Оставить одних в этом страшном мире, без помощи и покровительства, тех, для которых я умираю, - жену и ребенка! О! Утешь меня, успокой меня!
- Как! - возразило небесное создание тоном легкого упрека и божественного сострадания. - Как! При всей твоей мудрости и знании тайн, похищенных у звезд, со всем твоим знанием прошедшего и видениями будущего, что ты значишь в сравнении с Тем, Кто всем управляет, Кто все знает? Неужели ты думаешь, что твое присутствие на земле может дать сердцу, любимому тобою, убежище, которое самые низшие существа находят у Небесного Отца! Не бойся за их будущность. Умрешь ты или нет, их будущее в руках Создателя. На того, кто в тюрьме и на эшафоте, всегда обращен взор Того, Кто любит сильнее тебя, Кто руководит мудрее тебя, Кто более могуществен, чем ты, чтобы спасти души!
Занони склонил голову, а когда поднял ее, то последняя тень исчезла с его лба. Собеседника уже не было, но его присутствие, казалось, до сих пор ощущалось в комнате, даже воздух как будто трепетал от счастья. И так всегда будет с теми, кого посетит ангел веры, когда они отторгают все узы, связывавшие их с жизнью. Пустыня и пространство хранят их величие и славу, которые сияют нимбом вокруг их могил.
XIV
Занони все еще стоял на высоком балконе, с которого виден был спящий город. Вдали самые разрушительные страсти плели сети злостной борьбы и смерти, но все, что открылось его взору, было тихо и спокойно под лучами луны, так как душа его была далеко от бренных забот человека. Ясная и величественная красота творения предстала его взору. Так стоял он, одинокий и задумчивый, навсегда прощаясь с удивительной и чудесной жизнью, которую он узнал. Дух его, пробегая пространство, прозревал воздушные образы и формы, чьи игры и радости он так часто разделял. И там, в звездной тишине, кружились группами эти существа, такие разные в своей невообразимой красоте, вкушая капли амброзии и ясный и тихий свет. В его экстазе вся вселенная сделалась ему видима: в зеленеющих долинах он видел танцы фей, в глубине гор он видел существ, которые дышат огненными парами вулканов и скрываются от небесного света; на каждом листке, в каждой капле воды ему виделись целые миры, кишащие живыми существами; а высоко, в далекой голубизне неба, он прозревал, как формировались новые небесные светила и планеты, рождаясь из огненного ядра, начинали свой бег, свой день, длящийся тысячелетия. Дух Создателя парил надо всем и повсюду вдыхал жизнь. Наконец вдали одинокий человек заметил своего брата-мага. Там, среди развалин Древнего Рима, за работой, со своими цифрами и каббалой, невозмутимый и спокойный, сидел в своей келье мистик Мейнур. Он живет, пока существуют миры, безразличный к тому, что приносит его знание - счастье или горе, благо или зло, механическое орудие той любящей и мудрой Воли, которая направляет каждую энергию, каждое начало к их непостижимым, загадочным целям. Он продолжает жить, как и наука, которая интересуется только знанием, и не задумывается над тем, может ли знание принести счастье, и как человеческий Прогресс, проносясь сквозь цивилизацию, давит на своем пути всех, кто не смог ухватиться за его колесницу, - так вечно со своей каббалой и цифрами живет он, чтобы менять с помощью своих бескровных деяний лик обитаемого мира.
- Итак, прощай, жизнь! - прошептал чудесный ясновидец. - Ты была сладостной для меня. Как глубоки были твои радости! Как восторженно моя душа стремилась ввысь! Как велико счастье жить для того, кто постоянно возрождает свою молодость в чистых источниках природы! Прощайте, небесные лампады, прощайте, бесчисленные существа, населяющие воздух! Каждая пылинка в луче света, каждая травинка в горах, каждый камень на берегу, каждое семя, занесенное в пустыню, - все они помогают добыть знание, которое стремится найти во всем истинный принцип жизни, Прекрасное, Радостное и Бессмертное. Другие имели своим жилищем страну, город, дом - мое жилище было всюду, куда мог проникнуть ум, всюду, где может дышать дух.
Он замолчал, и чрез неизмеримое пространство его взгляд проник в мрачную темницу, где находился его ребенок. Он увидел его спящего на руках его бледной матери, и его душа заговорила с ним:
"Прости меня, если мое желание было греховно. Я мечтал возвысить и воспитать тебя для божественной судьбы, которую я только мог узреть в своих видениях. По мере того как твой смертный, телесный состав укреплялся бы против болезней, я желал очистить твой духовный состав от всякого греха, хотел показать тебе в экстазе жизнь и деяния высших Иерархий, образовав из твоих возвышенных чувств и стремлений чистую и бессмертную связь между твоей матерью и мною... Это была мечта - мечта, и ничто более... На краю могилы я понял наконец, что истинное посвящение в святость и мудрость происходит за могилой... За нею я жду вас обоих, мои возлюбленные!"
Склонясь над своими вычислениями, один в своей уединенной келье среди развалин Рима, Мейнур вздрогнул, поднял глаза и почувствовал, что дух далекого друга обращается к нему:
"И с тобою также прощаюсь я на этой земле! Твой последний товарищ оставляет тебя. Твоя старость переживет всякую молодость, и Последний День найдет тебя размышляющим над нашими могилами. Я по собственной воле схожу в страну мрака. Но новые солнца и планетные системы воспламенятся и засияют, когда мы сойдем в могилу. Я иду туда, где души тех, кому я пожертвовал моей смертной оболочкой, будут моими товарищами в вечной юности. Наконец я понял, в чем истинное испытание и истинная победа. Мейнур, брось твой эликсир и сложи с себя тяжесть лет! Повсюду, где может странствовать твоя душа, Вечная душа всего сущего будет покровительствовать тебе".
XV
Была уже поздняя ночь, когда Рене-Франсуа Дюма, председатель Революционного Трибунала, вошел в свой кабинет, возвратившись из клуба якобинцев. С ним было два человека, один из которых, можно сказать, представлял мораль, а другой - физическую силу Царства Террора. Фукье-Тэнвиль, общественный обвинитель, и Франсуа Анрио, генерал парижской Национальной гвардии. Этот ужасный триумвират собрался обсудить предстоящее судебное заседание, которое должно было состояться на следующий день. Даже три шекспировские ведьмы в их ворожбе над адским котлом были бы не так воодушевлены присутствием еще более дьявольского духа, чем они, и с меньшим ликованием замышляли бы свои гнусные дела, чем эти три героя революции, обсуждавшие планы завтрашней запланированной резни.
Дюма мало изменился внешне с тех пор, как в предыдущих главах мы представили его читателю, разве что его манеры приобрели черты некоторой резкости и большей суровости, а взгляд стал еще более беспокойным. Но рядом со своими сообщниками он казался неким высшим существом. Рене Дюма, сын почтенных родителей, получивший хорошее образование, несмотря на всю свою свирепость, не был лишен некоей утонченности, которая, возможно, тем более привлекала педантичного и строгого пуританина Робеспьера. В противоположность ему Анрио был по натуре лакеем, а по призванию вором и полицейским шпионом. Он поистине выпил всю кровь из мадам де Ламбалль и обязан был своим теперешним положением лишь беспардонной грубости. Фукье-Тэнвиль, сын провинциального земледельца, впоследствии чиновник Полицейского Управления, немногим уступал в низости Анрио и в то же время, благодаря своему отвратительному шутовству, был еще более омерзителен своими манерами и речью. Благодаря своей бычьей голове, черным прилизанным волосам, низкому мертвенно-бледному лбу и маленьким злобным глазкам, всей своей коренастой плебейской фигуре он выглядел тем, кем и был на самом деле, наглым служителем жестокого и беззаконного судопроизводства.
Дюма обрезал фитили у свечей и склонился над списком завтрашних жертв.
- Довольно длинный перечень, - сказал Председатель. - Восемьдесят заседаний в один день! Приказ Робеспьера отправить в лучший мир всю эту компанию не оставляет места сомнению.
- Разумеется, - хрипло расхохотался Фукье, - мы должны судить их скопом. Я знаю, как уладить дело с присяжными. Я думаю, граждане, вы не сомневаетесь в преступлении обвиняемых? Ха-ха! Чем длиннее список, тем меньше работы.
- О да! - прорычал, выругавшись, Анрио. Как обычно навеселе, он покачивался на стуле, положив ноги, обутые в сапоги со шпорами, на стол. Маленький Тэнвиль как нельзя лучше подходит для этой работы.
- Гражданин Анрио, - сказал с мрачной серьезностью Дюма, - позволь мне предложить тебе выбрать другую скамейку для ног. К тому же позволь мне предупредить тебя, что завтра - критический и очень важный день, который решит судьбу Франции.
- Фигу нашей маленькой Франции! Да здравствует добродетельный Робеспьер, столп Республики! Черт побери всю эту болтовню. От этой работы у меня пересохло в глотке. Не найдется ли в твоем шкафу немного горячительного?
Во взгляде, которым обменялись Дюма и Фукье, промелькнуло отвращение. Дюма пожал плечами и сказал:
- Я пригласил тебя сюда специально, гражданин генерал Анрио, чтобы оградить от пагубного пристрастия к крепким напиткам. Слушай, если все еще в состоянии!
- Болтай, болтай! Твое ремесло - болтать, мое - сражаться и пить.
- В таком случае я скажу тебе, что завтра все население выйдет на улицы. Все фракции будут активно действовать. Они даже могут попытаться задержать наши двуколки по пути на гильотину. Твои люди должны быть вооружены и находиться в полной готовности. Очисти все улицы, расправляйся беспощадно с теми, кто попытается встать у нас на пути.
- Ясно, - сказал Анрио и так громко звякнул своей шпагой, что Дюма невольно вздрогнул. - Черный Анрио будет беспощаден.
- Смотри же, гражданин! Смотри же, - добавил Дюма, грозно нахмурившись, - держись подальше от вина, чтобы удержать свою голову на плечах.
- Моя голова! Разрази меня гром! Ты смеешь угрожать генералу армии Парижа?
Дюма, такой же надменный педант, как и Робеспьер, собирался было ответить, когда более хитроумный и вкрадчивый Тэнвиль взял его за руку и, повернувшись к генералу, сказал:
- Мой дорогой Анрио, твой неукротимый республиканизм, всегда готовый ответить оскорблением на оскорбление, должен научиться выслушивать замечания от представителя Закона Республики. В самом деле, мой дорогой, ты должен оставаться трезвым в течение ближайших трех-четырех дней. Когда кризис минует, мы разопьем с тобой бутылочку вместе. Полно, Дюма, умерь свою суровость и пожми руку нашему другу. Между нами не должно быть ссор!
Дюма, поколебавшись, протянул наконец свою руку, которую грубый солдафон с готовностью пожал. Глаза его наполнились слезами умиления, сменившими недавнюю свирепость. Сквозь бурные всхлипывания с трудом прорывались уверения в дружбе и обещание сохранить трезвость.
- Ну что ж, мы полагаемся на тебя, мой генерал! - сказал Дюма. - А теперь, так как завтра нам всем понадобятся силы, пойдем по домам и как следует выспимся.
- Да, я прощаю тебя, Дюма, я прощаю тебя. Я не злопамятен. Я! Однако, если кто-то угрожает мне, если меня оскорбляют... - Внезапно его настроение переменилось, и опять в его наполненных слезами глазах загорелся зловещий огонь. С трудом удалось Фукье успокоить грубияна и вывести его из комнаты. Но, подобно хищнику, чья добыча ускользнула, Анрио все никак не мог успокоиться и сердито ворчал, грохоча сапогами по лестнице. В ожидании Анрио высокий кавалерист, сидя верхом, прогуливал его коня по прилегающей улице. Пока генерал ждал у крыльца приставленного к нему верхового, к нему бросился стоявший у стены незнакомец.
- Генерал Анрио, я хотел говорить с тобою. После Робеспьера ты самый могущественный человек во Франции или должен быть таковым.
- Гм! Да, я должен быть. Что же дальше? Не всякий имеет то, что заслужил!
- Тсс! - сказал незнакомец. - Того, что ты получаешь, едва хватает на твои нужды.
- Это правда.
- Даже во время революции надо думать о своих доходах.
- Черт возьми! Объяснитесь, гражданин.
- У меня здесь тысяча золотых. Они твои, если ты окажешь мне небольшую услугу.
- Гражданин, я обещаю тебе ее! - с величественным жестом сказал Анрио. - Ты хочешь, чтобы донесли на какого-нибудь негодяя, оскорбившего тебя?
- Нет, просто напиши следующие слова президенту Дюма:
"Прими подателя этих строк и, если можешь, исполни его просьбу. Этим ты бесконечно обяжешь Франсуа Анрио".
Говоря таким образом, незнакомец дал в руки Анрио карандаш и бумагу.
- А золото, где оно?
- Вот!
Анрио не без труда написал продиктованные ему слова, схватил золото, вскочил на лошадь и исчез.
Тем временем Фукье, закрыв дверь за Анрио, накинулся на Тэнвиля:
- Разве не безумие с твоей стороны распалять этого головореза? Разве ты не знаешь, что наши законы ничто без Национальной гвардии? А ведь не кто иной, как он, возглавляет ее!
- Я знаю лишь то, что Робеспьер сделал глупость, поставив во главе ее этого пьяницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63