несколько раз по комнате, привычным жестом расправляет пальцами чапаевские усы, закидывает голову назад и становится тем самым Егором Ильичом, что полчаса назад весело и ловко ввалился в прорабскую. От него опять несет свежестью раннего утра, бодростью; он двигает бровями и складывает свои толстые длинные губы, точно собирается засвистеть. Но он не свистит, а подходит к прорабу Власову, нагибается над ним и снова укоризненно покачивает головой.
– Эх, прораб Власов, – говорит Егор Ильич, – никакой ты не пессимист, прораб Власов, а просто-напросто слишком добрый человек… Ты не перебивай-ка меня, прораб Власов, дай мне немного пофилософствовать. Душа горит – так мне хочется поболтать с тобой! Ты не будешь меня перебивать, прораб Власов? – спрашивает Егор Ильич с таким видом, словно прораб Власов действительно может не послушаться и начнет невежливо перебивать его.
– Не буду! – чуточку смутившись, отвечает Власов.
– Вот за это спасибо! – радуется Егор Ильич, а сам лукаво поглядывает на прораба, садится, удобно устраивается на доске. Торопиться Егору Ильичу некуда, так как раствор привезут минут через двадцать, и потому говорить он может спокойно, не торопясь, в свое удовольствие.
– Ты видел когда-нибудь настоящего пессимиста? – спрашивает он прораба Власова и сам же отвечает: – Нет, ты не видел настоящего пессимиста! Так вот знай, настоящий пессимист – человек легкомысленный. Не открывай рот от удивления! Настоящий пессимист – человек легкой и веселой жизни. Однажды решивши, что все на земле дерьмо и тлен, настоящий пессимист хватается за изречение «После меня хоть потоп» и живет легко, бездумно. Он жрет водку, любит многих женщин, обманывает и обкрадывает ближних, танцует и поет. Настоящий пессимист старается обзавестись персональным особняком, автомобилем, сажает у ворот особняка злого пса и покупает жене дорогую дошку. Ты понимаешь, прораб Власов, что настоящий пессимист не признает никаких ценностей, а коли так, то ему живется необычайно легко. «Плевать на все!» – думает пессимист. Вслушайся в эти слова! Не кажется ли тебе, что они звучат весело, лихо? Вот видишь!.. А теперь позволь задать тебе несколько вопросов. Позволяешь, а, Власов?
– Пожалуйста! – тихо говорит прораб. – Задавайте!
С лица Власова постепенно сползает хмурое, печальное выражение, он глядит на Егора Ильича напряженно, большими глазами, в которых стынет удивленность, оторопь. Всяким видел прораб Егора Ильича – грозным, веселым, гневным, хитрым, – но таким, как сегодня, не приходилось. Никогда у Егора Ильича еще не было таких озорно-мудрых глаз, такой размашистой веселости, такой просторности в движениях и голосе; никогда еще Егор Ильич не говорил с ним таким тоном. Прорабу Власову кажется, что Егор Ильич разговаривает не только с ним, но и с самим собой; Егор Ильич точно прислушивается к тому, что происходит у него самого в душе.
– Как на духу будешь отвечать на мои вопросы, прораб Власов? – еще раз спрашивает Егор Ильич.
– Как на духу… – отвечает Власов. И его охватывает необъяснимое чувство…
На виду у темных стариковских глаз прорабу вдруг хочется говорить много и откровенно, жаловаться на что-то, хвалиться чем-то. Хочется не думать о том, что на белом свете есть директор Афонин, раствор, низкая прорабка и совещание, на котором прораба будут ругать. На виду у мудрых стариковских глаз хочется думать и вспоминать о другом: о далеком уже детстве, юности, о черемухе и девушке, которая не приходит отчего-то к почтамту. Хочется затаить дыхание и думать о радости, когда на тебя льется из темных стариковских глаз понимание того, что ты еще не разумеешь сам, но скоро поймешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов