А телефон?
— Откуда я мог звонить? Из аптеки? Так у нас провизор не пускал гимназистов к телефону.
— Сказал бы ему, что доктора вызываешь. Или еще что-нибудь. Придумал бы. В конце концов, сказал бы ребятам. Ты — своим, она — своим. Вместе придумали бы.
— Мы были одни. Одни в равнодушном мире.
— А ты пробовал?
— Что?
— Повоевать.
— Нас этому не учили, — вздохнул я.
Володька тоже вздохнул.
— Столько ошибок!
— Много, верно.
— Первая твоя ошибка — Сашко. Непростительная.
Я промолчал.
— Конечно, непростительная. Мог бы узнать, что он эсер.
— А я не знал, что эсер — это плохо.
— У Егора бы спросил.
— А я не знал, что Егор это знает.
— Как много ты не знал! Все могло быть иначе.
Я опять промолчал.
Мы вошли в подъезд и остановились у клетки лифта. Я нажал кнопку, вызывая кабину вниз.
— Маме — молчок? — спросил Володька.
Я кивнул. В конце концов, мы оба имели право на тайну.
— Да она и не поймет.
— Разве это непонятно? — спросил я.
— Кому как. А ты выдумщик, папка!
— Много ли нужно выдумки, чтобы игру придумать?
Володька отступил на шаг и, прищурившись, посмотрел на меня:
— А ты уверен, что это была игра?
2
За решеткой лифта медленно опустилась кабина. Что-то щелкнуло. Я открыл дверь, и только сейчас дошла до меня скрытая суть Володькиной реплики.
— А что? — спросил я.
Володька загадочно усмехнулся, не торопясь проскочить в кабину лифта.
— Ты же сам сказал: воображение — не видение, а впрочем…
— Что — впрочем?
— Все. Все, что мы видели. И вот это. — Он вынул из кармана аккуратно сложенный номер газеты и протянул мне.
Я развернул его: это был мой номер «Раннего утра». Мой и не мой. Одно содержание и другая форма. Свеженький, чистенький, даже пахнущий типографской краской, словно только что купленный.
— Ничего не понимаю, — сказал я, — это же не моя газета.
— Твою я отдал Петру Львовичу вместе с сочинением. Для чего-то это ему нужно. Кажется, для выставки.
— А эта откуда?
Володька отвел глаза.
— В библиотеке взял.
— В какой библиотеке?
— В Доме пионеров.
— В Доме пионеров не собирают старых газет, — сказал я. — А потом, в любой библиотеке такие газеты выдаются в переплетенных комплектах. Не выдумывай. Где взял?
— Не все ли равно? В архиве.
— В каком?
— В частном. Отец одного мальчика собирает газеты за семнадцатый год.
— Опять врешь?
— Вру, — засмеялся Володька и уткнулся носом в мой рукав. — Я же купил эту газету, папка. В киоске купил.
— Где?
— В Охотном. Когда ты извозчика нанимал. Я добежал и купил. За три царских копейки. У себя в коллекции взял.
Он хитренько засмеялся и, подпрыгивая, побежал на улицу.
— Ты иди, — обернулся он, — я потом приду.
С номером газеты я прошел к себе, по-прежнему ничего не, понимая. Я уже ясно видел, что это был не мой номер, не тот, который нашел Володька в бабушкиной корзинке. И оторванный угол был на месте, и дата читалась полностью.
Дрожащими руками, не перечитывая газеты, я положил ее в старую папку, одну из тех, которые никогда не перебирались и не пересматривались. В глубокий архив. В конце концов, кто-нибудь скажет правду — или Петр Львович, или штукарь Володька.
Только на этот раз мне не хотелось ее искать.
3
Теперь Володька взрослый. Он уже кончил институт и строит мост где-то в гирле Дуная. Иногда он приезжает в отпуск или в командировку, но мы никогда не вспоминаем о нашей прогулке в прошлое.
А на днях, словно в насмешку, меня обогнал автобус с девяткой и четверкой на номере. И на том же месте — у «Детского мира» на проспекте Маркса. Он подождал немного на остановке, даже двери открыл, и ушел вниз, к Дому союзов. Но я не догонял его. Только спросил у стоявших в очереди:
— Это девяносто четвертый? Вы видели?
— Так он здесь не ходит, — сказали мне. — Пустой. Только зря двери открыл.
Мой заблудившийся автобус. А вдруг не мой? Я не вскочил на его подножку. Зачем? Жаль было разбить хрупкую сказку о шутке Времени, когда нам с Володькой было по пятнадцать лет. Или нет. Другую сказку. О глазах века, когда видишь одни и те же события по-разному.
1 2 3 4 5 6 7
— Откуда я мог звонить? Из аптеки? Так у нас провизор не пускал гимназистов к телефону.
— Сказал бы ему, что доктора вызываешь. Или еще что-нибудь. Придумал бы. В конце концов, сказал бы ребятам. Ты — своим, она — своим. Вместе придумали бы.
— Мы были одни. Одни в равнодушном мире.
— А ты пробовал?
— Что?
— Повоевать.
— Нас этому не учили, — вздохнул я.
Володька тоже вздохнул.
— Столько ошибок!
— Много, верно.
— Первая твоя ошибка — Сашко. Непростительная.
Я промолчал.
— Конечно, непростительная. Мог бы узнать, что он эсер.
— А я не знал, что эсер — это плохо.
— У Егора бы спросил.
— А я не знал, что Егор это знает.
— Как много ты не знал! Все могло быть иначе.
Я опять промолчал.
Мы вошли в подъезд и остановились у клетки лифта. Я нажал кнопку, вызывая кабину вниз.
— Маме — молчок? — спросил Володька.
Я кивнул. В конце концов, мы оба имели право на тайну.
— Да она и не поймет.
— Разве это непонятно? — спросил я.
— Кому как. А ты выдумщик, папка!
— Много ли нужно выдумки, чтобы игру придумать?
Володька отступил на шаг и, прищурившись, посмотрел на меня:
— А ты уверен, что это была игра?
2
За решеткой лифта медленно опустилась кабина. Что-то щелкнуло. Я открыл дверь, и только сейчас дошла до меня скрытая суть Володькиной реплики.
— А что? — спросил я.
Володька загадочно усмехнулся, не торопясь проскочить в кабину лифта.
— Ты же сам сказал: воображение — не видение, а впрочем…
— Что — впрочем?
— Все. Все, что мы видели. И вот это. — Он вынул из кармана аккуратно сложенный номер газеты и протянул мне.
Я развернул его: это был мой номер «Раннего утра». Мой и не мой. Одно содержание и другая форма. Свеженький, чистенький, даже пахнущий типографской краской, словно только что купленный.
— Ничего не понимаю, — сказал я, — это же не моя газета.
— Твою я отдал Петру Львовичу вместе с сочинением. Для чего-то это ему нужно. Кажется, для выставки.
— А эта откуда?
Володька отвел глаза.
— В библиотеке взял.
— В какой библиотеке?
— В Доме пионеров.
— В Доме пионеров не собирают старых газет, — сказал я. — А потом, в любой библиотеке такие газеты выдаются в переплетенных комплектах. Не выдумывай. Где взял?
— Не все ли равно? В архиве.
— В каком?
— В частном. Отец одного мальчика собирает газеты за семнадцатый год.
— Опять врешь?
— Вру, — засмеялся Володька и уткнулся носом в мой рукав. — Я же купил эту газету, папка. В киоске купил.
— Где?
— В Охотном. Когда ты извозчика нанимал. Я добежал и купил. За три царских копейки. У себя в коллекции взял.
Он хитренько засмеялся и, подпрыгивая, побежал на улицу.
— Ты иди, — обернулся он, — я потом приду.
С номером газеты я прошел к себе, по-прежнему ничего не, понимая. Я уже ясно видел, что это был не мой номер, не тот, который нашел Володька в бабушкиной корзинке. И оторванный угол был на месте, и дата читалась полностью.
Дрожащими руками, не перечитывая газеты, я положил ее в старую папку, одну из тех, которые никогда не перебирались и не пересматривались. В глубокий архив. В конце концов, кто-нибудь скажет правду — или Петр Львович, или штукарь Володька.
Только на этот раз мне не хотелось ее искать.
3
Теперь Володька взрослый. Он уже кончил институт и строит мост где-то в гирле Дуная. Иногда он приезжает в отпуск или в командировку, но мы никогда не вспоминаем о нашей прогулке в прошлое.
А на днях, словно в насмешку, меня обогнал автобус с девяткой и четверкой на номере. И на том же месте — у «Детского мира» на проспекте Маркса. Он подождал немного на остановке, даже двери открыл, и ушел вниз, к Дому союзов. Но я не догонял его. Только спросил у стоявших в очереди:
— Это девяносто четвертый? Вы видели?
— Так он здесь не ходит, — сказали мне. — Пустой. Только зря двери открыл.
Мой заблудившийся автобус. А вдруг не мой? Я не вскочил на его подножку. Зачем? Жаль было разбить хрупкую сказку о шутке Времени, когда нам с Володькой было по пятнадцать лет. Или нет. Другую сказку. О глазах века, когда видишь одни и те же события по-разному.
1 2 3 4 5 6 7