Посреди постели, паря над белой бесконечностью, виднелась ее маленькая рыжая голова. Волосы были коротко острижены, и мама больше не делала своих быстрых, резких, как у колибри, движений. Так как почти все время она была на транквилизаторах, часто проходило несколько минут, прежде чем она узнавала кого-либо.
— Мама? Это Джо. Это я, мама. Джо.
— Джо? Джо. Джо! Джо и Росс! Где мои мальчики?
Она не расстроилась, когда мы сказали, что Росса здесь нет. Она приняла это так же, как принимала каждую ложку бесцветного супа или шпината со сливками из тарелки.
Я поехал прямо в больницу. Единственной заметной переменой была явная худоба на мамином лице. В целом его черты и нездоровый цвет кожи напомнили мне очень ветхое письмо, написанное фиолетовыми чернилами на тонкой серой бумаге. Мама спросила, где я был; когда я ответил, что в Европе, она некоторое время смотрела в стену, словно соображая, что такое Европа. К Рождеству она умерла.
После похорон мы с отцом взяли на неделю отпуск и полетели на юг — к жаре, ярким краскам и свежести Виргинских островов. Мы сидели на берегу, купались и подолгу бродили по холмам. Каждый вечер красота заката навевала на нас грусть, и мы ощущали себя словно бы героями какой-то торжественной драмы. В этом мы сходились. Мы пили темный ром и разговаривали до двух или трех часов ночи. Я сказал отцу, что после окончания колледжа хотел бы поехать жить в Европу. Напечатали еще два моих рассказа, и я с волнением подумывал о возможности стать настоящим писателем. Сейчас я понимаю, как отцу хотелось, чтобы я остался с ним, но он одобрил мою мысль о Европе.
Мой последний семестр в колледже заполнила девушка по имени Оливия Лофтинг. Я впервые влюбился по-настоящему, и Оливия была нужна мне как воздух. Я нравился ей, потому что у меня водились деньги, и потому что я пользовался в студенческой среде определенным престижем, но она постоянно напоминала мне, что ее сердце принадлежит какому-то парню, закончившему колледж на год раньше и отбывавшему свой срок в армии. Я делал все возможное, чтобы ее завлечь, но она никак не желала его забыть — хотя мы спали вместе начиная с третьего свидания.
Пришел май, и приехал в отпуск парень Оливии. Как-то днем я видел их вместе в студенческом центре. Они настолько явно были без ума друг от друга и так очевидно истощены любовными утехами, что я пошел в туалет и целый час сидел там, закрыв лицо руками.
Когда парень уехал, Оливия позвонила мне, но видеть ее снова было выше моих сил. Как это ни нелепо, мой отказ пробудил в ней интерес ко мне. Оставшиеся недели учебного года мы вели бесконечные беседы по телефону. В последний раз она потребовала встречи. Я спросил, с каких это пор она стала садисткой, и она с восторженным смехом признала, что, вероятно, стала. Мне еле хватило силы воли сказать «нет», но, повесив трубку, я еще долго клял себя, сознавая, как неоправданно пуста будет ночью моя постель.
Ни на минуту не забывая о Вене, я отправился в Лондон и все лето пробовал разные города — Мюнхен, Копенгаген, Милан, пока окончательно не убедился в правильности своего первого выбора.
По иронии судьбы я приехал в Вену как раз тогда, когда в театре Ан-дер-Йозефштадт давали премьеру «Голоса нашей тени». По каким-то мотивам, которые сам он, несомненно, счел любезностью, Фил Вестберг сообщил австрийцам, что я в Австрии, и месяц-другой я был там королем бала. И снова только то и делал, что всем разъяснял мизерность моего вклада в конечный продукт — правда, на этот раз «ауф дойч».
К счастью, венским критикам пьеса не понравилась. Через месяц она упаковала чемоданы и уехала обратно в Америку. С этим закончилась и моя известность, с тех пор я стал блаженно безымянным. Одним из положительных аспектов того, что «Тень» подняла свою взбалмошную голову в Вене, стала возможность повстречаться с множеством влиятельных людей, которые, опять же заключив, что движущей силой пьесы был я, и узнав, что я хочу поселиться в Вене, начали заказывать мне кое-что написать. Платили за эти заказы чудовищно мало, но зато я все время заводил новые знакомства. Когда в «Интернешнл геральд трибьюн» делали специальный австрийский выпуск, один мой друг провел меня в редакцию через черный ход, и они опубликовали мою статейку о Брегенцском летнем фестивале .
Примерно в то же время, когда я начал получать деньги за свои статьи, мой отец вторично женился, и я вернулся в Америку на свадьбу. Это был мой первый приезд за два года, и я был сражен скоростью и интенсивностью жизни в Соединенных Штатах. Сколько стимулов! Сколько всего нужно посмотреть, купить, сделать! За две недели я влюбился в эту жизнь, но поспешил назад в свою Вену, где все было именно таким, как мне нравилось, — тихим, и размеренным, и уютно медлительным.
Мне стукнуло двадцать четыре, и в некоем отдаленном, смутном уголке моего мозга свербило, что пора замахнуться на шедевр, на колоссальный роман. Вернувшись из Америки, я начал его — и начинал снова и снова, пока все мои жалкие начинания не иссякли. И ничего бы страшного, но я слишком быстро понял, что приемлемых середин и концовок у меня тоже нет. И на этом вот этапе я сошел с дистанции в гонке за Великим Американским Романом.
Я убежден, что каждый автор хочет быть или поэтом, или романистом, но в моем случае осознание того, что я никогда не стану Хартом Крейном или Толстым, не причинило мне чрезмерной боли. Возможно, парой лет раньше я бы отнесся к этому иначе, но теперь меня регулярно печатали, и в округе некоторые меня даже знали. Не многие, но несколько человек было.
После двух лет жизни в Вене чего мне не хватало — так это хорошего близкого друга. Одно время я думал, что найду друга в одной элегантной француженке, которая работала переводчиком в ООН. Мы сразу подошли друг другу и несколько недель были неразлучны. Потом мы легли в постель, и столь непринужденно зародившаяся дружба разрушилась царственными таинствами секса. Какое-то время мы оставались любовниками, но было легко заметить, что дружба выходила у нас лучше, чем любовь. К несчастью, после обретенной интимности пути назад не было. Потом ее перевели в Женеву, а я остался плодовитым и одиноким писателем.

Часть вторая
Глава первая
Индия и Пол Тейты были просто помешаны на кино, и впервые мы повстречались в одном из немногих кинотеатров в городе, где показывали фильмы на английском. На экран были опять выпушены «Незнакомцы в поезде» Хичкока, и перед просмотром я решил немножко подготовиться дома. Прежде чем взяться за роман, лежавший в основе фильма, я прочел книги Патрисии Хайсмит про Томаса Рипли. Потом принялся за макшейновскую биографию Реймонда Чандлера, где была длинная глава о съемках этой классической ленты. Я как раз дочитывал биографию в вестибюле кинотеатра перед началом фильма, когда рядом села какая-то пара. Через несколько секунд я понял, что они разговаривают по-английски.
— Брось, Пол, не дури. Это Реймонд Чандлер.
— Наннэлли Джонсон .
— Пол…
— Индия, кто оказался прав насчет фильма Любича? А?
— Да что ты мне вечно тычешь в нос эту идиотскую картину! Ну и что, если раз в жизни ты оказался прав? Кстати, кто был прав вчера, что «Большой расклад для маленькой леди» поставил Филдер Кук?
Обычно такие споры между парочками ведутся сварливо и громко, но тон этих двоих убеждал, что на самом деле они не спорят — с обеих сторон не было никакой затаенной злобы или оскаленных клыков.
— Простите, гм, вы говорите по-английски?
Я обернулся и кивнул. Так я впервые увидел Индию Тейт. Это было летом. На ней были новые темно-синие джинсы и лимонно-желтая футболка. Она вызывающе улыбнулась.
Я кивнул, внутренне обрадовавшись, что со мной заговорила такая привлекательная женщина.
— Прекрасно. Вы знаете, кто написал «Незнакомцев в поезде»? Ну, то есть не книгу, а сценарий. Я поспорила с моим мужем. — Она ткнула большим пальцем в его направлении, словно останавливала машину на шоссе.
— А я как раз только что прочел о «Незнакомцах» целую главу, вот в этой книге. Здесь говорится, как Чандлер писал сценарий, а Хичкок ставил фильм, но потом, когда фильм был сделан, они возненавидели друг друга. — Я постарался так построить фразу, чтобы каждый из них счел, что взял верх в споре.
Это не сработало. Она обернулась к мужу и на долю секунды показала ему язык. Он улыбнулся и протянул мне руку над ее коленями.
— Не обращайте на нее внимания. Меня зовут Пол Тейт, а вот эта языкастая — моя жена Индия. — Он пожал руку как подобает — крепко и очень значительно.
— Очень рад. А я Джозеф Леннокс.
— Видишь, Пол? Я знала, что права! Я знала, что вы Джозеф Леннокс. Помню, я видела вашу фотографию в журнале «Винер». Я потому и села здесь.
— Впервые в жизни меня кто-то узнал!
Я тут же в нее влюбился. Я уже почти влюбился, увидев ее лицо и очаровательную желтую футболку, но когда она меня узнала…
— Джозеф Леннокс! Боже, мы ведь два раза смотрели «Голос нашей тени» на Бродвее, а потом один раз в Массачусетсе, на летних гастролях. Пол даже купил эту «О. Генриевскую» антологию с «Деревянными пижамами» .
Нервничая и досадуя, что меня узнали из-за пьесы, я стал крутить в руках биографию Чандлера и уронил ее на пол. Мы с Индией одновременно наклонились, чтобы поднять книгу, и я ощутил легкий аромат лимона и какого-то дорогого нежного мыла.
Пришла билетерша, объявила, что можно входить. Мы встали и наспех договорились после фильма сходить выпить кофе. Я сразу заметил, что они направились вперед и сели в первом ряду. Кому охота там сидеть? Мало что из фильма до меня дошло, так как я все время то смотрел им в затылок, то думал, что же это за интересные люди.
— А что, Джо, летом здесь всегда так влажно? На меня словно дышит огромная собака. Хотела бы я снова оказаться в маминой нью-йоркской квартире.
— Индия, каждый раз, когда мы летом оказываемся там, ты жалуешься на жару.
— Конечно, Пол, но там, по крайней мере, нью-йоркская жара. Это большая разница.
Больше она ничего не сказала, а он посмотрел на меня и закатил глаза. Мы сидели за уличным столиком перед кафе «Ландтманн». Мимо прогремел красно-белый трамвай, и расцвеченные фонтаны вдоль дорожек Ратхаус-парка взметнули свои струи в густой ночной темноте.
— Здесь сейчас довольно жарко. Вот почему все венцы в августе разъезжаются по дачам.
Взглянув на меня, она покачала головой.
— С ума сойти! Слушайте, я так ничего и не знаю о здешних местах, но разве не туризм считается главной статьей австрийского дохода? Большинство туристов путешествуют в августе, верно? Получается, приезжают они в Вену, а все заведения закрыты — персонал в отпуске. Похуже, чем в Италии или Франции, а, Пол?
Мы пробыли там полчаса. Я уже заметил, что разговор в основном поддерживала Индия, а Пол включался, только если она подначивала его рассказать какую-нибудь историю или анекдот. Но когда говорил один из них, другой внимательно слушал. Я испытал прилив тщетной ревности, замечая их полную поглощенность друг другом.
Позже я спросил Пола, который в отсутствие жены и сам оказался замечательно интересным собеседником, почему он умолкает рядом с ней.
— Наверное, потому, что она так чудесно ни на кого не похожа, Джо. Тебе не кажется? Я хочу сказать, мы женаты уже много лет, а она до сих пор изумляет меня тем, что говорит. Обычно мне просто не терпится услышать, что она еще скажет. И так всегда.
Когда в тот первый вечер в беседе возникла пауза и все стихло, я спросил, как они познакомились.
— Расскажи ему ты, Пол. Я хочу посмотреть, как проедет этот трамвай.
Мы все смотрели, как он проезжал. Через несколько секунд Пол сел прямо и положил свои большие ладони на колени.
— Когда я служил на флоте и наш корабль стоял в Гонолулу, я купил в увольнении пижонскую гавайскую рубашку. Более кошмарное барахло трудно и представить. Голубые кокосовые пальмы и зеленые обезьяны на желтом фоне.
— Хватит врать, Пол! Ты был влюблен в каждую чахлую пальмочку на той рубашке, и сам это знаешь. Я думала, ты заплачешь, когда она изветшала и вся расползлась. — Индия протянула руку через стол и пальцем погладила его по щеке. Я отвел глаза от смущения и ревности, вызванной этой ее нечаянной нежностью
— Да, наверное, так оно и было, но сейчас в этом трудно признаться.
— Вот как? Ну тогда заткнись, потому что ты в ней смотрелся великолепно! Он действительно великолепно смотрелся, Джо. Он стоял на углу улицы в Сан-Франциско, дожидаясь троллейбуса, и был похож на рекламу рома «бакарди». Я подошла и сказала ему, что никогда не видела парня, который бы так хорошо смотрелся в настолько попугайской рубашке.
— Ты не сказала, что я хорошо смотрюсь, Индия, — ты сказала, что я слишком хорошо смотрюсь. И это звучало так, будто я один из тех психов, которые читают фантастические романы и носят на ремне пять миллионов ключей.
— Ах, конечно, но я сказала это позже — когда мы пошли выпить.
Повернувшись ко мне, Пол кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24