Я понял, что спорить с этим н е т бесполезно.
— Сесил хочет поближе познакомиться с городом, — объяснила его мамаша. — Кино можно посмотреть дома. Он давно уже мечтал побывать в Лондоне. Прогулка по городу будет полезна для его воспитания.
— Тогда пойдемте в Вестминстерское аббатство, — предложил я.
Безусловно, подрастающему поколению полезно знакомиться с памятниками седой старины. В Вестминстерском аббатстве он осмотрит могилы великих людей и сам выберет себе место, где его похоронят впоследствии. Кроме того, в Вестминстерском аббатстве все дамы должны снимать шляпы.
— Нет! — сказал Сесил.
— Он хочет увидеть убийства, — объяснила мать Флосси.
Она сказала это так просто, будто в этом желании не было ничего необыкновенного. Но, к сожалению, об убийствах заранее не извещают в газетах, и я не имел ни малейшего представления о том, какие убийства назначены на сегодня.
— Он всегда читает об убийствах в газетах, — объяснила почтенная дама.
— О, понимаю, понимаю! — закричал я. — Он хочет пойти в музей восковых фигур. Там есть изображения всех знаменитых убийц.
— Нет! — сказал Сесил.
— Он хочет посмотреть места, где происходили убийства, — объяснила мать Флосси, слегка раздраженная моей непонятливостью. — Он вырезал из газет все адреса этих мест и хочет, вернувшись домой, похвастать перед товарищами, что побывал в тех местах. Я облегченно вздохнул.
— Мы поедем на извозчике, — сказал я. — Один извозчик повезет нас по всем адресам. Нам даже не придется выходить из пролетки.
— Может быть, лучше поедем на омнибусе?
— Нет, на извозчике, — твердо сказал я. В извозчичьей пролетке легче укрыться от посторонних взоров. Нужно только, чтобы у нее был поднят верх.
— Пусть будет по-вашему, — сказала Флоссина мамаша. — Я лично ничего не имею против извозчика. Сесил, ты слышишь, что говорит джентльмен? Мы поедем на извозчике.
— Угу, — пробурчал Сесил, как будто хотел сказать: «Не поверю, пока сам не увижу».
Часы тянулись мучительно. Эта экспедиция изрядно облегчила мой кошелек. Оказывается, все лучшие убийства происходили отчего-то в самых отдаленных концах, и за поездку туда извозчики дерут немилосердно. Сесил вовсе не принадлежал к числу тех, кто при близком знакомстве кажется лучше, чем с первого взгляда. Я даже берусь утверждать, что думают о нем хорошо только те, кто никогда не видал его. Мрачное однообразие нашего путешествия раздражало меня. Извозчик вез нас от одного страшного дома к другому. Подъехав к зданию, в котором было совершено убийство, Сесил слезал с пролетки и начинал заглядывать в окна. С жадностью пожирал он глазами то место, где было совершено преступление. Потом возвращался и начинал читать о нем лекцию. Да, он действительно знал назубок отделы происшествий всех лондонских газет. По части преступлений это был ученейший профессор.
— Зверское убийство в Кеннинг-Тауне, — объявил он.
— Правда, милый? — спрашивала мать, с любовью глядя на сына и с гордостью на меня. — В этом самом доме?
— В этом самом доме, — с мрачной важностью отвечал Сесил. — Здесь убит Джемс Поттер. Его нашли в семь часов утра в кухне под водопроводной раковиной. Горло у него было перерезано от уха до уха. Зарезал Поттера брат его квартирной хозяйки. Убийцу повесили в Пентонвилльской тюрьме.
И мы поехали дальше.
— Зверское убийство на улице Бинг.
— В этом самом доме, милый?
— Да, в этом самом доме. Тело нашли в погребе в состоянии разложения. Убийство, по всей вероятности, было совершено каким-то тупым инструментом.
III
В шесть сорок я проводил их на вокзал. Стараясь не глядеть на розовую шляпу, которая высунулась из вагонного окна и посылала мне приветствия, я бросился с перрона на улицу. Похудевший, бледный и замученный, вскочил я на извозчика и велел ему везти меня к Акриджу. На улице Эрондел, где жил Акридж, никогда еще не случалось убийство, но я решил, что настало время совершить его.
Общество Сесила парализовало во мне все добрые чувства, приобретенные благодаря воспитанию, и в душе моей пробудились кровожадные, зверские инстинкты. Когда Сесил снова вернется в столицу, я отвезу его в тот самый дом, где было совершено «зверское убийство на улице Эрондел».
— Ага, старина! — крикнул Акридж, увидя меня. — Заходи, дружище, заходи. Рад тебя видеть. Удивлялся, почему ты так долго не ехал.
Он лежал в постели, но у меня сразу появились подозрения, что предо мною гнусный симулянт. Я отказался верить в его вывихнутую лодыжку.
— Я читаю твою книгу, старина, — сказал Акридж с деланной беззаботностью.
Он размахивал в воздухе единственным романом, который я написал в своей жизни. Но в душе моей кипела такая черная злоба, что даже упоминание о моем романе не смягчило меня.
— Гениальная книга! Именно гениальная, другого слова и не подыщешь. Превосходная книга! Черт побери, я рыдал над ней, как ребенок.
— А между тем критики утверждают, что роман у меня юмористический, — холодно заметил я.
— Я рыдал от смеха, — торопливо объяснил Акридж.
Я с отвращением глядел на него.
— Где ты держишь свои тупые инструменты? — спросил я.
— Что?
— Свои тупые инструменты. Мне нужен тупой инструмент. Дай мне тупой инструмент. Ради Бога, скажи, нет ли у тебя какого-нибудь тупого инструмента?
— У меня есть безопасная бритва.
Я устало опустился на кровать.
— Ой! — закричал он. — Осторожнее! У меня болит нога.
— У тебя болит нога! — сказал я с демоническим хохотом. Так, должно быть, хохотал брат квартирной хозяйки, перерезая горло Джемсу Поттеру. — Какое мне дело до твоей ноги?
— Ничего серьезного, — успокоительно сказал Акридж. — Обыкновеннейший вывих. Просто придется поваляться в постели два-три денька. Вот и все.
— Понимаю, — сказал я. — Ты валяешься в постели до тех пор, пока эта проклятая женщина и ее поганый сынок не уберутся из Лондона.
Лицо Акриджа перекосилось от удивления и горя:
— Неужели она тебе не понравилась? А мне казалось, что вы просто созданы друг для друга… Кстати, как ты провел с ними время?
Я в нескольких язвительных словах описал свои муки.
— Мне жаль тебя, старина, — сказал Акридж, когда я закончил. — Честное слово, жаль. Клянусь тебе всем на свете, я не подозревал, что взвалил на тебя такую обузу. Но тут дело касалось жизни и смерти. У меня не было другого выхода. Флосси настояла на этом и ни за что не хотела уступить.
— Кто такая твоя чертова Флосси? — спросил я.
— Что? Флосси? Ты не знаешь, кто такая Флосси? Возьми себя в руки, старина. Ты должен ее вспомнить! Служит в трактире «Корона», невеста Свирепого Биллсона. Неужели ты забыл Флосси? А она еще вчера уверяла меня, что у тебя удивительно красивые глаза.
И я, наконец, вспомнит. Мне стало стыдно, что я мог забыть эту девушку
— с такой яркой и крикливой внешностью.
— Помню, помню. Та самая, которую ты привел на обед к Джорджу Тэпперу? Скажи, простил тебя Тэппер с тех пор или нет?
— Между нами все еще есть холодок, — признался Акридж. — Тэппер ужасно злопамятен. Это большой недостаток. Он неплохой товарищ, но не то, что ты. Человек он, конечно, превосходный, но ему недостает проницательности. Он не понимает, что друзья должны помогать друг другу в трудные минуты. Ты — дело другое.
— Если бы я не был так измучен, я зарезал бы тебя твоею безопасною бритвой. Надеюсь, ты заставил меня столько выстрадать из-за какого-нибудь чрезвычайно серьезного дела. Скажи, что это ты затеваешь?
— Дело в том, старина, что вчера ко мне пришел Биллсон.
— Я встретил его несколько дней тому назад и дал ему твой адрес.
— Да, он рассказывал мне.
— Ну, что же дальше? Ты снова стал его антрепренером?
— Да. Для этого он ко мне и заходил. Наш контракт до сих пор остается в силе, и он не имеет права выступать без моего согласия. А между тем его вызвал на бой Альф Тодд, из цирка «Универсаль».
— Этот цирк почище того, в котором он выступал прошлый раз, — сказал я. — Сколько ему предлагают?
— Двести фунтов стерлингов.
— Двести фунтов стерлингов! Но ведь Биллсон совсем неизвестный боксер.
— Неизвестный? — вскричал Акридж, глубоко уязвленный. — Что ты? что ты? Весь боксерский мир только и говорит, что о Биллсоне. Ведь он избил чемпиона среднего веса.
— Он избил его на улице, а не на арене. И никто не видел, как он его бил.
— Такие вещи сразу становятся известны.
— Но неужели, действительно, двести фунтов стерлингов?
— Это еще грош, старина, сущий грош. Поверь мне, скоро настанет время, когда мы будем загребать десятки тысяч, но, конечно, и двести фунтов — деньги. Ну, значит, приходит ко мне Биллсон и говорит, что скоро состоится его выступление. Когда я узнал, что получу половину, я подпрыгнул от радости. Можешь себе представить, как я был огорчен, когда в дело вмешалась Флосси — и все мои планы полетели к чертям.
— Ничего не понимаю. Какое отношение имеет Флосси ко всему этому делу? Как она могла в него вмешаться?
— Она запретила ему выступать на арене, старина, вот и все.
— Запретила выступать на арене?
— Да. С самым беззаботным видом она заявила, что не позволит ему портить свою красивую внешность. Вдумайся в эти слова, старина! Она, видишь ли, не хочет, чтобы он искалечил свое прекрасное личико. Да его личико давным-давно искалечено! На его роже ни одного живого места не осталось. Я спорил с нею ровно час, но ничего не добился. Избегай женщин, старина, они не имеют рассудка.
— Ручаюсь тебе, что я буду самым старательным образом избегать Флоссину маму.
— Флоссина мама спасла все дело. Это редкостная женщина. Она приехала в последнюю минуту и спасла меня буквально от гибели. У нее есть такой обычай — по временам наезжать в Лондон. Флосси очень любит и уважает ее, но не может пробить в ее обществе больше десяти-двенадцати минут. Мамаша действует ей на нервы.
Я почувствовал горячую симпатию к будущей миссис Биллсон. Эта девушка, по-моему, совсем не так глупа, как утверждает Акридж.
— И вот Флосси прибежала ко мне со слезами и стала умолять меня убрать куда-нибудь ее мамашу. Я согласился, но поставил одно условие. Я потребовал, чтобы Флосси разрешила Биллсону выступать в «Универсале». Девушка запрыгала от радости. Вот что значит семейная нежность. Она так обрадовалась, что сразу же дала свое разрешение и расцеловала меня в обе щеки. Остальное, старина, тебе известно.
— О, да, остальное мне очень хорошо известно.
— Никогда, — торжественно сказал Акридж, — никогда в жизни я не забуду, что ты сделал для меня сегодня, дорогой друг.
— Ладно, ладно. Не пройдет и недели, как ты возложишь на меня какое-нибудь новое гнусное поручение.
— Но, старина…
— Когда состоится выступление Биллсона?
— Ровно через неделю. Надеюсь, ты не откажешься прийти посмотреть. Я боюсь, что мои нервы не выдержат. Мне хочется, чтобы в этот день рядом со мной находился добрый, отзывчивый друг.
— Непременно приду. Разреши мне угостить тебя обедом перед этим роковым выступлением.
— Да, ты истинный друг! — сказал Акридж растроганно. — А вечером, после выступления, я устрою банкет в твою честь. Ты запомнишь этот банкет на всю жизнь! У меня будет куча денег, старина, куча денег.
— Да, если Биллсон выиграет. А если он будет побит?
— Побит? Он не может быть побит! Кто его побьет? Ты говоришь нестерпимые глупости. Ведь ты сам видел его несколько дней тому назад. Неужели он показался тебе слабым и хилым?
— Нет, напротив, он необыкновенный силач! — воскликнул я.
— Еще бы. По-моему, морской воздух благотворно повлиял на него и сделал его еще сильнее. Не сомневаюсь, что он скоро станет мировым чемпионом тяжелого веса.
IV
Никогда еще мне не приходилось бывать в «Универсале». Меня удивил этот фешенебельный цирк. Какие изящные туалеты на дамах, какие безукоризненные смокинги на джентльменах! В других цирках публика держится шумно и развязно. Здесь же царит торжественная тишина, как в церкви.
Вот на арену вышел Свирепый Биллсон.
Действительно, внушительная внешность у этого морского чудовища. Мускулы его вздувались, словно корабельные канаты. Он постригся, и голова его стала щетинистой и шишковатой. Ни один благоразумный человек не полезет драться с таким страшным гигантом.
Противник Биллсона, мистер Тодд, оказался довольно безобразным субъектом. У него совсем не было лба, — волосы росли до самых бровей. Публика явно сочувствовала Биллсону. Его встретили одобрительным ропотом. Он понравился с первого взгляда.
— Матч в шесть раундов! — объявил распорядитель. — Свирепый Биллсон против Альфа Тодда. Прошу джентльменов перестать курить.
Джентльмены побросали сигары, и бой начался.
К счастью, мистер Тодд с самого начала повел себя так, что не дал Свирепому Биллсону проявить свое роковое мягкосердечие. Я помнил, как Биллсон однажды проиграл битву только потому, что отнесся к противнику с сентиментальною жалостью. Но на этот раз бояться было нечего, так как ни один человек на земле еще не жалел Альфа Тодда.
1 2 3