– Отец, – заметил Асканий, – мы отошли от своих кораблей уже на две мили. Предоставим Меллонии и ее друзьям самим похоронить кентавра.
Выбившиеся пряди волос упали Меллонии на уши, туника разорвалась, причем в весьма соблазнительных местах (одна грудь оказалась почти открытой). Асканий подумал, что эта дриада слишком умело демонстрирует свое горе.
– Это недалеко, – быстро сказала Меллония. – Сразу за зарослями вязов.
– Как кентавры хоронят своих мертвых? – спросил Эней. Голос его был грустным и тихим. Он с такой нежностью смотрел на Меллонию, что Асканию захотелось хорошенько встряхнуть эту противную девчонку, чтобы она не смела играть на чувствах его отца.
– В земле, как же иначе? (И еще всыпать за наглость.)
– Я хочу сказать, складывают ли они погребальный костер, чтобы сначала сжечь тело?
– Нет. Они выкапывают яму и выкладывают ее травой. Придают телу позу спящего и кладут рядом предметы, которые могут пригодиться во время путешествия в Подземный мир.
– Какие молитвы они читают?
– Каждый раз разные. Они хорошие поэты и находят нужные слова.
Тело Скакуна никто не трогал. Если бы не искаженное от боли лицо, могло показаться, что он просто заснул на солнце. Эней встал на колени и разгладил вокруг его глаз и рта гримасу боли.
– Он был совсем еще мальчик. Как его звали, Меллония?
– Скакун.
– Как ты нашла его тело?
– Меня привел сюда Бонус Эвентус.
– Скакун верил в Элизиум?
– Я не знаю этого слова. Он рассказывал о поляне и дубовой роще, где никогда не бывает Белого Сна, и где дриады живут в браке с кентаврами. Однажды он сказал, что хотел бы жениться на мне. Я подумала, что он меня просто дразнит.
– Неужели женщины твоего племени никогда не выходят замуж за кентавров? Кентавры ведь такие благородные.
(Благородные! Конечно, в конях, везущих боевую колесницу есть благородство, как, например, в Ксанфе – жеребце Ахилла. Но кому придет в голову выходить за них замуж?)
– Никогда.
– Прости меня. Он, наверное, любил тебя.
– Однажды он меня поцеловал. Не знаю, что он имел в виду, но, похоже, ему это понравилось.
– А ты любила его?
– Любила? Когда он был рядом, мне хотелось бежать по траве и плавать в реке. Я начинала задумываться о начале начал. Однажды я пошла вместе с ним посмотреть на его новорожденного брата. Он пытался встать на свои тонкие, слабые ножки. Я была так рада, когда он научился стоять. Я кормила его медовыми лепешками, и мне захотелось иметь своего ребенка. Даже если это будет мальчик с рожками. Вот и все, что я знаю. Иногда я сердилась на него, но быстро прощала.
– Если вы не выходите замуж за кентавров, кто же отцы ваших детей? Я никогда не слышал о существовании мужчины-дриады.
– Мы идем в Священное Дерево и ждем там своего бога Румина. Но, пожалуйста, не будем сейчас об этом говорить.
Они прошли через поляну, и она подвела их к небольшому песчаному участку земли.
– Здесь мы выкопаем могилу. Вокруг растут цветы, а это место пустое. Сюда ударила молния. Мы никого не убьем, кроме нескольких кустиков травы.
Меллония стояла в стороне и наблюдала, как они работают, со смешанным чувством ожидания и тревоги. Ждала ли она, что они сдерут с кентавра кожу и сделают из нее одеяло? Асканий в свою очередь исподтишка следил за ней. Он был настороже, как человек, который всю жизнь воевал или плавал по бурному морю. Булавка, украшенная пчелой, поблескивала в растрепавшихся волосах девушки. Он следил за ее руками.
Они выстлали могилу ароматными травами и аккуратно опустили на них тело.
– Осыпьте его фиалками. Они красивые, но не очень чувствительные и не ощущают боли, когда ломаешь их стебелек. Он любил фиалки. А сумка пусть останется на нем. Он никогда не расставался с гребнем и флаконом.
Эней снял с пальца кольцо – большую жемчужину, доставшуюся ему от отца, которую тот в свою очередь получил от Афродиты. Она была Энею очень дорога – размером с кусочек угля, дымчато-серая, излучающая на солнце мягкий, глубокий свет.
– Чтобы заплатить Харону, – пояснил он. – В Трое, перед тем как положить тело на погребальный костер, мы кладем умершему под язык монету.
– Это очень красивое кольцо, – сказала Меллония, – как жаль, что у Скакуна не было такого при жизни. Он очень гордился тем, как выглядит. Я подшучивала над ним: «Ты так заботишься о себе». – «Да, – отвечал он, – я хочу тебе нравиться».
– Можно, я прочту молитву?
– Да.
– Персефона, ты тоже была похищена с освещенной солнцем земли и перенесена во мрак. Когда Гадес унес тебя в Подземный мир, тебе, наверное, было столько же лет, сколько Скакуну. И ты тоже любила фиалки, гиацинты и водосбор. Побудь рядом со Скакуном в начале его одинокого пути. Покажи ему другие цветы – златоцветники. Сплети из них гирлянду и надень ему на шею.
Меллония не прервала, а скорее продолжила молитву, хотя и назвала богиню латинским именем:
– Прозерпина, расчеши ему волосы. Ему не дотянуться самому до конца гривы. Прощай, Скакун. Спи и не забывай меня, я приду к тебе в твоих снах, принесу фиалки и поцелую в губы.
– А если ты увидишь нас с Фениксом, – добавил Эней, – то знай, что хоть мы по ошибке и причинили тебе непоправимое зло, но в действительности хотели бы быть твоими друзьями.
Затем он шепотом прочел стихи, которые, как почти все сочиненные им, нравились Асканию, но были ему непонятны:
Пурпурно то, что вдали.
Гиацинты холмов,
Мурексы тирские.
Пурпурно только далекое.
Вянут фиалки в руке.
Эней отвернулся от могилы и, будто оцепенев, беззвучно зарыдал. В детстве Асканий видел, как плачет его отец. Это было, когда Креуса исчезла среди развалин Трои, когда, уплывая из Карфагена, Эней увидел дым, поднимавшийся от погребального костра Дидоны, и еще когда в бою погиб его друг.
Асканий обнимал его, утешая, будто маленького ребенка:
– Успокойся, мой дорогой. Не надо плакать из-за моей глупости.
Эней в ответ обнял сына, крепость его рук заставила вспомнить, как он силен. От других мужчин пахло кожей и бронзой, от Энея исходил запах моря – пены и свежего соленого ветра. Даже его седые волосы, которые Асканий чувствовал на своей щеке, были жесткими от соли. Асканий знал, что Эней плачет не из-за смерти кентавра; горести его скапливались, как скапливается в стужу лед на палубе корабля, и сейчас он оплакивал утраченную молодость мира, великий город, пораженный огнем, тех, кто любил его и кто ушел к Персефоне. В такие минуты можно лишь обнять и попытаться защитить своим теплом от холода воспоминаний.
На какой-то момент Асканий перестал следить за Меллонией. А когда вновь вспомнил о ней, то увидел, что Меллония вытащила из волос булавку и стояла неподвижно, будто дерево, в котором, по ее словам, она жила. Могло показаться, что она выросла прямо из земли, а не рождена матерью-дриадой. Даже протянутые вперед руки застыли в воздухе, как тонкие ветви.
Он подскочил к ней сзади, грубо обхватил обеими руками и с такой силой сдавил запястья, что она выронила булавку. Злоба своими рачьими клешнями оцарапала его душу. Ему хотелось свернуть Меллонии шею.
– Кого из нас ты собиралась заколоть?
– Сначала Энея. Затем, если получится, тебя.
Она не просила пощады, не сердилась, не была напугана. Он мог с легкостью раздавить ее, всего лишь сжав посильнее. Она была такой маленькой! Такие тонкие косточки, и так тихо и часто бьется сердце – непонятно, как оно могло поддерживать жизнь даже в таком крошечном существе. А волосы… будто спрядены из листвы и лучей солнца. И тем не менее она собиралась убить их обоих.
– Но ты ведь не сделала этого, – сказал Эней. – Почему ты не сделала, Повелительница пчел?
– Сначала я решила, что вы убили его ради добычи или развлечения. Но затем вы выкопали могилу и набрали фиалок. В твоих глазах была видна душа, переполненная болью, и я пожалела тебя.
– А моего сына?
– Он тебя любит и поэтому он – это ты. Я не могла причинить ему зло.
– Отпусти ее, Феникс.
Асканий неохотно разжал руки и тут же поспешил поднять смертоносную булавку.
– Я бы убил тебя не задумываясь, – сказал он, – если бы знал, что ты замышляешь что-то против моего отца.
Она улыбнулась ему:
– Но это ведь тоже проявление любви, разве не так? Я не могу сердиться на тебя, Феникс. Мы очень похожи. Мы готовы убить ради тех, кого любим.
– Будем друзьями, Меллония? – спросил Эней.
От таких предложений Энея никто еще не отказывался. Асканий тяжело вздохнул. Только в одном он завидовал отцу – тот с легкостью одерживал победу улыбкой, а затем отказывался от завоеванного; ему же, несмотря на красивую внешность, – а Асканий был дружен с зеркалами – приходилось добиваться своего подарками и комплиментами. Меллония взяла Энея за руку и прижала ее к своей щеке. В этом жесте не было кокетства. Она сделала это просто и естественно, как Асканий, когда он обнимал своего отца.
– Какая маленькая рука, несмотря на то, что ты великий воин. Она даже моложе, чем твое лицо. Рука мальчика, – сказала она. – Скакун был бы недоволен, что ты долго грустишь о нем. И я тоже.
Она отпустила его руку и решительно покачала головой. Локон, похожий на усик виноградной лозы, задрожал над ее ухом.
– Я не могу быть твоим другом, хоть и хочу этого.
– Но почему?
– Дриады поклялись убить тебя. Тебе нельзя здесь оставаться. Возвращайся к своим кораблям и никогда не приходи сюда один, без своих воинов. Никогда не плавай в Тибре без Дельфа. И остерегайся дубов. Тех, которые будто прислушиваются.
Эней взял ее за плечо:
– Меллония, ты ведь не собираешься опять убежать?
– Я должна.
– Как нам найти тебя?
– Мне нужно поговорить с Волумной, но я думаю…
– Что, Меллония?
– Что она не изменит своего решения и скажет, что я глупая девчонка и мне пора посетить Дерево.
– Чтобы зачать ребенка?
– Да. Волумна говорит, что ребенок излечивает мать от детских фантазий. Если это мальчик – она укрепляет свой дух, как дерево укрепляет ствол, если девочка – учится самопожертвованию, подобно кусту, отдающему свои ветви птицам.
– Я не понимаю насчет Дерева. Ты говоришь, что там к тебе придет бог?
– Он придет ко мне во сне, и я рожу ребенка.
– Но боги приходят отнюдь не во сне, если хотят, чтобы им родили ребенка. Так же как и богини, намеревающиеся стать матерью. Когда Афродита пришла к моему отцу, она была очень реальной. Он часто рассказывал о ней. Волосы цвета лазурита, мерцающее платье, будто сотканное пауком. И еще, такие специфические подробности и так много, что их просто нельзя было выдумать.
«Отец поскромничал, – подумал Асканий. – Эти «специфические подробности» представляли собой настоящий учебник любовных приемов, которые только богиня любви или очень опытная куртизанка могла освоить сама и научить им других».
– Она даже подарила ему кольцо, которое я надел Скакуну на палец.
– Наш Бог другой. Можно сказать, он вдыхает ребенка в чрево. А сейчас отпустите меня. Вы оба подвергаетесь серьезной опасности. Здесь нет деревьев дриад – слушающих дубов, но Волумна часто собирает на этом лугу фиалки.
Эней больше не удерживал Меллонию:
– Тогда приходи опять к кораблям.
Но дубовые листья уже сомкнулись за ней, будто она открыла и вновь закрыла дверь.
Эней двинулся за ней следом, когда Асканий грубо схватил его за руку – своего отца, сына богини! – и преградил ему путь:
– Нет, отец. Разве ты не слышал, что она сказала? Тебя убьют и ее тоже, а мне придется вырубить весь этот забытый Зевсом лес, чтобы найти ту сукину дочь, которую она называет королевой!
В глазах спокойного, рассудительного Энея вспыхнул огонь от охватившего его гнева.
«Сейчас одним ударом он сломает мне челюсть, – подумал Асканий. – Во всяком случае, это остановит его. И он не сможет побежать за Меллонией. Придется нести меня в лагерь, а там, чувствуя свою вину, он будет сидеть у моей постели, пока не убедится, что я поправляюсь».
– Есть другой способ, – уговаривал его Асканий, впрочем уже вполне смирившийся с перспективой сломанной челюсти. – Мы все выясним о Дереве у Повесы. И о Волумне тоже. Вот тогда, что бы ты ни решил, я пойду с тобой.
Асканий почувствовал, что отец немного расслабился.
– Ты ударил бы меня, Феникс, ведь правда? Чтобы спасти от опасности.
– Во всяком случае, попытался бы. Закинул бы тебя на плечо, как оленя, и понес в лагерь. Конечно, если бы мне удалось ударить первым, в чем я не уверен. Или тебе пришлось бы нести меня, вернее, то, что от меня осталось.
– Наверное, – сказал Эней, – впервые в жизни я благодарен тому, кто захотел, чтобы я потерял сознание. Нет, во второй. Помнишь, когда Ахилл чуть не убил меня? Перевернул мою колесницу и пытался меня переехать?
– Мне еще не было пяти, но я все помню. Как я могу забыть? Весь город следил за вами со стены, и мы с мамой тоже.
– На следующее утро я должен был вновь встретиться с ним, в разбитой колеснице, запряженной усталыми лошадьми. В эту ночь твоя мать поцеловала меня и поднесла вино. «Редкий сорт, – сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19