B воздухе висел приятный хирургический аромат тела Габриэль с оттенком горчичного кожзаменителя. Хромированные переключатели выступали из тени, как головки серебряных змей – фауна металлического сна. Габриэль выпустила мне на сосок шарик слюны и механически ласкала его, продолжая притворяться, что происходит номинальный половой акт. В ответ я приласкал ее лобок, нащупав инертный комочек ее клитора. Серебристые рычажки вокруг нас казались произведениями технологических искусств, шедеврами кинетико-эстетических систем. Рука Габриэль бродила по моей груди, пальцы обнаружили маленькие шрамики под моей левой ключицей – отпечаток верхней дуги окружности циферблата. Когда она начала обследовать эту ложбинку губами, я почувствовал, что член впервые наливается. Она вынула его из брюк и вернулась к исследованию других шрамов на моей груди и животе, пробегая по каждому из них кончиком языка. По очереди, один за другим, она одобрила каждый из этих знаков, начертанных на моем теле приборным щитком машины. Когда она ласкала член, я переместил руку с лобка на шрамы бедра, ощупывая дорожки, проложенные по плоти ручным тормозом машины, в которой она разбилась. Моя правая рука обнимала плечи, поглаживая отпечатки, оставленные кожей ремней, точки соединения округлых и прямоугольных форм. Я исследовал щрамы на ее бедрах и руках, обнаружил скопление шрамов под левой грудью, а она в ответ исследовала мои. Мы расшифровали эти коды пробудившейся в автокатастрофе сексуальности.
Мой первый оргазм вытолкнул семя на глубокую рану на ее бедре, орошая сморщенный глубокий канал. Она взяла сперму и размазала ее по серебристой головке рычага коробки передач. Мои губы соединились со шрамами под ее левой грудью. Габриэль повернулась на сиденье, так, чтобы я мог исследовать раны на ее правом боку. Впервые я не испытывал ни малейшей жалости к этой покалеченной женщине. Я вместе с ней наслаждался этими абстрактными отверстиями, оставленными в ее теле деталями ее же автомобиля. В течение нескольких последующих дней я достиг оргазма в шрамах под ее грудью, возле ее подмышек, в ранах на шее и плече, в этих половых щелях, нанесенных разлетающимся лобовым стеклом и циферблатами приборной панели в скоростном столкновении, с помощью моего члена сочетая браком машину, которую разбил я, и машину, в которой едва не погибла Габриэль.
Я мечтал о других авариях, которые расширили бы данный репертуар отверстий, уповая на то, что с непрерывным совершенство– ванием технологий в будущем появятся еще' более сложные элементы технической оснастки. Какие раны будут формироваться благодаря эротическим возможностям камер термоядерного реактора, операторских, покрытых белым кафелем, таинственных сценариев компьютерных программ? Обнимая Габриэль, я представлял себе, как меня учил Воан, аварии с участием знаменитостей и красавиц, раны, которые возбуждают эротические фантазии, необыкновенные половые акты, знаменующие собой возможности невообразимых технологий. В этих фантазиях я наконец смог мысленно увидеть те смерти и травмы, которых всегда боялся. Я представлял себе свою жену, израненную в сильном столкновении, с разбитым лицом и с новым сладостным отверстием, которое открылось в ее промежности в результате удара рулевой колонкой. Не влагалище, не задний проход. Отверстие, достойное величайшей нежности. Я представлял себе травмы киноактрис и телевизионных деятелей, чьи тела расцветут десятками новых отверстий, точками сексуального единения с их публикой, созданными виражирующими автотехнологиями. Я представлял себе тело собственной матери в разные периоды ее жизни, израненное в авариях, награжденное особенно абстрактными и оригинальными отверстиями, так что наш инцест был бы не более, чем интеллектуальным актом, позволяющим мне просто соответствовать ее позам и объятиям. Я представлял себе педофилов рядом с травмированными в катастрофах детьми. Они ласкали детские тельца и орошали их раны испещренными шрамами членами спермой. В моем воображении возникали и пожилые педерасты, запускающие языки в подобия задних проходов на телах полуживых юношей.
Все, что касается Кэтрин, казалось мне в то время лишь моделью чего-то еще, что бесконечно увеличивает возможности ее тела и характера. Когда она, обнаженная, выходила из двери ванной, протискиваясь мимо меня с нервно-рассеянным видом, когда она по утрам мастурбировала возле меня с симметрично раскинутыми ногами, ерзая пальцами по лобку, словно намереваясь окончательно извести эти сладострастные сопли, когда она брызгала дезодорантом себе под мышки, в эти нежные впадинки загадочных миров, когда она шла со мной к машине, возбужденно теребя пальцами мое плечо, – все эти действия и эмоции были ключами к разгадке шифров, хранящихся в твердой хромированной отделке наших мозгов. Автокатастрофа, в которой она умрет, была именно тем событием, которое расшифровало бы скрытые в ней коды. Лежа в постели рядом с Кэтрин, я иногда скользил рукой между ее ягодицами, разминая и оттягивая каждую из этих полусфер, эти сгустки плоти, содержащие программы всех снов и массовых побоищ.
Я стал более обстоятельно думать о смерти Кэтрин, пытаясь представить еще более простой исход, нежели тот, который создал Элизабет Тейлор Воан. Эти фантазии частью нежных бесед, которые мы вели, разъезжая вместе по трассе.
К этому времени я уже был уверен, что если даже киноактриса никогда не умрет в автокатастрофе, Воан все равно создал все условия для ее смерти. Из сотен миль и половых актов Воан отбирал определенные необходимые элементы: отрезок развязки Западного проспекта, проверенный моей аварией и смертью мужа Елены Ремингтон, отмеченный сексуальным штрихом орального совокупления с семнадцатилетней школьницей; левое крыло американского лимузина, благословленное рукой Кэтрин, сжимавшей левую дверную стойку, и ознаменованное поощрительной эрекцией соска проститутки средних лет; сама актриса, выбирающаяся из машины на фоне полуоткрытого окна, – ее гримасу зафиксировала кинокамера Воана; части ускоряющихся машин, сменяющиеся светофорные огни, покачивающиеся груди, меняющиеся дорожные покрытия, клиторы, сжимаемые нежно, как ботанические образцы, между большим и указательным пальцами, стилизованные акты и позы во время наших поездок, – это все отложилось в сознании Воана, готовое для оснащения любого создаваемого им орудия убийства. Воан снова и снова расспрашивал меня о сексуальной жизни актрисы, о которой я ничего не знал, убеждая меня усадить Кэтрин за литературное исследование ископаемых журналов о кино. Многие из его половых актов были моделями того, как в его представлении выглядели ее соития в автомобиле.
Однако Воан уже разработал модели половых актов в автомобиле для целого воинства знаменитостей – политиков, нобелевских лауреатов, спортсменов с мировым именем, астронавтов и преступников, – продумал их' смерти. Когда мы вместе шли по парковочным площадкам аэропорта, выбирая, какую бы машину одолжить, Воан устраивал мне экзамен по поводу того, как Мерлин Монро или Ли Харви Освальд обычно совокуплялись в своих машинах; Армстронг, Уорхол, Раше Велш… их любимые марки и модели, излю ленные позы и эрогенные зоны, предпочитаемые ими автострады Европы и Северной Америки, их тела, обогащенные безграничной сексуальностью, любовью, нежностью и эротизмом.
– Как ты думаешь, Монро или, скажем, Освальд мастурбируют правой или левой рукой? А приборные панели? Оргазм наступает быстрее с утопленными или выступающими циферблатами? Цвет лака, сорт лобового стекла – все это немаловажные факторы. Гарбо и Дитрих, к ним нужен геронтологиче-ский подход. И как минимум два Кеннеди связаны с автомобилем… – он всегда намеренно в конце концов начинал себя пародировать.
Однако в последние дни в одержимости Воана появлялось все больше беспорядочности. Сосредоточенность на киноактрисе и секс-смерти, разработанной им для нее, казалось, только усиливала его подавленность от того, что эта долгожданная смерть все не наступает. Вместо того, чтобы разъезжать по шоссе, мы сидели на заброшенной автостоянке позади моего дома в Драйтон-парке и смотрели, как в уходящем свете носятся над влажным гравием листья клена. Воан часами слушал по радио переговоры полиции и скорой помощи и вздрагивал всем телом, стряхивая пепел в переполненную пепельницу, набитую окурками косяков и старыми медицинскими салфетками. С беспокойством о нем смешивалось желание ласкать его покрытые рубцами бедра и живот, предлагая ему автомобильные травмы своего тела вместо этих воображаемых ран, которых он желал актрисе.
Катастрофа, которой я больше всего боялся, которая после смерти Воана станет реальностью в моем сознании, произошла три дня спустя на гарлингтонской дороге. Как только на полицейской волне прозвучали первые путаные сообщения о тяжелых травмах киноактрисы Элизабет Тейлор – правда, вскоре они были опровергнуты, – я понял, свидетелями чьей гибели мы сейчас станем.
Воан терпеливо сидел рядом со мной, а я протискивал «линкольн» на запад, к месту аварии. Отсутствующим взглядом он смотрел на белые фасады пластмассовых заводов и ши-номонтажных мастерских, выстроившихся вдоль дороги. Он слушал подробности столкновения трех машин, постоянно увеличивая громкость, словно желая услышать финальные слова в полном крещендо.
Мы приехали в Гарлингтон к месту аварии полчаса спустя и остановились на травяной кромке дороги под мостом развязки. На крестке скоростных дорог столкнулись машины. Первые две – серийная спортивная машина с пластиковым корпусом и серебристый двухместный «мерседес» – столкнулись под прямым углом, у них оторвало колеса и смяло капоты. Кроме того, пластиковую машину сзади ударил правительственный седан. Потрясенному, но не раненому молодому водителю помогали выбраться из автомобиля, капот которого был погребен в хвосте спортивной машины. Вокруг разбитого фюзеляжа валялись бесформенные обломки пластика, словно негодные куски материала в студии дизайнера.
Мертвый водитель спортивной машины лежал в кабине, а два пожарника и полицейский констебль пытались вытащить его из-за выгнувшейся приборной панели. Женский леопардовый плащ на нем был распахнут, обнажая сильную грудь, светлые платиновые волосы были аккуратно собраны под опрятной нейлоновой сеткой. На сиденье рядом с ним, как мертвая кошка, лежал черный парик. Узкое изможденное лицо Сигрейва покрывали осколки лобового стекла, словно его тело уже кристаллизовалось, уносясь из этого неуютного набора измерений в более красивую вселенную.
Всего лишь в пяти или шести футах от него лежала на боку под разбитым стеклом поперек сиденья женщина-водитель двухместного «мерседеса». Толпа зрителей теснилась вокруг машин, едва не сбивая с ног работников скорой помощи, пытающихся достать женщину из смятой кабины. Я услышал от проходящего мимо полицейского с одеялами в руках ее имя. Это была бывшая телевизионная ведущая, несколько лет назад она представляла яркие, но мимолетные телевикторины и ночные шоу. Когда ее приподняли, я узнал ее лицо – сейчас оно было бледным и обескровленным, как у старухи. С подбородка свисало кружево засохшей крови, напоминая темный слюнявчик. Когда ее положили на носилки, зрители почтительно посмотрели на травмы ее бедер и живота, уступив дорогу к карете скорой помощи.
Кто-то оттолкнул двух женщин в твидовых плащах и с шарфами на головах. Между ними, вытянув руки, протискивался Воан. Его глаза были расфокусированы. Он схватил одну из рукояток носилок, которые уже держал санитар, и побрел с ней к карете. Женщину подняли в машину, она неровно дышала сквозь кровавую корку на носу. Я едва не позвал полицию: глядя на возбужденного Воана, склонившегося над распластанной женщиной, я решил, что он собирается достать свой член и вычистить им кровь из ее рта. Увидев перевозбужденного Воана, санитары решили, что он ее родственник, и освободили для него место, но полицейский, который узнал Воана, толкнул его в грудь рукой и закричал, чтобы тот убирался.
Воан околачивался возле закрытых дверей, игнорируя констебля, потом внезапно обернулся и умелся через толпу, потеряв над собой контроль. Он протолкался к разбитой пластиковой машине и бессмысленно уставился на тело Сигрейва, одетое в парадные доспехи осколков стекла, в костюм из света. Он схватился за стойку окна.
Расстроенный и потрясенный смертью каскадера и видом обрывков одежды актрисы – сами по себе они были атрибутом заранее задуманного столкновения, – все еще лежащих вокруг машины, я пошел через толпу зрителей вслед за Воаном. Он безучастно бродил вокруг «мерседеса», не сводя глаз с размазанных по сиденью и приборной доске пятен крови, изучая каждый фрагмент странного хлама, который материализовался после катастрофы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Мой первый оргазм вытолкнул семя на глубокую рану на ее бедре, орошая сморщенный глубокий канал. Она взяла сперму и размазала ее по серебристой головке рычага коробки передач. Мои губы соединились со шрамами под ее левой грудью. Габриэль повернулась на сиденье, так, чтобы я мог исследовать раны на ее правом боку. Впервые я не испытывал ни малейшей жалости к этой покалеченной женщине. Я вместе с ней наслаждался этими абстрактными отверстиями, оставленными в ее теле деталями ее же автомобиля. В течение нескольких последующих дней я достиг оргазма в шрамах под ее грудью, возле ее подмышек, в ранах на шее и плече, в этих половых щелях, нанесенных разлетающимся лобовым стеклом и циферблатами приборной панели в скоростном столкновении, с помощью моего члена сочетая браком машину, которую разбил я, и машину, в которой едва не погибла Габриэль.
Я мечтал о других авариях, которые расширили бы данный репертуар отверстий, уповая на то, что с непрерывным совершенство– ванием технологий в будущем появятся еще' более сложные элементы технической оснастки. Какие раны будут формироваться благодаря эротическим возможностям камер термоядерного реактора, операторских, покрытых белым кафелем, таинственных сценариев компьютерных программ? Обнимая Габриэль, я представлял себе, как меня учил Воан, аварии с участием знаменитостей и красавиц, раны, которые возбуждают эротические фантазии, необыкновенные половые акты, знаменующие собой возможности невообразимых технологий. В этих фантазиях я наконец смог мысленно увидеть те смерти и травмы, которых всегда боялся. Я представлял себе свою жену, израненную в сильном столкновении, с разбитым лицом и с новым сладостным отверстием, которое открылось в ее промежности в результате удара рулевой колонкой. Не влагалище, не задний проход. Отверстие, достойное величайшей нежности. Я представлял себе травмы киноактрис и телевизионных деятелей, чьи тела расцветут десятками новых отверстий, точками сексуального единения с их публикой, созданными виражирующими автотехнологиями. Я представлял себе тело собственной матери в разные периоды ее жизни, израненное в авариях, награжденное особенно абстрактными и оригинальными отверстиями, так что наш инцест был бы не более, чем интеллектуальным актом, позволяющим мне просто соответствовать ее позам и объятиям. Я представлял себе педофилов рядом с травмированными в катастрофах детьми. Они ласкали детские тельца и орошали их раны испещренными шрамами членами спермой. В моем воображении возникали и пожилые педерасты, запускающие языки в подобия задних проходов на телах полуживых юношей.
Все, что касается Кэтрин, казалось мне в то время лишь моделью чего-то еще, что бесконечно увеличивает возможности ее тела и характера. Когда она, обнаженная, выходила из двери ванной, протискиваясь мимо меня с нервно-рассеянным видом, когда она по утрам мастурбировала возле меня с симметрично раскинутыми ногами, ерзая пальцами по лобку, словно намереваясь окончательно извести эти сладострастные сопли, когда она брызгала дезодорантом себе под мышки, в эти нежные впадинки загадочных миров, когда она шла со мной к машине, возбужденно теребя пальцами мое плечо, – все эти действия и эмоции были ключами к разгадке шифров, хранящихся в твердой хромированной отделке наших мозгов. Автокатастрофа, в которой она умрет, была именно тем событием, которое расшифровало бы скрытые в ней коды. Лежа в постели рядом с Кэтрин, я иногда скользил рукой между ее ягодицами, разминая и оттягивая каждую из этих полусфер, эти сгустки плоти, содержащие программы всех снов и массовых побоищ.
Я стал более обстоятельно думать о смерти Кэтрин, пытаясь представить еще более простой исход, нежели тот, который создал Элизабет Тейлор Воан. Эти фантазии частью нежных бесед, которые мы вели, разъезжая вместе по трассе.
К этому времени я уже был уверен, что если даже киноактриса никогда не умрет в автокатастрофе, Воан все равно создал все условия для ее смерти. Из сотен миль и половых актов Воан отбирал определенные необходимые элементы: отрезок развязки Западного проспекта, проверенный моей аварией и смертью мужа Елены Ремингтон, отмеченный сексуальным штрихом орального совокупления с семнадцатилетней школьницей; левое крыло американского лимузина, благословленное рукой Кэтрин, сжимавшей левую дверную стойку, и ознаменованное поощрительной эрекцией соска проститутки средних лет; сама актриса, выбирающаяся из машины на фоне полуоткрытого окна, – ее гримасу зафиксировала кинокамера Воана; части ускоряющихся машин, сменяющиеся светофорные огни, покачивающиеся груди, меняющиеся дорожные покрытия, клиторы, сжимаемые нежно, как ботанические образцы, между большим и указательным пальцами, стилизованные акты и позы во время наших поездок, – это все отложилось в сознании Воана, готовое для оснащения любого создаваемого им орудия убийства. Воан снова и снова расспрашивал меня о сексуальной жизни актрисы, о которой я ничего не знал, убеждая меня усадить Кэтрин за литературное исследование ископаемых журналов о кино. Многие из его половых актов были моделями того, как в его представлении выглядели ее соития в автомобиле.
Однако Воан уже разработал модели половых актов в автомобиле для целого воинства знаменитостей – политиков, нобелевских лауреатов, спортсменов с мировым именем, астронавтов и преступников, – продумал их' смерти. Когда мы вместе шли по парковочным площадкам аэропорта, выбирая, какую бы машину одолжить, Воан устраивал мне экзамен по поводу того, как Мерлин Монро или Ли Харви Освальд обычно совокуплялись в своих машинах; Армстронг, Уорхол, Раше Велш… их любимые марки и модели, излю ленные позы и эрогенные зоны, предпочитаемые ими автострады Европы и Северной Америки, их тела, обогащенные безграничной сексуальностью, любовью, нежностью и эротизмом.
– Как ты думаешь, Монро или, скажем, Освальд мастурбируют правой или левой рукой? А приборные панели? Оргазм наступает быстрее с утопленными или выступающими циферблатами? Цвет лака, сорт лобового стекла – все это немаловажные факторы. Гарбо и Дитрих, к ним нужен геронтологиче-ский подход. И как минимум два Кеннеди связаны с автомобилем… – он всегда намеренно в конце концов начинал себя пародировать.
Однако в последние дни в одержимости Воана появлялось все больше беспорядочности. Сосредоточенность на киноактрисе и секс-смерти, разработанной им для нее, казалось, только усиливала его подавленность от того, что эта долгожданная смерть все не наступает. Вместо того, чтобы разъезжать по шоссе, мы сидели на заброшенной автостоянке позади моего дома в Драйтон-парке и смотрели, как в уходящем свете носятся над влажным гравием листья клена. Воан часами слушал по радио переговоры полиции и скорой помощи и вздрагивал всем телом, стряхивая пепел в переполненную пепельницу, набитую окурками косяков и старыми медицинскими салфетками. С беспокойством о нем смешивалось желание ласкать его покрытые рубцами бедра и живот, предлагая ему автомобильные травмы своего тела вместо этих воображаемых ран, которых он желал актрисе.
Катастрофа, которой я больше всего боялся, которая после смерти Воана станет реальностью в моем сознании, произошла три дня спустя на гарлингтонской дороге. Как только на полицейской волне прозвучали первые путаные сообщения о тяжелых травмах киноактрисы Элизабет Тейлор – правда, вскоре они были опровергнуты, – я понял, свидетелями чьей гибели мы сейчас станем.
Воан терпеливо сидел рядом со мной, а я протискивал «линкольн» на запад, к месту аварии. Отсутствующим взглядом он смотрел на белые фасады пластмассовых заводов и ши-номонтажных мастерских, выстроившихся вдоль дороги. Он слушал подробности столкновения трех машин, постоянно увеличивая громкость, словно желая услышать финальные слова в полном крещендо.
Мы приехали в Гарлингтон к месту аварии полчаса спустя и остановились на травяной кромке дороги под мостом развязки. На крестке скоростных дорог столкнулись машины. Первые две – серийная спортивная машина с пластиковым корпусом и серебристый двухместный «мерседес» – столкнулись под прямым углом, у них оторвало колеса и смяло капоты. Кроме того, пластиковую машину сзади ударил правительственный седан. Потрясенному, но не раненому молодому водителю помогали выбраться из автомобиля, капот которого был погребен в хвосте спортивной машины. Вокруг разбитого фюзеляжа валялись бесформенные обломки пластика, словно негодные куски материала в студии дизайнера.
Мертвый водитель спортивной машины лежал в кабине, а два пожарника и полицейский констебль пытались вытащить его из-за выгнувшейся приборной панели. Женский леопардовый плащ на нем был распахнут, обнажая сильную грудь, светлые платиновые волосы были аккуратно собраны под опрятной нейлоновой сеткой. На сиденье рядом с ним, как мертвая кошка, лежал черный парик. Узкое изможденное лицо Сигрейва покрывали осколки лобового стекла, словно его тело уже кристаллизовалось, уносясь из этого неуютного набора измерений в более красивую вселенную.
Всего лишь в пяти или шести футах от него лежала на боку под разбитым стеклом поперек сиденья женщина-водитель двухместного «мерседеса». Толпа зрителей теснилась вокруг машин, едва не сбивая с ног работников скорой помощи, пытающихся достать женщину из смятой кабины. Я услышал от проходящего мимо полицейского с одеялами в руках ее имя. Это была бывшая телевизионная ведущая, несколько лет назад она представляла яркие, но мимолетные телевикторины и ночные шоу. Когда ее приподняли, я узнал ее лицо – сейчас оно было бледным и обескровленным, как у старухи. С подбородка свисало кружево засохшей крови, напоминая темный слюнявчик. Когда ее положили на носилки, зрители почтительно посмотрели на травмы ее бедер и живота, уступив дорогу к карете скорой помощи.
Кто-то оттолкнул двух женщин в твидовых плащах и с шарфами на головах. Между ними, вытянув руки, протискивался Воан. Его глаза были расфокусированы. Он схватил одну из рукояток носилок, которые уже держал санитар, и побрел с ней к карете. Женщину подняли в машину, она неровно дышала сквозь кровавую корку на носу. Я едва не позвал полицию: глядя на возбужденного Воана, склонившегося над распластанной женщиной, я решил, что он собирается достать свой член и вычистить им кровь из ее рта. Увидев перевозбужденного Воана, санитары решили, что он ее родственник, и освободили для него место, но полицейский, который узнал Воана, толкнул его в грудь рукой и закричал, чтобы тот убирался.
Воан околачивался возле закрытых дверей, игнорируя констебля, потом внезапно обернулся и умелся через толпу, потеряв над собой контроль. Он протолкался к разбитой пластиковой машине и бессмысленно уставился на тело Сигрейва, одетое в парадные доспехи осколков стекла, в костюм из света. Он схватился за стойку окна.
Расстроенный и потрясенный смертью каскадера и видом обрывков одежды актрисы – сами по себе они были атрибутом заранее задуманного столкновения, – все еще лежащих вокруг машины, я пошел через толпу зрителей вслед за Воаном. Он безучастно бродил вокруг «мерседеса», не сводя глаз с размазанных по сиденью и приборной доске пятен крови, изучая каждый фрагмент странного хлама, который материализовался после катастрофы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27