А что будет с телом бедной Жужи?
Я встал, схватил графин и не глядя швырнул в темноту склепа, а вслед за ним и стакан. Зазвенели осколки. Я опустился на колени и уперся лбом в холодный мрамор пола. Меня раздирали противоречивые эмоции: с одной стороны, я искренне любил Мери, но с другой – ненавидел ее за трюк с лауданумом.
Пока я стоял в этой нелепой позе, солнце село. Недолгие сумерки сменились кромешным мраком. Лауданум окутал серой пеленой мой разум и притупил чувства. Я изо всех сил старался не заснуть и напрягал слух, стараясь различить звуки, которые доносились извне. Я не сомневался, что теперь, когда стемнело, злоумышленник не замедлит появиться.
Я вновь оказался на границе бодрствования и сна. Я стоял на коленях лицом вниз, упираясь ладонями в пол. И опять невидимые когти вонзились мне в мозг, но на этот раз я не стал сопротивляться, а покорился нахлынувшей боли.
Темнота вокруг меня заполнилась странным мерцанием. Подняв голову, я увидел зеленые дядины глаза. Они пылали, как два изумрудных факела. Я не видел ни его лица, ни фигуры – только глаза. В мозгу отчетливо звучали его слова:
«Держись, Аркадий. Потерпи, осталось совсем немного».
Его голос был приятным, убаюкивающим, и вскоре я успокоился. Вопреки дядиному призыву, я провалился в сон. Сколько я проспал – не знаю. Меня разбудил желтоватый свет фонаря, мелькнувший в дверном проеме, и гулкие шаги. Не успел я прогнать остатки сна, как послышалось волчье рычанье и истошные человеческие вопли.
Я нащупал револьвер, вскочил и бросился на шум.
Возле открытой двери склепа валялся опрокинутый фонарь. Масло из него вытекло и загорелось. Огненная лужица освещала лежащего на спине крестьянина. Он отчаянно молотил руками, стараясь загородиться от волка, который все ближе подбирался к его горлу. Силы были неравными; зверь трепал свою жертву, точно пес пойманную крысу.
Я вскинул револьвер, приготовившись выстрелить, но рука моя была нетвердой – сказались утомление и доза лауданума. Волк и крестьянин мелькали передо мной с такой быстротой, что я боялся вместо зверя попасть в человека.
Борьба продолжалась недолго. Из горла жертвы вырвался предсмертный хрип. Руки крестьянина безжизненно упали на пол. Волк вцепился ему в горло и сомкнул челюсти. Не помню, слышал ли я хруст сломанных позвонков. Оторвав тело крестьянина от пола, волк поднял его на целый фут, сильно встряхнул и разжал зубы.
Словно удовлетворенный содеянным, волк неспешно оглядел свою жертву. Падая, крестьянин ударился головой о мраморный пол. Его голова треснула, как спелый орех. Пол и стены густо покрылись темно-красными брызгами.
Я вскрикнул, узнав в убитом старого садовника Иона. Его седые усы пропитались кровью, в мертвых глазах застыл ужас, а изо рта и разодранного горла ползла кровавая пена.
Желтые глаза зверя обратились на меня. Волк негромко зарычал. Я вскинул револьвер, приготовившись выстрелить. К моему удивлению, зверь бросился не на меня, а прочь из склепа и исчез в темноте. Я не побежал за ним вдогонку. Присев на корточки перед мертвым Ионом, я только сейчас заметил валявшийся неподалеку полотняный мешок, запачканный кровью.
Я развязал тесемки и извлек оттуда молоток, пилу, кол и головки чеснока. Вид этих предметов пробудил во мне дикую, слепую ярость. Ион погиб страшной смертью, но в тот момент я не испытывал никакой жалости к старику. Мне казалось, сама судьба покарала его. Я схватил мешок и швырнул в лужицу горящего масла, потом, один за другим, отправил туда же орудия несостоявшегося злодеяния. Огонь совершенно не повредил металлическую пилу, да и рукоятка молотка лишь слегка почернела. Зато чеснок сгорел дотла, наполнив воздух едким дымом, от которого у меня защипало глаза. Я с наслаждением смотрел, как чернеет и превращается в головешку кол.
Когда импровизированный костер догорел и погас, я засунул револьвер за пояс и, пошатываясь от дыма и лауданума, побрел внутрь склепа Я едва успел войти в узкий коридор, как вдруг в дальнем конце что-то вспыхнуло. Поначалу эта белая вспышка испугала меня, но затем я успокоился. Мне показалось, будто кто-то зажег маленький огарок свечи, который в любой момент мог погаснуть. Волкам свет ни к чему, значит, там находился человек. Скорее всего, Мери, которая вернулась, когда я спал, и притаилась в углу.
Я окликнул ее.
Ответом мне был тихий вздох, почти стон. Голос, несомненно, принадлежал женщине, но мне послышалось в нем что-то звериное. И с этим звуком – не знаю, почему именно с ним, но с этим звуком развеялись все мои сомнения и исчезло всякое замешательство. Страх не исчез, наоборот, он стал еще сильнее и глубже, чем прежде. Горестные переживания тоже никуда не делись. В этот момент я был похож на слепца, который годами жил, не подозревая о своей слепоте, и неожиданно обрел зрение. Я вдруг стал... самим собой. Не было больше когтей, терзавших мой мозг. Не было чужой воли, управлявшей моим разумом едва ли не с раннего детства.
Свет разрастался. Со стороны ниши ко мне шла Жужанна.
Она была похожа на прекрасного ангела, окруженного лучезарным сиянием. Ее кожа светилась. Приглядевшись, я понял, что ошибся: светилась не кожа Жужанны. То было внутреннее сияние! Думаю, любой мужчина безрассудным мотыльком устремился бы на этот свет, зачарованный полными алыми губами и сверкающими ослепительно белыми зубами Жужанны. А ее восхитительные глаза, сохранившие свой цвет! Но теперь они стали еще прекраснее благодаря танцевавшим в глубине золотистым искоркам. Единственный недостаток – они ничего не выражали, напоминая глаза младенца, впервые увидевшего окружающий мир. Жужанна меня не узнала. Я понял это не сразу, продолжая любоваться ее блестящими, с синеватым отливом волосами, которые черными волнами ниспадали до пояса. К тому же погребальные одежды не скрывали, а скорее подчеркивали, насколько совершенным было ее тело. Из плоской, угловатой дурнушки моя сестра превратилась в соблазнительную красавицу.
Мой восторг, о котором я так долго и подробно пишу, длился не более секунды. В первый момент мне захотелось броситься к Жужанне, обнять ее, поцеловать в алые губы и заплакать от радости: она воскресла! Но теперь мой разум был по-настоящему моим, и мысли обрели предельную ясность. Наверное, я пережил то, что называют озарением. Мне разом открылась ужасающая правда относительно Влада и моей несчастной умершей сестры. Ликование сменилось ужасом.
А я-то думал, будто хорошо знаю, что такое страх! То, что я называл страхом, было подобно мелкому пруду в сравнении с безбрежным океаном, который бушует вокруг меня сейчас.
Я бросился бежать, словно сам дьявол гнался за мной по пятам. Я мчался по крутому холму к дому, а в мозгу вспыхивали ошеломляющие мысли... Мой дядя – стригой, и все легенды о нем – не вымысел невежественных крестьян... В. управлял мной, как марионеткой. Это он был «призраком» моего брата. Он повелевал волками, которых заставлял убивать каждого, кто случайно или намеренно попадал в запретную часть леса. Но волки странным образом пощадили меня. Это тоже служило определенной цели В. – заставить меня поверить в собственное безумие.
Мне вспомнились строки из письма Раду... Значит, я – игрушка в руках В., и он до поры до времени забавлялся моим неведением. Представляю, как ему было смешно, когда я пришел рассказать об исчезновении Джеффриса и странном поведении Ласло!
Продолжая свою садистскую игру, В. отправил меня сначала в лес, потом в Бистриц и, наконец, на самый край пропасти, чтобы столкнуть в безумие... Но зачем? Ради какой цели? Неужели ради одного этого вечера, чтобы я стерег Жужу, пока она не встанет из гроба? Или он намеревался сломить мою волю и сделать сообщником в убийствах и поставщиком новых жертв?
Но ведь В. не нуждается ни в чьей помощи. Может, ему доставляет извращенное удовольствие издеваться надо мной? Нет, здесь наверняка есть еще какая-то причина, ибо он слишком хитер и расчетлив. Тогда непонятно другое: зачем он вдруг выпустил меня из когтей своей воли? Почему сейчас я мыслю и чувствую самостоятельно, не ощущая его вмешательства?
Я побежал на конюшню и запряг лошадей в коляску, оставалось лишь подняться к Мери и вместе с ней без промедления покинуть этот рассадник зла. Я хотел подогнать коляску к дверям дома, но не успел забраться на козлы, как услышал отчаянный крик:
– Домнуле! Домнуле!
Из темноты выскочила горничная Дуня. Она отчаянно размахивала руками. Ее платок сбился набок, лицо было красным и мокрым от слез.
– Домнуле, скорее! – крикнула она, задыхаясь от быстрого бега. Слезы мешали ей говорить. – Скоро роды, а он ее забрал! Он ее забрал!
Я застыл на месте, поскольку сразу же понял, о ком речь, но не мог, не хотел верить. Схватив Дуню за плечи, я хорошенько встряхнул ее и спросил:
– Кого забрал? Мери? Кто это сделал?
– Влад! – выкрикнула она.
– Куда?
– В замок!
Я прыгнул в коляску и схватил поводья. Дуня запричитала:
– Не оставляйте меня здесь! Прошу вас, возьмите меня с собой!
– Тебе лучше в доме, – возразил я и тронул лошадей.
Однако Дуня ухватилась за борт двинувшейся коляски и прыгнула внутрь. Решимость этой девчонки меня просто растрогала.
– Мери – моя хозяйка. Я не могу бросить ее сейчас. Кто ей поможет в родах?
Итак, мы вдвоем понеслись в замок. Отцовский револьвер и фонарь – это все, чем я располагал, приготовившись к схватке с вампиром.
Когда мы приблизились к серой громаде замка, он показался мне еще более грозным и неприступным, чем обычно. Я приписал это возбужденному состоянию своего ума, но затем понял, откуда у меня появилось такое ощущение. В замке не светилось ни одного окна.
Въехав во двор, я отдал поводья Дуне.
– Жди здесь. Если через пятнадцать минут мы с Мери не появимся, уезжай отсюда в любое безопасное место.
От страха Дунины глаза сделались размером с блюдца, но она ответила с прежней решимостью:
– Я буду ждать, пока вы не вернетесь вместе с доамнэ.
Я хотел оставить ей фонарь, но Дуня замотала головой, сказав, что мне он будет нужнее. Я подошел к входным дверям. Как и следовало ожидать, они оказались заперты. Тогда я направился к восточному крылу замка, где была небольшая, незаметная дверь. О ее существовании я узнал случайно, увидев однажды, как из нее выходили слуги. К счастью, эту дверь закрыть не догадались. Я достал револьвер и двинулся по узким коридорам к лестнице, а потом – туда, где находились комнаты для гостей.
Я напрягал слух, пытаясь услышать крики или стоны, которыми, как мне казалось, должны сопровождаться роды. Однако замок походил на склеп, тишину в котором нарушал лишь звук моих шагов, а мрак пытался разогнать неяркий свет одинокого фонаря. И все же я не мог отделаться от ощущения, что зло наблюдает за мной из всех щелей и прекрасно знает, куда и зачем я иду. Я обходил комнату за комнатой и звал Мери: сначала тихо, потом все громче и наконец начал выкрикивать ее имя в полную силу своих голосовых связок.
Тишина. Везде тишина. В комнатах, куда веками никто не заглядывал, меня встречала духота и густой слой пыли.
Я шел все быстрее. Мое волнение также нарастало. Я обыскал весь замок, за исключением комнат для гостей и личных покоев Влада. Сперва я решил осмотреть комнаты для гостей, ибо я лелеял надежду найти Мери там. Дверь, возле которой я совсем недавно говорил с мокрым и полуодетым герром Мюллером, оказалась распахнутой настежь. Внутри, как и везде, было темно.
Из-за смерти сестры и тревоги за Мери я начисто позабыл о бедных немецких путешественниках. Только сейчас я вспомнил, что должен был забрать чету Мюллеров в наш дом, и содрогнулся от ужаса. Подняв фонарь повыше, я прошел через гостиную в спальню, призывая откликнуться не только Мери, но и немцев.
К моему величайшему огорчению, спальня также была пуста, хотя по всем признакам Мюллеры покинули ее совсем недавно. Со стула кокетливо свешивалась женская ночная сорочка из тонкого шелка, отделанная кружевами. Такие нарядные сорочки невесты надевают в первую брачную ночь. Чувствовалось, что эту интимную деталь женского туалета бросили на стул с веселой беззаботностью. Я откинул балдахин просторной кровати. Одеяло и простыни были скомканы и смяты, а подушки – раскиданы в разные стороны. На одной из простыней я заметил пятнышко засохшей крови.
Из полудюжины подушек несмятой осталась только одна, она лежала возле спинки в ногах постели, а рядом с ней восседала (по-видимому, в качестве свидетельницы супружеских игр) кукла в белом кружевном платьице. Ее лицо и ручки были фарфоровыми, а туловище – тряпичным Видимо, она притомилась и, наклонившись вперед, уткнулась лицом в простыню. Кудряшки (кукла была брюнеткой) разметались в разные стороны, накрыв опущенные ручки.
В дальнем углу спальни высилась массивная ванна, заполненная серой водой. Возле кровати я заметил раскрытый чемодан. Его содержимое было основательно перевернуто, словно хозяева искали и никак не могли найти нужный предмет из их обширного гардероба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Я встал, схватил графин и не глядя швырнул в темноту склепа, а вслед за ним и стакан. Зазвенели осколки. Я опустился на колени и уперся лбом в холодный мрамор пола. Меня раздирали противоречивые эмоции: с одной стороны, я искренне любил Мери, но с другой – ненавидел ее за трюк с лауданумом.
Пока я стоял в этой нелепой позе, солнце село. Недолгие сумерки сменились кромешным мраком. Лауданум окутал серой пеленой мой разум и притупил чувства. Я изо всех сил старался не заснуть и напрягал слух, стараясь различить звуки, которые доносились извне. Я не сомневался, что теперь, когда стемнело, злоумышленник не замедлит появиться.
Я вновь оказался на границе бодрствования и сна. Я стоял на коленях лицом вниз, упираясь ладонями в пол. И опять невидимые когти вонзились мне в мозг, но на этот раз я не стал сопротивляться, а покорился нахлынувшей боли.
Темнота вокруг меня заполнилась странным мерцанием. Подняв голову, я увидел зеленые дядины глаза. Они пылали, как два изумрудных факела. Я не видел ни его лица, ни фигуры – только глаза. В мозгу отчетливо звучали его слова:
«Держись, Аркадий. Потерпи, осталось совсем немного».
Его голос был приятным, убаюкивающим, и вскоре я успокоился. Вопреки дядиному призыву, я провалился в сон. Сколько я проспал – не знаю. Меня разбудил желтоватый свет фонаря, мелькнувший в дверном проеме, и гулкие шаги. Не успел я прогнать остатки сна, как послышалось волчье рычанье и истошные человеческие вопли.
Я нащупал револьвер, вскочил и бросился на шум.
Возле открытой двери склепа валялся опрокинутый фонарь. Масло из него вытекло и загорелось. Огненная лужица освещала лежащего на спине крестьянина. Он отчаянно молотил руками, стараясь загородиться от волка, который все ближе подбирался к его горлу. Силы были неравными; зверь трепал свою жертву, точно пес пойманную крысу.
Я вскинул револьвер, приготовившись выстрелить, но рука моя была нетвердой – сказались утомление и доза лауданума. Волк и крестьянин мелькали передо мной с такой быстротой, что я боялся вместо зверя попасть в человека.
Борьба продолжалась недолго. Из горла жертвы вырвался предсмертный хрип. Руки крестьянина безжизненно упали на пол. Волк вцепился ему в горло и сомкнул челюсти. Не помню, слышал ли я хруст сломанных позвонков. Оторвав тело крестьянина от пола, волк поднял его на целый фут, сильно встряхнул и разжал зубы.
Словно удовлетворенный содеянным, волк неспешно оглядел свою жертву. Падая, крестьянин ударился головой о мраморный пол. Его голова треснула, как спелый орех. Пол и стены густо покрылись темно-красными брызгами.
Я вскрикнул, узнав в убитом старого садовника Иона. Его седые усы пропитались кровью, в мертвых глазах застыл ужас, а изо рта и разодранного горла ползла кровавая пена.
Желтые глаза зверя обратились на меня. Волк негромко зарычал. Я вскинул револьвер, приготовившись выстрелить. К моему удивлению, зверь бросился не на меня, а прочь из склепа и исчез в темноте. Я не побежал за ним вдогонку. Присев на корточки перед мертвым Ионом, я только сейчас заметил валявшийся неподалеку полотняный мешок, запачканный кровью.
Я развязал тесемки и извлек оттуда молоток, пилу, кол и головки чеснока. Вид этих предметов пробудил во мне дикую, слепую ярость. Ион погиб страшной смертью, но в тот момент я не испытывал никакой жалости к старику. Мне казалось, сама судьба покарала его. Я схватил мешок и швырнул в лужицу горящего масла, потом, один за другим, отправил туда же орудия несостоявшегося злодеяния. Огонь совершенно не повредил металлическую пилу, да и рукоятка молотка лишь слегка почернела. Зато чеснок сгорел дотла, наполнив воздух едким дымом, от которого у меня защипало глаза. Я с наслаждением смотрел, как чернеет и превращается в головешку кол.
Когда импровизированный костер догорел и погас, я засунул револьвер за пояс и, пошатываясь от дыма и лауданума, побрел внутрь склепа Я едва успел войти в узкий коридор, как вдруг в дальнем конце что-то вспыхнуло. Поначалу эта белая вспышка испугала меня, но затем я успокоился. Мне показалось, будто кто-то зажег маленький огарок свечи, который в любой момент мог погаснуть. Волкам свет ни к чему, значит, там находился человек. Скорее всего, Мери, которая вернулась, когда я спал, и притаилась в углу.
Я окликнул ее.
Ответом мне был тихий вздох, почти стон. Голос, несомненно, принадлежал женщине, но мне послышалось в нем что-то звериное. И с этим звуком – не знаю, почему именно с ним, но с этим звуком развеялись все мои сомнения и исчезло всякое замешательство. Страх не исчез, наоборот, он стал еще сильнее и глубже, чем прежде. Горестные переживания тоже никуда не делись. В этот момент я был похож на слепца, который годами жил, не подозревая о своей слепоте, и неожиданно обрел зрение. Я вдруг стал... самим собой. Не было больше когтей, терзавших мой мозг. Не было чужой воли, управлявшей моим разумом едва ли не с раннего детства.
Свет разрастался. Со стороны ниши ко мне шла Жужанна.
Она была похожа на прекрасного ангела, окруженного лучезарным сиянием. Ее кожа светилась. Приглядевшись, я понял, что ошибся: светилась не кожа Жужанны. То было внутреннее сияние! Думаю, любой мужчина безрассудным мотыльком устремился бы на этот свет, зачарованный полными алыми губами и сверкающими ослепительно белыми зубами Жужанны. А ее восхитительные глаза, сохранившие свой цвет! Но теперь они стали еще прекраснее благодаря танцевавшим в глубине золотистым искоркам. Единственный недостаток – они ничего не выражали, напоминая глаза младенца, впервые увидевшего окружающий мир. Жужанна меня не узнала. Я понял это не сразу, продолжая любоваться ее блестящими, с синеватым отливом волосами, которые черными волнами ниспадали до пояса. К тому же погребальные одежды не скрывали, а скорее подчеркивали, насколько совершенным было ее тело. Из плоской, угловатой дурнушки моя сестра превратилась в соблазнительную красавицу.
Мой восторг, о котором я так долго и подробно пишу, длился не более секунды. В первый момент мне захотелось броситься к Жужанне, обнять ее, поцеловать в алые губы и заплакать от радости: она воскресла! Но теперь мой разум был по-настоящему моим, и мысли обрели предельную ясность. Наверное, я пережил то, что называют озарением. Мне разом открылась ужасающая правда относительно Влада и моей несчастной умершей сестры. Ликование сменилось ужасом.
А я-то думал, будто хорошо знаю, что такое страх! То, что я называл страхом, было подобно мелкому пруду в сравнении с безбрежным океаном, который бушует вокруг меня сейчас.
Я бросился бежать, словно сам дьявол гнался за мной по пятам. Я мчался по крутому холму к дому, а в мозгу вспыхивали ошеломляющие мысли... Мой дядя – стригой, и все легенды о нем – не вымысел невежественных крестьян... В. управлял мной, как марионеткой. Это он был «призраком» моего брата. Он повелевал волками, которых заставлял убивать каждого, кто случайно или намеренно попадал в запретную часть леса. Но волки странным образом пощадили меня. Это тоже служило определенной цели В. – заставить меня поверить в собственное безумие.
Мне вспомнились строки из письма Раду... Значит, я – игрушка в руках В., и он до поры до времени забавлялся моим неведением. Представляю, как ему было смешно, когда я пришел рассказать об исчезновении Джеффриса и странном поведении Ласло!
Продолжая свою садистскую игру, В. отправил меня сначала в лес, потом в Бистриц и, наконец, на самый край пропасти, чтобы столкнуть в безумие... Но зачем? Ради какой цели? Неужели ради одного этого вечера, чтобы я стерег Жужу, пока она не встанет из гроба? Или он намеревался сломить мою волю и сделать сообщником в убийствах и поставщиком новых жертв?
Но ведь В. не нуждается ни в чьей помощи. Может, ему доставляет извращенное удовольствие издеваться надо мной? Нет, здесь наверняка есть еще какая-то причина, ибо он слишком хитер и расчетлив. Тогда непонятно другое: зачем он вдруг выпустил меня из когтей своей воли? Почему сейчас я мыслю и чувствую самостоятельно, не ощущая его вмешательства?
Я побежал на конюшню и запряг лошадей в коляску, оставалось лишь подняться к Мери и вместе с ней без промедления покинуть этот рассадник зла. Я хотел подогнать коляску к дверям дома, но не успел забраться на козлы, как услышал отчаянный крик:
– Домнуле! Домнуле!
Из темноты выскочила горничная Дуня. Она отчаянно размахивала руками. Ее платок сбился набок, лицо было красным и мокрым от слез.
– Домнуле, скорее! – крикнула она, задыхаясь от быстрого бега. Слезы мешали ей говорить. – Скоро роды, а он ее забрал! Он ее забрал!
Я застыл на месте, поскольку сразу же понял, о ком речь, но не мог, не хотел верить. Схватив Дуню за плечи, я хорошенько встряхнул ее и спросил:
– Кого забрал? Мери? Кто это сделал?
– Влад! – выкрикнула она.
– Куда?
– В замок!
Я прыгнул в коляску и схватил поводья. Дуня запричитала:
– Не оставляйте меня здесь! Прошу вас, возьмите меня с собой!
– Тебе лучше в доме, – возразил я и тронул лошадей.
Однако Дуня ухватилась за борт двинувшейся коляски и прыгнула внутрь. Решимость этой девчонки меня просто растрогала.
– Мери – моя хозяйка. Я не могу бросить ее сейчас. Кто ей поможет в родах?
Итак, мы вдвоем понеслись в замок. Отцовский револьвер и фонарь – это все, чем я располагал, приготовившись к схватке с вампиром.
Когда мы приблизились к серой громаде замка, он показался мне еще более грозным и неприступным, чем обычно. Я приписал это возбужденному состоянию своего ума, но затем понял, откуда у меня появилось такое ощущение. В замке не светилось ни одного окна.
Въехав во двор, я отдал поводья Дуне.
– Жди здесь. Если через пятнадцать минут мы с Мери не появимся, уезжай отсюда в любое безопасное место.
От страха Дунины глаза сделались размером с блюдца, но она ответила с прежней решимостью:
– Я буду ждать, пока вы не вернетесь вместе с доамнэ.
Я хотел оставить ей фонарь, но Дуня замотала головой, сказав, что мне он будет нужнее. Я подошел к входным дверям. Как и следовало ожидать, они оказались заперты. Тогда я направился к восточному крылу замка, где была небольшая, незаметная дверь. О ее существовании я узнал случайно, увидев однажды, как из нее выходили слуги. К счастью, эту дверь закрыть не догадались. Я достал револьвер и двинулся по узким коридорам к лестнице, а потом – туда, где находились комнаты для гостей.
Я напрягал слух, пытаясь услышать крики или стоны, которыми, как мне казалось, должны сопровождаться роды. Однако замок походил на склеп, тишину в котором нарушал лишь звук моих шагов, а мрак пытался разогнать неяркий свет одинокого фонаря. И все же я не мог отделаться от ощущения, что зло наблюдает за мной из всех щелей и прекрасно знает, куда и зачем я иду. Я обходил комнату за комнатой и звал Мери: сначала тихо, потом все громче и наконец начал выкрикивать ее имя в полную силу своих голосовых связок.
Тишина. Везде тишина. В комнатах, куда веками никто не заглядывал, меня встречала духота и густой слой пыли.
Я шел все быстрее. Мое волнение также нарастало. Я обыскал весь замок, за исключением комнат для гостей и личных покоев Влада. Сперва я решил осмотреть комнаты для гостей, ибо я лелеял надежду найти Мери там. Дверь, возле которой я совсем недавно говорил с мокрым и полуодетым герром Мюллером, оказалась распахнутой настежь. Внутри, как и везде, было темно.
Из-за смерти сестры и тревоги за Мери я начисто позабыл о бедных немецких путешественниках. Только сейчас я вспомнил, что должен был забрать чету Мюллеров в наш дом, и содрогнулся от ужаса. Подняв фонарь повыше, я прошел через гостиную в спальню, призывая откликнуться не только Мери, но и немцев.
К моему величайшему огорчению, спальня также была пуста, хотя по всем признакам Мюллеры покинули ее совсем недавно. Со стула кокетливо свешивалась женская ночная сорочка из тонкого шелка, отделанная кружевами. Такие нарядные сорочки невесты надевают в первую брачную ночь. Чувствовалось, что эту интимную деталь женского туалета бросили на стул с веселой беззаботностью. Я откинул балдахин просторной кровати. Одеяло и простыни были скомканы и смяты, а подушки – раскиданы в разные стороны. На одной из простыней я заметил пятнышко засохшей крови.
Из полудюжины подушек несмятой осталась только одна, она лежала возле спинки в ногах постели, а рядом с ней восседала (по-видимому, в качестве свидетельницы супружеских игр) кукла в белом кружевном платьице. Ее лицо и ручки были фарфоровыми, а туловище – тряпичным Видимо, она притомилась и, наклонившись вперед, уткнулась лицом в простыню. Кудряшки (кукла была брюнеткой) разметались в разные стороны, накрыв опущенные ручки.
В дальнем углу спальни высилась массивная ванна, заполненная серой водой. Возле кровати я заметил раскрытый чемодан. Его содержимое было основательно перевернуто, словно хозяева искали и никак не могли найти нужный предмет из их обширного гардероба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46