Колышущаяся жижа вокруг, но ты не видишь, как далеко она простирается. Ты вообще ничего не видишь! Лишь иногда рядом выступают из тумана гладкие стволы с шипами, поросшие длинными зелеными волосами… Пиявки со вздувшимися от твоей крови животами висят у тебя на теле, черные, лоснящиеся. У тебя нет сил оторвать их. Ты только бредешь.
– Что это? – спросил Девлик. – Откуда ты знаешь про его болота?
– Мой сон. Или видения, которые являются во время краткого момента забытья, от смерти до смерти – я не помню. Стоит только закрыть глаза и забыться – как я оказываюсь в болоте. Надо дойти до берега, воспрянуть для того, чтобы убивать и быть убитым. Снова, снова и снова.
Итак, теперь Девлик знал все, что мог сообщить ему несчастный Инитон. Можно было допросить и двух других живых солдат, однако сомнительно, что они добавят что-то полезное к рассказу офицера. Поэтому Девлик вернулся на колдовскую площадку и быстро нарисовал по краям несколько рун: защитную, с камешком посредине узора, силы в битве – с горящей магической свечой, поиска – с засушенным соколиным глазом. Последнюю руну, служащую для перенесения в иные миры, он изобразил ближе к центру площадки, по соседству с рунами поиска и сил. Вокруг нее были расставлены плошки с горящим маслом – для того, чтобы потом можно было черпать энергию, рождаемую настоящим, живым огнем. Оставалось еще кое-что.
Легко поднявшись на ноги, мертвец двинулся на поиски описанной Инитоном шкатулки. Дело это обещало быть непростым, так как за сто лет шкатулка могла сгнить, упасть в ров или просто очутиться под слоем земли в локоть толщиной. Кругом валялись растерзанные битвой трупы и всяческий мусор, что тоже не облегчало поисков. С неба светила луна, изредка закрываемая набежавшей тучей, но Девлик неплохо видел и без ее помощи.
Оглушительно скрипя льдинками, мертвец медленно вышел из замка и остановился на мосту. Это было жалкое с виду сооружение – с провалами, перекошенное, вросшее в землю. Железные полосы, которыми мост был окован когда-то, во многих местах проржавели до дыр и по существу превратились трухлявые, ничего не скрепляющие кружева. Пройдет еще немного лет, и мост вовсе сгниет и провалится в ров. Впрочем, сам ров тоже изрядно обмелел и был засыпан мусором, оползнями, жухлой массой буйно разраставшейся здесь летом травы. Небольшая ложбинка – все, что от него осталось.
Давний рассказ Миланора вдруг всплыл в памяти, плавно разделившись надвое между Девликом и Соргеном. «Где-то у моста лежит счастливо ощерившийся череп…» Мертвец огляделся. Рядом много что валялось – останки несчастных воинов, выглядящие так, словно их убили только сегодня утром, сломанное и целое оружие, куски упряжи, лошадиная кость с копытом и подковой на нем.
Трупы, трупы, трупы. Несколько сотен несчастных, наслаждающихся кратким мигом покоя, или бредущих по бесконечным болотам демона Рану? Девлик оглядел темное, едва посеребренное луной поле брани и остановил взгляд на частоколе леса. Покрытые легким налетом инея голые ветви берез и лапы сосен неподвижно стояли, словно надгробия, дожидающиеся, когда люди наконец успокоятся навсегда. Сухие стебли трав – как древки стрел, торчащие из многочисленных тел. Жуткое напоминание о том, как бывает наказуема людская жестокость и безнравственность.
Об этом думал Сорген, впитывающий в себя картину уныния и смерти. Отчего Девлик позволил взгляду задержаться на зрелище наполненного убитыми луга и мрачного леса, охранявшего замок? Этого Соргену узнать было не дано. Через пару мгновений мертвец перевел взор себе под ноги и начал тщательный поиск. Вокруг была только твердая, подмерзшая земля и редкие стебли, покрытые зернистой оболочкой инея. Стоило их задеть – вниз медленно оседало серебристое облачко, и в воздухе разносился едва слышный звенящий шелест. Девлик медленно побрел по спирали, постепенно расширяя круг поисков. Повсюду, с каждой малой пяди земли, из-под моста и со дна рва на него смотрели многочисленные лики смерти. Трупы и мертвые лица также были припорошены инеем, отчего казались менее страшными и зловещими. Скорее, они выглядели, как стеклянные скульптуры, сделанные с необычайным правдоподобием и тщательностью. В каждой гримасе – боль и извращенное удовлетворение людей, больше всего на свете желающих поскорее умереть. Изломанные тела с жуткими ранами, лежащие рядом, составляли странный узор, равный которому не сможет сотворить и самый безумный художник или скульптор. Мертвые глаза Девлика равнодушно скользили по нему: восхищался и ужасался лишь загнанный в угол Сорген, проникающийся от этого зрелища особенным, экстатическим унынием. Казалось, что он, лишенный тела и большей части разума, снова способен чувствовать и ощущает охватившую тело дрожь, слышит биение сердца и задыхается от сдавившей грудь тоски.
Взгляд скользил и скользил, выхватывая все новые участки поля смерти. Вот двое обнялись в борьбе и в это время были пробиты одним и тем же копьем. Вот воин, словно присевший отдохнуть и склонивший голову: копье пронзило ему грудь, а потом уперлось древком в землю. Убитый склонился на колено в шатком равновесии, а потом так и окоченел. Вот отрубленная голова, что смотрит в черное небо спокойно и даже задумчиво, как изучающий звезды астроном, а снег вокруг нее как будто покрыт черными кружевами разбрызгавшейся крови.
Фигуры сменялись одна другой. Девлик, чуть наклонившись вперед, упорно шел по спирали. Время шло, и луна медленно спускалась к горизонту. Отчаяние было не ведомо мертвецу, однако, он с беспокойством поглядывал на небо. До рассвета было далеко, но кто знает, сколько времени займет у него ритуал перемещения и борьба с демоном?
Кружа, как старая слепая лошадь с мельницы, он отошел от моста уже на порядочное расстояние. Внезапно он увидел маленький сугроб, стоявший на краю рва посреди истоптанного луга. Очевидно, что вступившие в бой воины по какой-то причине сторонились этого места и обходили его, почему снег и уцелел. Девлик прекратил кружить и направился к сугробу, потирая руки. Вытянув вперед правую, он прошептал заклинание Невидимой Длани и пошевелил пальцами. Подтаявший и снова затвердевший снег подался с трудом, разламываясь на неровные, зернистые комки. Они разлетались по сторонам, обнажая под собой пятачок обычной земли. Наполовину ушедший в землю, там лежал скелет – вернее, его остатки. Череп, грудная клетка, берцовые кости и левая рука. Почти все ребра были сломаны и держались на месте только чудом; между двумя, в боку, застрял ржавый кинжал-мизеркордие. Подойдя вплотную, Девлик уставился на скелет долгим взглядом. Череп был запрокинут и лишен нижней челюсти; внутри у него виднелась черная земля, из глазниц торчали высохшие стебли громадного пырея. Уцелевшая левая рука была вытянута в сторону от тела и уходила костяшками пальцев в землю, словно мертвый Веллиор пытался спрятать что-то, или же наоборот, выцарапать наружу. Девлик снова повел пальцами – на сей раз по его приказу расступилась мерзлая земля. Снова комки, на сей раз черные, с нитями корневищ, полетели по сторонам. Рыть пришлось не очень долго: вскоре кисть скелета была обнажена полностью, и в ней обнаружилась большая темная шкатулка из твердого, как камень, дерева. Ее лакированной поверхности нисколько не повредили годы, проведенные под землей, и это подсказало Девлику, что его догадка правильна. Шкатулка – не просто коробка для хранения свитка вызывания или какого-то другого магического предмета, нет. Она сама и есть тот Азан, Вместилище, о котором говорилось в книге.
Нагнувшись, Девлик поднял шкатулку с земли и отряхнул ее от налипшей грязи и травы. Аккуратная коробка лежала вверх дном, раскрытая, однако, даже бархатная обивка внутренностей казалась совсем новой.
Как и сказал Инитон, шкатулка имела форму овала. По бокам на ней были приделаны золотые пластинки с рунами, а на крышке змеилась причудливая вязь, сотканная из серебряных нитей. В лунном свете, неверном и мелькающем из-за бегущих по небу туч, крышка шкатулки тускло блестела. Девлик закрыл ее от лунных лучей и вгляделся в узор: через некоторое время ему показалось, что он увидел величественную картину закрытого тучами неба. В центре крышки в облачном покрове образовалось неровное окно, в котором происходило затмение солнца. Возможно, все это только пригрезилось Девлику – или же мастер, изготовивший шкатулку, на самом деле сумел передать с помощью черного дерева и светлого серебра сложнейшую картину? Штрихами, одноцветными линиями и гравировкой на крошечных серебряных пластинках он сотворил иллюзию реальности, дверь в странный и живой, застывший только на одно мгновение мир.
– Древний символ? – прошептал Девлик, спрашивая сам себя. – Из тех времен, когда яркий круг солнца считался высшим знаком могущества, неисчерпаемым источником энергии… почти что богом!
Затмение солнца означает овладение этой божественной энергией. Возможно, из этого следует, что Рану – колдун необычайно сильный и непобедимый, равный самому солнцу? Если бы Девлик мог пугаться, то сейчас у него непременно затряслись бы поджилки. Однако мертвое тело было лишено таких недостатков, и если разум создания по имени «Девлик» и испытывал сейчас какое-то подобие чувств, то сравнить их можно было лишь с озабоченностью. Он должен постараться, чтобы все получилось как надо; каким бы могучим и зловещим ни был противник, во имя Теракет Таце и по приказу трех старцев он должен быть побежден.
Мертвец отнес найденную шкатулку обратно в замковый двор и зарыл ее в самом центре своего колдовского узора. Разровняв неподатливую землю Невидимой дланью, Девлик водрузил сверху, над погребенным Вместилищем демона книгу, раскрытую на изображении намтуна. На мгновение застыв, словно бы любуясь делом рук своих, он быстро повторил мысленно те шаги, которые должен был сделать. Вроде бы, все готово. Теперь он должен был подождать до рассвета, до того момента, когда первые лучи солнца появятся на далеком восточном краю неба. Пока же он забился в угол и впал в забытье.
Это нельзя было назвать сном. Мертвому телу не нужен был отдых, мертвый разум Девлика не отправлялся в страну грез или кошмаров. Это было время Соргена, выпущенного из клетки – но лишь для того, чтобы лишний раз убедиться в своем бессилии и обреченности. Как голодный, оборванный, стосковавшийся по человеческому слову пленник, который выходит из темницы и видит вокруг царство льда и камня. Он идет в таверну, но не может выпить там вина или откусить краюху хлеба, чтобы унять голод и победить предательскую слабость мышц. Он ощупывает руками одежды, но не может взять их и прикрыть содрогающееся от холода тело. Он видит фигуры людей – но они безмолвны и недвижны, как статуи. Он идет, ползет, царапая ногтями каменные и ледяные изваяния, плачет и замирает, чтобы потом снова очнуться в темнице, связанный, спеленатый и лишенный возможности хоть что-то сделать или сказать. Видеть, слышать, страдать – вот его вечный удел, до тех пор, пока ходит мертвое тело, пока Девлик способен исполнять приказы Черных Старцев.
Словно сквозь туман, к Соргену возвращалась его короткая жизнь, проходила, день за днем, дразня и не давая ухватить себя, остановить, изменить, повернуть вспять. Дни мелькали, то бешено сменяя друг друга, то растягиваясь мучительно и неотвратимо. Тоска ядовитым копьем пронзало несуществующую грудь, и Сорген кричал неслышным криком, корчась мнимым телом от придуманных, но таких реальных и жестоких страданий. Каждый раз все это кончалось одним и тем же: разочарованием, всепоглощающим и неизбежным. Раз за разом Сорген понимал, что прожил жизнь напрасно и неправильно, и то, что никогда уже ему не исправить этого, язвило его еще больнее. Умирающий человек перед самой кончиной переживает вновь мгновение за мгновением свой век, успевает испытать удовлетворение или горько пожалеть – и уходит навсегда, оторванный от тех забот и воспоминаний, что были присущи ему тогда, за гранью. Однако Сорген был обречен страдать снова и снова, ибо ему не было дано перешагнуть эту границу. Он был обречен балансировать на ней долгое время – столь долгое, какое только вынесет разлагающееся тело. Мелькающая перед мысленным взором жизнь появлялась вновь и вновь, со всей скрытой в ней болью и сожалением.
И было только одно средство, дававшее надежду – странную и даже глупую для любого, кто мог бы вдруг узнать о ней… Но для живого разума, запертого в ящике гниющей плоти, за спиной равнодушного сторожа, оторвавшего у него часть воспоминаний и кусочек личности, не было ничего неправильного в том, чтобы надеяться на несбыточное. С этой мыслью он умер; она не раз навязчиво посещала его при жизни.
«Не все потеряно!» – шептал он, корчась от жалости и сострадания к самому себе, в дурманном тумане поспешных и смутных образов, торопящихся мимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59