– Победитель! И все-таки раб. По крайней мере, пока. Не следовало мне опускаться до поединка с рабом! Боги наказали меня за это.
– Что ж, пусть для тебя я раб. Ты ведь у нас командир, тебе подчиняются все на борту. Но если я и раб, то никак не вспомню, чей именно. А пока что я твой слуга – я никогда не назову себя твоим рабом! – и пришел просить, чтобы ты освободил эту женщину по имени Дракайна. Она никакого зла мне не причинила. Или, может, она причинила зло тебе?
– Нет, – сказал он. – Мы освободим ее утром.
– Тогда позволь мне сплавать на корабль. Я передам страже, что ты приказал освободить ее.
Он с любопытством посмотрел на меня.
– Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?
– Конечно.
– Ладно, оставайся здесь. – Он повернулся к спартанцам и приказал одному из них:
– Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину.
Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.
Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.
– Пойдем-ка со мной, Латро, – сказал мне Пасикрат. – Тебе известно, что здесь такое?
– Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему – не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я думаю, это герой, который здесь похоронен.
– Да, это герой, – сказал Пасикрат. – Когда наши воины откопали тело Леонида – точнее, куски, которые сумели отыскать, – то отослали его в Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в руках, на которое была надета голова Леонида.
Мы пошли дальше, и я спросил его, почему здесь пахнет тухлым яйцом, причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.
– Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода в них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а вонючая, противная на вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае, так говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть ворота к горячим источникам.
– Туда мы и направляемся? – спросил я.
– Нет, мы дойдем только до разрушенной стены. Мы уже ходили туда сегодня днем, до того, как ты вышел из моря. А теперь я и тебе хочу показать это место и рассказать, что здесь произошло. Ты, конечно, все забудешь, но, как мне кажется теперь, ты стал «ушами богов»: они все слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты слышал, поэтому ты и забываешь все. А мне хочется, чтобы боги знали о подвиге Леонида.
– Это, наверное, вон там? – показал я. – Где сидит какой-то мужчина и расчесывает волосы? – Я хорошо видел его при свете луны; обнаженный мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные темные кудри гребнем из светлой раковины.
– Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?
– Да, – кивнул я. – И еще одного – тот сейчас метнет диск. Но это, видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!
– Тебе, должно быть, духи привиделись, – сказал Пасикрат. – Здесь Леонид и его воины тренировались перед битвой – и готовились к смерти. Мы с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.
– Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты уничтожена? – спросил я.
– У Леонида не было армии: всего лишь отряд в три сотни воинов и несколько тысяч рабов – он первым вооружил наших рабов. Еще у него была примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал в своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины, а половину – погонщики мулов и тому подобная шваль.
– Но это же совершенно невозможно! – воскликнул я. – Невозможно с такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском гигантского войска.
– Так думал и Великий царь. – Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. – Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты плачешь, Латро, ты же не спартанец?
– Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть, принимал в ней участие. Но я совершенно не помню ее.
В стене перед нами виднелась небольшая дверца; с моими последними словами она приоткрылась, и седобородый человек в латах вышел нам навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я описал его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.
– Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий. Он знает языки всех животных. – Пасикрат говорил совершенно спокойно, однако страшное напряжение все же чувствовалось в нем, ибо он изо всех сил старался подавить страх и держать себя в руках.
Еще мгновение – и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было бледным и печальным, но единственный глаз яростно поблескивал в лунном свете, точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то непонятное, провел рукой перед моим лицом и исчез.
А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как и я, двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках – прямоугольный щит.
Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:
– Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного шара.
Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта! Выполним же с честью свой священный долг и будем достойны нашего повелителя! – И все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким словам.
Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня понимают, и сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.
Вновь повернувшись, я понял, зачем выкрикивал эти призывы: тесная группа людей пыталась пробиться, вступив в рукопашную схватку и прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры подбадривали кнутами. Впрочем, бояться было особенно нечего: врагов было не больше тридцати.
По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй.
Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели с большей скоростью, насквозь пробивая тяжелые щиты наших врагов и их латы. После первого броска полдюжины врагов осталось лежать на земле, после второго – еще больше; и тогда воины выхватили мечи.
Я снова скомандовал – и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону холма с кличем: «Кассий!»
Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем; его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть мне в глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который восседал на троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться не было, да и дыхания не хватало.
Я с силой взмахнул Фалькатой и глубоко рассек его гоплон. Клинок при этом безнадежно застрял в рассеченной бронзовой пластине, и он одним поворотом руки вырвал его у меня из рук.
Обезоруженный, я все еще преграждал ему путь, отражая удары его меча щитом, однако, к сожалению, постоянно отступая. Воины справа и слева от него были убиты, упал и я, хоть и не знаю почему. Он бросился куда-то мимо меня, однако я вывернул руку со щитом и, не успев подняться, что было силы ударил его по спине.
Но почему-то в руке у меня оказался вовсе не щит, а край плаща. И сам я, как оказалось, спал, завернувшись в этот плащ. Я сел и протер глаза; в ушах все еще звучал грохот битвы. Всюду валялись ничком убитые в лужах собственной крови – но мертвецы вдруг стали превращаться в обыкновенных спящих людей, которые не только дышали, но и порой шевелились. Леонид показался мне умирающим костром. Я встал и увидел армию Великого царя, гордых всадников и съежившихся от страха рекрутов – все они будто таяли во тьме на склонах Каллидрома.
Больше я спать не мог, да мне и не хотелось. Я разжег костер и немного поболтал с Дракайной, которая тоже не спала. Она сказала, что Фальката – это имя, которое я дал своему мечу, и что не все подобные мечи носят такое имя.
Затем, вспомнив о карте побережья, которую рисовал нам капитан, и о том, как я боролся с Пасикратом на палубе, я быстренько описал все это в дневнике; не забыл я и о нереиде Тое, и о своем сне. Сейчас уже встала и маленькая Ио. Она прочитала мне, что написано на колоннах гробницы. Там три надписи. Первая гласит:
Пелопоннес!
Четырехтысячное войско лучших да
Миллиона три наемников презренных -
И все мертвы.
Вторая:
Мудрец Мегистий здесь покоится в могиле,
Он с нашим войском шел от берегов Сперхея,
Предвидя смерть свою заранее.
Но, однако ж,
Он гибель предпочел, а господина не покинул.
Третья:
О, возвести всему Лакедемону: страну спасая,
Мы тирана не молили о милости и пали,
Подчиняясь родины законам.
Кто-то из моряков, услышав, как Ио читает эти стихи, которые нам с ней обоим показались прекрасными, сказал, что написал их один старик по имени Симонид, однако лично он со стариком этим не знаком.
Глава 38
ПОД ДОЖДЕМ В СЕСТ
Весь день через палубу корабля перекатываются валы, а дикий ветер с Геллеспонта заваливает судно набок. Если бы он дул нам прямо в лоб, мы ничего бы не смогли поделать – как сказал капитан, нас просто захлестнуло бы волнами. Пока мы еще держимся, однако ветер действительно дует с севера, из тех краев, которые, по слухам, необитаемы из-за невероятного количества пчел. Итак, оттянув парус к правому борту насколько возможно, мы то на своей толстенькой «Навзикае» переваливаем через гребни волн на вздувшемся гневно море, то несемся со скоростью боевой колесницы. Вот сейчас мы проплываем мимо какого-то острова, который моряки называют Лодкой.
Если это и лодка, то лодка горящая, ибо именно здесь, по их словам, находилась кузня бога-кузнеца, и парусом для этой «лодки» служит дым, что поднимается над божественным «горном». Моряки говорят, что бог этот однажды сделал из металла себе помощниц, однако его чудесное творение было уничтожено аргивянами.
За исключением капитана, нескольких матросов и меня, все остальные на судне страдают от морской болезни. Капитан заверил меня, что ничего страшного в этом недуге нет и болезнь пройдет сама, как только немного успокоится море; он говорит, что это всего лишь шутки морского бога, который помогает сохранить на судах запасы пищи, не давая прожорливым пассажирам съесть все и заставляя их отдавать ему то, что они уже успели слопать.
Правду он говорит или нет, но морская болезнь сразила всех спартанцев, Ио, госпожу Дракайну и даже многих моряков. Поскольку лишь несколько человек осталось на ногах, каждый из них на учете, и я помогаю матросам, которые как-то умудряются держать курс: то налегаю на рулевое весло, то вместе с матросами натягиваю парус, то даже взбираюсь на мачту (что очень трудно, ибо дерево и канаты страшно отсырели), спуская или, наоборот, поднимая парус. А «Навзикая» продолжает то вставать на дыбы, точно Пегас, то рыть волны носом, как кабан, из-за чего обычно довольно нудный повседневный труд моряков превращается в настоящее, опасное и увлекательное соревнование с морем. Я думаю, сколь замечательна жизнь моряка, и мечтаю тоже стать членом этой команды, жить, как все моряки!
Однако капитану пока ничего об этом не говорю.
Ох, честное слово, море чуть не сыграло со мной чересчур злую шутку! Я стоял у перил, когда вдруг почувствовал, что палуба уходит из-под ног и я лечу в воду; однако волна тут же подхватила меня, подняла и вышвырнула на палубу чуть в стороне от грот-мачты. По счастью, я приземлился прямо на ноги. Теперь вся команда поглядывает на меня с особым уважением. Однако же я боюсь, что в следующий раз море, решив, что я возгордился, может швырнуть меня головой о палубу или же я позорно шлепнусь на задницу, и потому стараюсь вести себя скромно и вместе со всеми восхваляю дикое величие разгулявшейся стихии. А потом, стоило мне улучить минутку, я даже принес в дар богу моря монетку, которую обнаружил в уголке своего старого хитона – его Ио предложила мне надеть из-за проливного дождя.
К полудню пронзительный ветер принес еще и дождь. Капитану, подошедшему ко мне перекинуться парой слов, я случайно обмолвился о принесенной в дар медной монетке и заметил, что хоть это и ничтожная жертва, она все же, по-моему, была принята.
Он согласился с этим и рассказал мне историю (которую я на всякий случай записал) о царе Поликрате, которому так везло на войне, что он без труда покорял любой город и побеждал любую армию, посланную против него. Поликрат был союзником египетского царя, в те времена самого могущественного монарха на земле, и его большим другом. И вот однажды египетский царь забеспокоился о судьбе друга и сказал Поликрату: «Знаешь, если боги и возносят человека высоко, то лишь для того, чтобы потом низринуть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Что ж, пусть для тебя я раб. Ты ведь у нас командир, тебе подчиняются все на борту. Но если я и раб, то никак не вспомню, чей именно. А пока что я твой слуга – я никогда не назову себя твоим рабом! – и пришел просить, чтобы ты освободил эту женщину по имени Дракайна. Она никакого зла мне не причинила. Или, может, она причинила зло тебе?
– Нет, – сказал он. – Мы освободим ее утром.
– Тогда позволь мне сплавать на корабль. Я передам страже, что ты приказал освободить ее.
Он с любопытством посмотрел на меня.
– Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?
– Конечно.
– Ладно, оставайся здесь. – Он повернулся к спартанцам и приказал одному из них:
– Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину.
Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.
Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.
– Пойдем-ка со мной, Латро, – сказал мне Пасикрат. – Тебе известно, что здесь такое?
– Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему – не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я думаю, это герой, который здесь похоронен.
– Да, это герой, – сказал Пасикрат. – Когда наши воины откопали тело Леонида – точнее, куски, которые сумели отыскать, – то отослали его в Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в руках, на которое была надета голова Леонида.
Мы пошли дальше, и я спросил его, почему здесь пахнет тухлым яйцом, причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.
– Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода в них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а вонючая, противная на вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае, так говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть ворота к горячим источникам.
– Туда мы и направляемся? – спросил я.
– Нет, мы дойдем только до разрушенной стены. Мы уже ходили туда сегодня днем, до того, как ты вышел из моря. А теперь я и тебе хочу показать это место и рассказать, что здесь произошло. Ты, конечно, все забудешь, но, как мне кажется теперь, ты стал «ушами богов»: они все слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты слышал, поэтому ты и забываешь все. А мне хочется, чтобы боги знали о подвиге Леонида.
– Это, наверное, вон там? – показал я. – Где сидит какой-то мужчина и расчесывает волосы? – Я хорошо видел его при свете луны; обнаженный мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные темные кудри гребнем из светлой раковины.
– Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?
– Да, – кивнул я. – И еще одного – тот сейчас метнет диск. Но это, видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!
– Тебе, должно быть, духи привиделись, – сказал Пасикрат. – Здесь Леонид и его воины тренировались перед битвой – и готовились к смерти. Мы с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.
– Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты уничтожена? – спросил я.
– У Леонида не было армии: всего лишь отряд в три сотни воинов и несколько тысяч рабов – он первым вооружил наших рабов. Еще у него была примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал в своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины, а половину – погонщики мулов и тому подобная шваль.
– Но это же совершенно невозможно! – воскликнул я. – Невозможно с такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском гигантского войска.
– Так думал и Великий царь. – Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. – Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты плачешь, Латро, ты же не спартанец?
– Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть, принимал в ней участие. Но я совершенно не помню ее.
В стене перед нами виднелась небольшая дверца; с моими последними словами она приоткрылась, и седобородый человек в латах вышел нам навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я описал его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.
– Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий. Он знает языки всех животных. – Пасикрат говорил совершенно спокойно, однако страшное напряжение все же чувствовалось в нем, ибо он изо всех сил старался подавить страх и держать себя в руках.
Еще мгновение – и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было бледным и печальным, но единственный глаз яростно поблескивал в лунном свете, точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то непонятное, провел рукой перед моим лицом и исчез.
А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как и я, двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках – прямоугольный щит.
Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:
– Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного шара.
Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта! Выполним же с честью свой священный долг и будем достойны нашего повелителя! – И все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким словам.
Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня понимают, и сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.
Вновь повернувшись, я понял, зачем выкрикивал эти призывы: тесная группа людей пыталась пробиться, вступив в рукопашную схватку и прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры подбадривали кнутами. Впрочем, бояться было особенно нечего: врагов было не больше тридцати.
По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй.
Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели с большей скоростью, насквозь пробивая тяжелые щиты наших врагов и их латы. После первого броска полдюжины врагов осталось лежать на земле, после второго – еще больше; и тогда воины выхватили мечи.
Я снова скомандовал – и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону холма с кличем: «Кассий!»
Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем; его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть мне в глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который восседал на троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться не было, да и дыхания не хватало.
Я с силой взмахнул Фалькатой и глубоко рассек его гоплон. Клинок при этом безнадежно застрял в рассеченной бронзовой пластине, и он одним поворотом руки вырвал его у меня из рук.
Обезоруженный, я все еще преграждал ему путь, отражая удары его меча щитом, однако, к сожалению, постоянно отступая. Воины справа и слева от него были убиты, упал и я, хоть и не знаю почему. Он бросился куда-то мимо меня, однако я вывернул руку со щитом и, не успев подняться, что было силы ударил его по спине.
Но почему-то в руке у меня оказался вовсе не щит, а край плаща. И сам я, как оказалось, спал, завернувшись в этот плащ. Я сел и протер глаза; в ушах все еще звучал грохот битвы. Всюду валялись ничком убитые в лужах собственной крови – но мертвецы вдруг стали превращаться в обыкновенных спящих людей, которые не только дышали, но и порой шевелились. Леонид показался мне умирающим костром. Я встал и увидел армию Великого царя, гордых всадников и съежившихся от страха рекрутов – все они будто таяли во тьме на склонах Каллидрома.
Больше я спать не мог, да мне и не хотелось. Я разжег костер и немного поболтал с Дракайной, которая тоже не спала. Она сказала, что Фальката – это имя, которое я дал своему мечу, и что не все подобные мечи носят такое имя.
Затем, вспомнив о карте побережья, которую рисовал нам капитан, и о том, как я боролся с Пасикратом на палубе, я быстренько описал все это в дневнике; не забыл я и о нереиде Тое, и о своем сне. Сейчас уже встала и маленькая Ио. Она прочитала мне, что написано на колоннах гробницы. Там три надписи. Первая гласит:
Пелопоннес!
Четырехтысячное войско лучших да
Миллиона три наемников презренных -
И все мертвы.
Вторая:
Мудрец Мегистий здесь покоится в могиле,
Он с нашим войском шел от берегов Сперхея,
Предвидя смерть свою заранее.
Но, однако ж,
Он гибель предпочел, а господина не покинул.
Третья:
О, возвести всему Лакедемону: страну спасая,
Мы тирана не молили о милости и пали,
Подчиняясь родины законам.
Кто-то из моряков, услышав, как Ио читает эти стихи, которые нам с ней обоим показались прекрасными, сказал, что написал их один старик по имени Симонид, однако лично он со стариком этим не знаком.
Глава 38
ПОД ДОЖДЕМ В СЕСТ
Весь день через палубу корабля перекатываются валы, а дикий ветер с Геллеспонта заваливает судно набок. Если бы он дул нам прямо в лоб, мы ничего бы не смогли поделать – как сказал капитан, нас просто захлестнуло бы волнами. Пока мы еще держимся, однако ветер действительно дует с севера, из тех краев, которые, по слухам, необитаемы из-за невероятного количества пчел. Итак, оттянув парус к правому борту насколько возможно, мы то на своей толстенькой «Навзикае» переваливаем через гребни волн на вздувшемся гневно море, то несемся со скоростью боевой колесницы. Вот сейчас мы проплываем мимо какого-то острова, который моряки называют Лодкой.
Если это и лодка, то лодка горящая, ибо именно здесь, по их словам, находилась кузня бога-кузнеца, и парусом для этой «лодки» служит дым, что поднимается над божественным «горном». Моряки говорят, что бог этот однажды сделал из металла себе помощниц, однако его чудесное творение было уничтожено аргивянами.
За исключением капитана, нескольких матросов и меня, все остальные на судне страдают от морской болезни. Капитан заверил меня, что ничего страшного в этом недуге нет и болезнь пройдет сама, как только немного успокоится море; он говорит, что это всего лишь шутки морского бога, который помогает сохранить на судах запасы пищи, не давая прожорливым пассажирам съесть все и заставляя их отдавать ему то, что они уже успели слопать.
Правду он говорит или нет, но морская болезнь сразила всех спартанцев, Ио, госпожу Дракайну и даже многих моряков. Поскольку лишь несколько человек осталось на ногах, каждый из них на учете, и я помогаю матросам, которые как-то умудряются держать курс: то налегаю на рулевое весло, то вместе с матросами натягиваю парус, то даже взбираюсь на мачту (что очень трудно, ибо дерево и канаты страшно отсырели), спуская или, наоборот, поднимая парус. А «Навзикая» продолжает то вставать на дыбы, точно Пегас, то рыть волны носом, как кабан, из-за чего обычно довольно нудный повседневный труд моряков превращается в настоящее, опасное и увлекательное соревнование с морем. Я думаю, сколь замечательна жизнь моряка, и мечтаю тоже стать членом этой команды, жить, как все моряки!
Однако капитану пока ничего об этом не говорю.
Ох, честное слово, море чуть не сыграло со мной чересчур злую шутку! Я стоял у перил, когда вдруг почувствовал, что палуба уходит из-под ног и я лечу в воду; однако волна тут же подхватила меня, подняла и вышвырнула на палубу чуть в стороне от грот-мачты. По счастью, я приземлился прямо на ноги. Теперь вся команда поглядывает на меня с особым уважением. Однако же я боюсь, что в следующий раз море, решив, что я возгордился, может швырнуть меня головой о палубу или же я позорно шлепнусь на задницу, и потому стараюсь вести себя скромно и вместе со всеми восхваляю дикое величие разгулявшейся стихии. А потом, стоило мне улучить минутку, я даже принес в дар богу моря монетку, которую обнаружил в уголке своего старого хитона – его Ио предложила мне надеть из-за проливного дождя.
К полудню пронзительный ветер принес еще и дождь. Капитану, подошедшему ко мне перекинуться парой слов, я случайно обмолвился о принесенной в дар медной монетке и заметил, что хоть это и ничтожная жертва, она все же, по-моему, была принята.
Он согласился с этим и рассказал мне историю (которую я на всякий случай записал) о царе Поликрате, которому так везло на войне, что он без труда покорял любой город и побеждал любую армию, посланную против него. Поликрат был союзником египетского царя, в те времена самого могущественного монарха на земле, и его большим другом. И вот однажды египетский царь забеспокоился о судьбе друга и сказал Поликрату: «Знаешь, если боги и возносят человека высоко, то лишь для того, чтобы потом низринуть его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50