– Мне вздумалось написать маленький трактат о благочестии... Но что с тобой? Ты, кажется, чем-то сильно расстроен?
– Одо, этот человек издевается надо мной! Я теперь в отчаянии! Одному Богу известно, сколько я потратил на эти пиры и поездки... Не вспомню уже о том, сколько у меня вытянул этот алчный граф Понтьеский... Все потрачено, все исчезло! – продолжал Вильгельм со вздохом. – Но саксонец так и остается саксонцем, несмотря на то, что нормандская сокровищница выручила его... Дурак же я буду, если выпущу его отсюда! Жаль, что ты не видел, как он разрубил пополам мой шлем и кольчугу, будто ломкие прутья... Душа моя наполнилась скорбью и мраком!
Малье де-Гравиль коротко рассказал епископу о подвиге Гарольда.
– Не понимаю, что же в этом особенного, о чем следовало бы тебе беспокоиться, – обратился епископ к брату, – чем сильнее вассал, тем сильнее и герцог... Ведь он непременно будет твоим...
– Нет, в том-то и дело, что он никогда не будет моим! – перебил Вильгельм. – Матильда чуть-чуть не предложила ему напрямик мою прекрасную дочь в супруги, а я... Да ты сам знаешь, что я прибегал к всевозможным средствам, чтобы опутать его, но он ничем не обольщается, даже смутить его нельзя... Меня беспокоят не физическая его сила и неприступность, ум его приводит меня в отчаяние... А намеки, которые он мне делал сейчас, просто бесят меня... Но пусть бережется, не то я...
– Смею я высказать свое мнение? – перебил де-Гравиль.
– Говори, с Богом! – воскликнул герцог.
– Я позволю себе заметить, что льва не укрощают ласковым обхождением, а угрозами и скрытой силой... В чистом поле он ничего не боится, смело поборется с самым сильным врагом, но, если запутать его в ловко расставленную сеть, то он поневоле смирится... Ты, герцог, только что сказал, что не выпустишь Гарольда отсюда...
– Не пущу, клянусь святой Валерией!
– Ну так ты должен сделать, чтобы он от кого-нибудь узнал, что или Гарольд покорится тебе или подвергнется вечному заточению... Пусть покажут ему, что из твоих подземных темниц не в состоянии вырваться ни один богатырь! Я знаю, что для саксонцев дороже всего свобода и что при одной мысли о заключении вся их храбрость исчезнет.
– Я понял тебя, ты молодец! – произнес Одо.
– Гм! – промычал герцог. – Опасаясь, чтобы он не узнал от Хакона и Вульфнота, на что я способен решиться, жалею, что я разлучил его с ними после первого их свидания.
– Вульфнот совершенно превратился в нормандца, – заметил, улыбаясь, епископ. – Он вдобавок влюблен в одну из наших красавиц и едва ли думает о возвращении на родину; Хакон же наоборот наблюдателен и подозрителен.
– Вот его и надо присоединить к Гарольду! – сказал де-Гравиль.
– Судьба назначила мне роль вечного интригана, – простонал герцог в порыве откровенности, – я тем не менее люблю статного графа и от души желаю ему добра, поскольку это согласуется с моими претензиями на трон Эдуарда.
– Разумеется, – подтвердил епископ.
ГЛАВА 4

Вскоре после этого разговора лагерь был перенесен в Байе. Герцог не изменил своего общения с Гарольдом, но постоянно уклонялся от разговора, когда граф заявлял, что ему пора возвратиться в Англию, где ждут его важные государственные дела. Вообще он старался как можно меньше быть с ним наедине и поручал Одо и де-Гравилю развлекать его. Теперь Гарольда появились серьезные подозрения; де-Гравиль прожужжал ему уши неправоподобными рассказами о хитрости и бесчеловечности герцога, а Одо прямо высказал, что Гарольд не скоро вырвется из Нормандии:
– Я уверен, что тебе хватит времени помочь мне изучить язык наших предков. Этот Байе – единственный город, в котором старинные нравы и обычаи сохранились во всей своей чистоте. Большинство населения говорит по-датски, и я был бы чрезвычайно обязан тебе, если б ты согласился давать мне уроки этого языка; я довольно понятливый ученик и в течение одного года усвоил бы его настолько, что мог бы читать датские проповеди.
– Ты, должно быть, изволишь шутить, почтеннейший епископ, – произнес Гарольд серьезно, – тебе ведь хорошо известно, что я обязан уехать отсюда на следующей неделе.
– Советую тебе, дорогой граф, не высказывать своего намерения герцогу, – предостерег Одо, смеясь, – ты и без того уже раздосадовал его своей неосторожностью, а ты мог убедиться, что он страшен в гневе.
– Ты просто клевещешь на герцога, стараясь уверить меня в том, что он способен нанести своему доверчивому гостю какое-нибудь оскорбление! – воскликнул Гарольд с негодованием.
– Он смотрит на тебя вовсе не как на гостя, а как на выкупленного пленника... Впрочем, не отчаивайся: нормандский двор ведь не понтьеская темница, а узы твои будут сплетены из цветов!
Заметив, что Гарольд готов ответить дерзостью, де-Гравиль под каким-то предлогом отошел с ним в сторону и шепнул по-английски:
– Ты напрасно так откровенничаешь с этим епископом, он передаст все твои слова Вильгельму, который действительно не любит шутить.
– Вот уж не первый раз Одо намекает мне, что герцог может прибегнуть к насильственным мерам, да и ты тоже, конечно, с добрым намерением предостерегал меня и возбуждал мою подозрительность... Спрашиваю тебя прямо, как честного человека и благородного рыцаря, есть ли у тебя основание предполагать, что герцог намерен задержать меня у себя как пленника под тем или другим предлогом?
Согласившись быть участником интриги, де-Гравиль утешал себя тем, что, посоветовав герцогу использовать прием запугивания Гарольда, он угождал и своему строгому повелителю и предостерегал на самом деле графа.
– Граф Гарольд, честь моя повелевает мне ответить тебе откровенно: у меня есть основание думать, что Вильгельм задержит тебя до тех пор, пока он не убедится, что ты исполнишь некоторые его желания.
– Ну, а если я настою на своем отъезде, не удовлетворив этих... желаний?
– В таком случаев каждом замке есть такие же глубокие темницы, как у графа Понтьеского; но где же ты найдешь второго Вильгельма, который освободит тебя от этого Вильгельма?
– В Англии есть король, могущественнее Вильгельма, и есть воины, не уступающие в храбрости нормандцам.
– Герцог не принимает во внимание это обстоятельство: он знает, что, хотя король Эдуард и может, но, извини меня за излишнюю откровенность, едва ли из-за тебя стряхнет с себя свою привычную апатию. Не принял же он никаких решительных мер, чтобы освободить твоих родственников... Откуда ты знаешь, быть может, король, под влиянием некогда горячо любимого им Вильгельма, даже обрадуется, избавившись от тебя, как от весьма опасного подданного?... Верю, что английский народ чрезвычайно высоко ценит тебя, но когда с ним нет любимого вождя, который мог бы воодушевить его, то в народе нет единодушия, а без этого он бессилен. Герцог хорошо изучил Англию... Кроме того, он в родстве с твоим честолюбивым братом Тости, который не задумывается очернить тебя в глазах народа и поможет герцогу удержать тебя здесь, чтобы возвысится самому. Из всех английских вождей один Гурт стал бы печалится о тебе, наследники Альгара и Леофрика во вражде с тобой; если б ты расположил их заранее в свою пользу, то они могли бы заступиться за тебя или повлиять на короля и народ, чтобы выручить тебя... Как только тебя не будет в Англии, то там позже или раньше произойдут ссоры и распри, которые отвлекут всех от отсутствующего пленника, так как каждому своя рубашка ближе к телу... Видишь, я знаю характер твоих земляков и этим большею частью обязан Вильгельму – ему сообщается всякая новость из Англии.
Гарольд молчал. Он только теперь осознавал, какой опасности подвергся, отправившись в Нормандию.
– Все твои замечания полностью верны, – ответил граф, – исключая характеристику Гурта; ты напрасно смотришь на него, только как на моего вассала... Да будет тебе известно, что ему нужна только цель, чтобы во всех отношениях превзойти даже отца, а цель нашлась бы, когда он узнал, что мне нанесено оскорбление. Поверь, что он явился бы сюда с тремя сотнями кораблей, вооруженными не хуже тех, при помощи которых Нейстрия некогда была отнята у короля Карла. Эти корабли потребовали бы моего освобождения и добились бы его.
– Предположим, что так, но Вильгельм, отрубивший одному из своих подданных руки и ноги за то, что этот несчастный как-то пошутил над его происхождением, способен выколоть глаза пленнику, а без глаз самая способная голова и самая твердая рука стоят немногого.
Гарольд невольно вздрогнул, но скоро оправился и проговорил с улыбкой:
– Мне кажется, что ты преувеличиваешь жестокость Вильгельма, ведь, даже предок его, Ролло, не творил таких ужасов... О каких же его желаниях говорил ты?
– Ну, это уж сам должен угадать или узнать от герцога... Да, вот он, кстати, сам!
К ним, действительно, приблизился в эту минуту герцог, отставший от компании, и, извинившись любезно перед Гарольдом за долгое отсутствие, поехал рядом с ним.
– Кстати, – сказал он вскользь, – сегодня вечером у тебя будут гости, общество которых, как я думаю, для тебя будет приятнее моего, а именно – Хакон и Вульфнот. Я очень привязан к последнему; первый же слишком задумчив и годится скорее в отшельники, чем в воины... Да, я чуть не забыл рассказать тебе, что недавно у меня был гонец из Фландрии, который привез некоторые новости, интересные и для тебя: в Нортумбрии, графстве твоего брата Тости, происходят ужасные беспорядки; говорят, будто вассалы Тости выгоняют его и намерены избрать себе другого графа, кажется, одного из сыновей Альгара... Так ведь звали недавно умершего вождя? Это очень некрасивая история, тем более, что здоровье моего дорогого брата Эдуарда сильно пошатнулось... Да хранят его все святые!
– Да, это неприятные новости, – проговорил Гарольд, – они, вероятно, послужат мне извинением, когда я буду настаивать на своем отъезде в самое ближайшее время. Я очень благодарен тебе за твое радушное гостеприимство и за то, что ты так великодушно помог мне вырваться из когтей твоего вассала. – Гарольд сделал ударение на этом слове. – Если б я вернул тебе ту сумму, которой ты выкупил меня, то оскорбил бы тебя, дорогой герцог, но я надеюсь, что твоя супруга и прелестные дети не откажутся принять от меня определенные дары... Впрочем, об этом поговорим потом, а теперь я попросил бы тебя одолжить мне один из твоих кораблей.
– Ну, милый гость, мы еще успеем поговорить о твоем отъезде. Взгляни-ка лучше на этот замок, у вас, в Англии, не существует подобных зданий; ты только полюбуйся на его рвы и стены!
– Грандиозное здание! Извини меня, если я настаиваю на...
– Я повторяю, что в Англии нет подобных неприступных замков, – перебил герцог.
– Но зато у нас есть Салисбурийская долина и Ньюмаркетская высота; это такие громадные крепости, в которых могут поместиться пятьдесят тысяч человек; щиты же наших воинов тверже всяких нормандских стен.
– Может быть, – воскликнул Вильгельм, кусая губы. – Знаешь ли, что в этом замке нормандские герцоги обычно держат своих самых важных пленников... Ты же, мой благородный пленник, заключен в моем сердце, из которого нелегко вырваться, – добавил герцог шутливо. Взоры беседовавших встретились: взгляд Вильгельма был мрачен и злобен, Гарольд же смотрел на него с красноречивым укором. Герцог Нормандский отвернулся: губы его дрожали, а лицо стало мрачным, как ночь.
Через несколько секунд он пришпорил коня и поскакал вперед, прекратив таким образом разговор с Гарольдом. Кавалькада остановилась потом у какого-то замка, где было решено провести эту ночь.
ГЛАВА 5

Когда Гарольд вошел в комнату, отведенную ему в замке, он нашел в ней Вульфнота и Хакона. Рана, полученная им в борьбе с бретонцами и открывшаяся от движений, стала предлогом провести остаток вечера наедине со своими родственниками.
Молодые люди рассказали без утайки все, что знали о герцоге, и Гарольд окончательно убедился в том, что ему расставлена ловушка. В конце концов даже Вульфнот сознался, что герцог был далеко не таким честным, откровенным и великодушным, каким старался казаться. Это объяснялось плохим обращением с Вильгельмом его родных, козни которых он мог разрушить только хитростью, и он с самых юных лет научился лукавить и притворяться: убедившись, что добром часто ничего не сделаешь, он поневоле вынужден был прибегнуть к злу.
Гарольд вспомнил прощальные слова короля Эдуарда и пожалел, что не послушался его предостережения. В особенности беспокоили его полученные им через герцога сведения из Англии; они подтверждали его уверенность в том, что долгое отсутствие может не только помешать удовлетворению его честолюбия, но даже пошатнуть основы государства. В первый раз этим бесстрашным человеком овладел ужас, тем более что он отлично видел все, чего должен был остерегаться, но не знал, за что взяться... Он, смотревший бесстрашно в глаза смерти, содрогался при мысли о пожизненном заключении и бледнел, когда вспоминал слова де-Гравиля, что герцог не задумается ослепить человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58