Судя по событиям последних двух дней, мне не оставалось ничего, кроме как войти внутрь и очутиться лицом к лицу со всем, что меня там ожидало.
Глядя на дом, в котором я еще совсем недавно надеялась свить гнездышко и жить с Хью до конца дней, я вспомнила об одном взволновавшем меня поступке Хью.
Однажды вечером — это было в моей нью-йоркской квартире — он окликнул меня из спальни. Когда я подошла, он меня остановил, загородив дверной проем вытянутой рукой.
— Сделай все, как я скажу, хорошо? Быстро посмотри на тумбочку у кровати и скажи, что ты там видишь. Не раздумывая. Просто посмотри и скажи.
Заинтригованная, я подчинилась. На том месте, где стояла моя настольная лампа, находилось что-то темное, причудливой формы. Я прищурилась, но и это не помогло. Я понятия не имела, что это такое. Наконец он убрал руку, подошел к кровати, наклонился и включил лампу. Оказалось, что это моя лампа, просто он положил ее на бок и так повернул, что даже с небольшого расстояния ее невозможно было узнать.
— Странно, правда? Небольшой поворот, малейшее изменение положения — один щелчок — и все, что мы знаем наверняка, исчезает. Со мной точно такая же чертовщина приключилась сегодня утром. У нас есть одна ваза, стоит в офисе много лет, великолепная вещица — Лалик. Но вот кто-то ее возьми да и переверни. Когда я ее так вот увидел, то не узнал. Не мог понять, что это за предмет. Стоял в коридоре, ноги словно к полу приросли, и никак не мог сообразить — что это за чертовщина такая? А потом пришла Кортни, подняла ее, поставила как прежде, и вот вам пожалуйста — наша ваза.
Меня все это не очень впечатлило, что, должно быть, в полной мере отразилось на моем лице. Он прижал ладони к моим щекам и чуть надавил.
— Неужели ты не понимаешь? Ничто окончательно не завершено. Все эволюционирует, у каждой вещи сотни новых ракурсов, в каких мы ее прежде не видели. Глаз у нас замыливается, потом вдруг происходит что-то такое, и нас это приводит в недоумение, иногда даже выбивает из колеи или радует. Вот эту способность я и стараюсь поддерживать в себе — умение радоваться тому, чего не знаю.
Это было очень занятно и совершенно в духе Хью, но меня мало интересовало. Я его поцеловала, вернула лампу в прежнее положение и продолжила готовить обед.
Ночью меня разбудило прикосновение — к лицу, между ног, вверх и вниз вдоль бока. Мое трепещущее тело и пробуждающееся сознание согласно отозвались на эту ласку, и я застонала. Когда это случилось, то ли звук, то ли причина его породившая, подействовали на меня, как ведро холодной воды, и я со всех сил выпростала вперед руку и с громким треском попала Хью прямо по лбу. Вскрикнув от неожиданности, он отпрянул и схватился за голову. Через минуту мы уже над этим смеялись и прикасались друг к другу, и все это закончилось тем, чего он и желал.
Потом Хью заснул, а я лежала на спине с открытыми глазами. В рассветной тишине — было три часа ночи — я вспоминала события прошедшего дня, перевернутую прикроватную лампу и то, что он о ней сказал. Чем-то сродни этому было и мое пробуждение от его прикосновений. В отличие от Хью, я не умела радоваться тому, чего не знала. Совсем наоборот: разбуженная неожиданной лаской моего любовника посреди ночи, я ответила ударом. Я стала перебирать в памяти другие похожие случаи, понимая, что это невеселое озарение можно распространить и на всю мою жизнь. Я лежала онемелая и оцепенелая, как старушечья шея.
Я вспомнила это, стоя на дорожке, которая вела к дому. Что Хью сказал бы сейчас? Что бы он сделал, будучи на моем месте в последние несколько дней? Я совсем перестала понимать, что творится в моей жизни. Он был мертв, и та самая кривая лампа стояла наверху в нашей спальне. И дом наш был такой славный — квадратный, добротный, как престарелая, но еще бодрая тетушка. С верандой, где можно было бы повесить гамак и вести неторопливые беседы, попивать охлажденный чай, поставить у стены старенький велосипед. С верандой, где могли играть ребятишки. Закрывая глаза, я слышала топот детских ножек по деревянному полу. Осторожно! Притормози! Сколько детей у нас могло бы быть? Сколько велосипедов и сколько санок стояло бы у стены?
Я шагнула к дому, помедлила, снова шагнула. И в конце концов зашагала быстро и решительно. Неподалеку послышался гудок автомобиля. Я вздрогнула, но не остановилась — быстро направилась вверх по лестнице. Я не стала заглядывать в окна, поднявшись на веранду. Вдруг там окажется что-то такое, из-за чего я не смогу себя заставить войти внутрь?
Сунув руку в карман, я нащупала связку ключей на брелоке с эмблемой «Нью-Йорк Мете», подаренном мне Клейтоном Бланшаром, когда я у него работала. Вспомнив о нем, я немного успокоилась. Раз на свете существовал Клейтон, значит, был и Нью-Йорк, и старые книги, какой-никакой порядок вещей, горячий кофе и охлажденная содовая, пространство, где ты можешь передвигаться без опасения, что земля внезапно станет плоской и ты свалишься с ее края. В этом пространстве была любовь и здравый смысл тоже. Мне надо было туда вернуться ради себя самой и нашего ребенка. Воспоминания и этот младенец были наследством, оставленным мне Хью. Оно не могло существовать в той странной реальности, в которой я оказалась.
Я вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Вернее, попыталась. Потому что он не поворачивался. Не мог повернуться. Я сделала еще одну попытку — безрезультатно. Я взялась за дверную ручку. Она не поворачивалась, но была теплой. Словно за нее кто-то держался, перед тем как к ней прикоснуться мне. Я ее трясла, дергала, толкала, снова попыталась повернуть ключ, потом опять — ручку. Все напрасно.
Оставив ключ в замочной скважине, я подошла к одному из окон и заглянула внутрь. Ничего. Внутри было темно. Я разглядела только смутные очертания нашей мебели в гостиной: новое кресло Хью, диван. Неожиданно я ощутила настоятельную потребность проникнуть в дом, что бы меня там ни ожидало. Я вернулась к двери и повторила все прежние манипуляции, на этот раз с яростью, злостью и нетерпением. Замок, ручка, толкай, тяни. Без толку.
— Эй-эй, не надо так! Вы что, решили в щепу эту дверь разнести?
Держась за ручку обеими руками, я оглянулась. На дорожке стоял Маккейб, скрестив руки на груди. Он полез в карман и вытащил пачку сигарет.
— А вы что здесь делаете? Я думала, вам нужно быть… там.
— Я сделал все, что от меня требовалось. Рассказал, что видел, а они заполнили всякие бланки… Что еще можно сделать в такой ситуации? Я о вас беспокоился. Думаю, дай-ка зайду по пути в участок, посмотрю, как она там.
— Спасибо. Послушайте, а вы знали этих людей?
— Сальвато? Конечно. Она и ребенок были очень славные, но смерть Эла — небольшая потеря для человечества.
— Сальвато? Это их фамилия? Они жили в Крейнс-Вью?
— Ага. У Эла пара магазинчиков в центре. Эл Сальвато по кличке Зеленый свет. Мы вместе выросли. А что?
— Я… сама не знаю. Когда я заглянула в салон, мне показалось, что это мои знакомые.
Маккейб сделал глубокий вдох и быстро выдохнул — щеки у него раздулись.
— Такое зрелище не для всяких нервов. Особенно в первый раз. Я к этому так и не привык. Ничего удивительного, что вы обознались.
Я совершенно точно знала, что в серебристой машине находились Хью и его семья. У меня не было в этом ни малейших сомнений.
— Вижу, вы воюете с замком. Хотите, помогу? Кивнув на дверь, я выдавила из себя жалкий смешок.
— Не могу попасть в собственный дом. Что-то с замком. Ключ не поворачивается, ручка тоже.
— Можно попробовать?
Бросив недокуренную сигарету, он поднялся на веранду, взял у меня ключ и попытался отпереть замок. Раз — не получилось. Он чуть развел руками, и мне понравился этот его жест. Он не корчил из себя мужика, не возился с моим замком минут пять, пока тот не сдастся и можно будет взглянуть на меня с чувством превосходства. Маккейб вернул мне ключ после первой же неудачной попытки.
— Значит, так. У вас только два пути. Мы вызываем слесаря, и это вам обойдется баксов в пятьдесят, хотя я и знаю одного парня, который сделает скидку. Или вы притворитесь, что не видели вот этого… — Он что-то вытащил из кармана и показал мне. Отмычка. Я ее узнала по множеству фильмов. — Так что вы предпочитаете?
— Сэкономить пятьдесят долларов.
— Ну ладно, посмотрим.
Он сунул в замочную скважину острый, как шило, кончик отмычки, покрутил ею. Потом замер, сделал еще короткое движение рукой, раздался щелчок. Он повернул ручку, и дверь распахнулась.
— Ча-ча-ча. — Он посторонился, жестом приглашая меня войти. — Сезам, отворись.
Я хотела было переступить порог, но замерла на месте.
— Слушайте, я знаю, что у вас миллион других дел, но может, зайдете хоть на пару минут? Мне так не хочется идти туда одной.
Он мельком взглянул на свои роскошные часы.
— Да нет, время-то у меня есть. Сейчас мы обыщем ваш домишко. — Он без колебаний вошел внутрь. Я помедлила секунду и последовала за ним.
— Фу-у, вы ничего не забыли на плите?
— Нет.
— Все равно первым делом пошли на кухню. — Он безошибочно здесь ориентировался, и это на минуту меня озадачило, но потом я вспомнила, что он часто бывал в этом доме в гостях у Франсес.
Словно прочитав мои мысли, он сказал:
— В этом доме часто появлялись загадочные запахи. Идешь и не знаешь, какой аромат тут тебя встретит. То тебе амброзия, то Перт-Амбой. Франсес вас не угощала своим пирогом с пеканом? Иногда он ей очень удавался, а бывало — собачий корм, да и только. Три дня потом его из зубов выковыриваешь. Да, вот уж кулинар, так кулинар. Супы великолепные, мясо чудовищное. Никогда ей не позволяйте готовить для вас мясо! Как-то на мой день рождения… — Он толкнул кухонную дверь, но та не открылась.
— Вы ее что, заперли?
— Нет.
Мы переглянулись.
— Интересно. — Он снова толкнул дверь, но она не поддалась. Он стал негромко насвистывать песенку «Бич Бойз» «Помоги мне, Ронда», потом сунул руки в карманы и тотчас же их оттуда вынул. Он пнул дверь — и звук этого удара неестественно громко разнесся по всему дому. Потом он опять засвистел. — Интересно. Может, поэтому-то вы и не могли попасть в дом.
Вытащив из кармана кредитную карточку, он просунул ее в щель между дверью и рамой и потянул вверх. Изнутри раздался негромкий металлический щелчок.
— Всего-то и делов! Я помню, что здесь есть крючок, потому что сам его устанавливал для Франсес много лет назад. — С этими словами он толкнул дверь.
Сначала мы почувствовали запах, потом увидели дым. Немного дыма, но вполне достаточно, чтобы перепугать насмерть. Храбрец Маккейб, не раздумывая, вошел внутрь. Секундой позже раздался металлический скрежет, удар, а Маккейб растянулся на полу передо мной.
— Что за ё…
Кухонный пол был усеян обломками металла и осколками стекла. Некоторые цельные, другие разбитые или расколотые на мелкие фрагменты. Многие почернели от огня, некоторые еще дымились. Самый внушительный по размерам я сразу же узнала — серебристая крышка багажника с эмблемой «БМВ». Вокруг было немало металлических обломков того же цвета — фрагментов разбившейся машины Хью.
Маккейб поднялся на ноги. Руки у него кровоточили. Он ошеломленно посмотрел на меня.
— Что это за херня?
Я знала, в чем было дело. Слишком хорошо знала. Мне не следовало его сюда приглашать. Тот, кто здесь находился, тот, кто за все это отвечал, хотел, чтобы я была в доме одна. По неведению я нарушила правила. И теперь мы с беднягой Маккейбом должны расплатиться за мою ошибку.
Я повернулась, вышла из кухни и направилась к входной двери. Разумеется, она оказалась заперта. Я ухватилась за дверную ручку, но та не поворачивалась, не сдвинулась ни на дюйм, словно была намертво приварена к двери. Я понимала, насколько бесполезно искать иной выход из дома.
Я вернулась в кухню. Маккейб мыл руки над раковиной. Он это делал медленно и тщательно. Несмотря на происходящее, он, казалось, никуда не спешил. Я молчала — на мой взгляд, любые слова в данной ситуации звучали бы абсурдно.
Не оборачиваясь, он пробормотал:
— Оно снова здесь, да? Вот в чем все дело. — Сняв с крючка красное кухонное полотенце, он стал вытирать руки в ожидании моего ответа.
— Я даже не знаю, что это. Странные вещи здесь творятся с тех пор, как мы с Хью перебрались в этот дом.
— Поэтому Франсес и вызвала нас к себе? Скажите правду, Миранда.
— Да, но откуда вам обо всем известно? И в чем, наконец, дело?
— Франсес это называла суринамской жабой. Об этом вроде написал один поэт — Кольридж, да? Она меня заставила выучить наизусть: «Мои думы суетятся, как суринамская жаба с маленькими жабятами, спрыгивающими у нее со спины, боков, живота и растущими, пока она ползет». Когда я был молодым, оно пыталось меня убить, но Франсес спасла мне жизнь. Это случилось здесь, в доме. — Он уселся за стол. Медленно оглядел обломки на полу и поджал губы. — И вот опять — нате вам. Я думал, все давным-давно кончилось. Вернулась эта долбаная жаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Глядя на дом, в котором я еще совсем недавно надеялась свить гнездышко и жить с Хью до конца дней, я вспомнила об одном взволновавшем меня поступке Хью.
Однажды вечером — это было в моей нью-йоркской квартире — он окликнул меня из спальни. Когда я подошла, он меня остановил, загородив дверной проем вытянутой рукой.
— Сделай все, как я скажу, хорошо? Быстро посмотри на тумбочку у кровати и скажи, что ты там видишь. Не раздумывая. Просто посмотри и скажи.
Заинтригованная, я подчинилась. На том месте, где стояла моя настольная лампа, находилось что-то темное, причудливой формы. Я прищурилась, но и это не помогло. Я понятия не имела, что это такое. Наконец он убрал руку, подошел к кровати, наклонился и включил лампу. Оказалось, что это моя лампа, просто он положил ее на бок и так повернул, что даже с небольшого расстояния ее невозможно было узнать.
— Странно, правда? Небольшой поворот, малейшее изменение положения — один щелчок — и все, что мы знаем наверняка, исчезает. Со мной точно такая же чертовщина приключилась сегодня утром. У нас есть одна ваза, стоит в офисе много лет, великолепная вещица — Лалик. Но вот кто-то ее возьми да и переверни. Когда я ее так вот увидел, то не узнал. Не мог понять, что это за предмет. Стоял в коридоре, ноги словно к полу приросли, и никак не мог сообразить — что это за чертовщина такая? А потом пришла Кортни, подняла ее, поставила как прежде, и вот вам пожалуйста — наша ваза.
Меня все это не очень впечатлило, что, должно быть, в полной мере отразилось на моем лице. Он прижал ладони к моим щекам и чуть надавил.
— Неужели ты не понимаешь? Ничто окончательно не завершено. Все эволюционирует, у каждой вещи сотни новых ракурсов, в каких мы ее прежде не видели. Глаз у нас замыливается, потом вдруг происходит что-то такое, и нас это приводит в недоумение, иногда даже выбивает из колеи или радует. Вот эту способность я и стараюсь поддерживать в себе — умение радоваться тому, чего не знаю.
Это было очень занятно и совершенно в духе Хью, но меня мало интересовало. Я его поцеловала, вернула лампу в прежнее положение и продолжила готовить обед.
Ночью меня разбудило прикосновение — к лицу, между ног, вверх и вниз вдоль бока. Мое трепещущее тело и пробуждающееся сознание согласно отозвались на эту ласку, и я застонала. Когда это случилось, то ли звук, то ли причина его породившая, подействовали на меня, как ведро холодной воды, и я со всех сил выпростала вперед руку и с громким треском попала Хью прямо по лбу. Вскрикнув от неожиданности, он отпрянул и схватился за голову. Через минуту мы уже над этим смеялись и прикасались друг к другу, и все это закончилось тем, чего он и желал.
Потом Хью заснул, а я лежала на спине с открытыми глазами. В рассветной тишине — было три часа ночи — я вспоминала события прошедшего дня, перевернутую прикроватную лампу и то, что он о ней сказал. Чем-то сродни этому было и мое пробуждение от его прикосновений. В отличие от Хью, я не умела радоваться тому, чего не знала. Совсем наоборот: разбуженная неожиданной лаской моего любовника посреди ночи, я ответила ударом. Я стала перебирать в памяти другие похожие случаи, понимая, что это невеселое озарение можно распространить и на всю мою жизнь. Я лежала онемелая и оцепенелая, как старушечья шея.
Я вспомнила это, стоя на дорожке, которая вела к дому. Что Хью сказал бы сейчас? Что бы он сделал, будучи на моем месте в последние несколько дней? Я совсем перестала понимать, что творится в моей жизни. Он был мертв, и та самая кривая лампа стояла наверху в нашей спальне. И дом наш был такой славный — квадратный, добротный, как престарелая, но еще бодрая тетушка. С верандой, где можно было бы повесить гамак и вести неторопливые беседы, попивать охлажденный чай, поставить у стены старенький велосипед. С верандой, где могли играть ребятишки. Закрывая глаза, я слышала топот детских ножек по деревянному полу. Осторожно! Притормози! Сколько детей у нас могло бы быть? Сколько велосипедов и сколько санок стояло бы у стены?
Я шагнула к дому, помедлила, снова шагнула. И в конце концов зашагала быстро и решительно. Неподалеку послышался гудок автомобиля. Я вздрогнула, но не остановилась — быстро направилась вверх по лестнице. Я не стала заглядывать в окна, поднявшись на веранду. Вдруг там окажется что-то такое, из-за чего я не смогу себя заставить войти внутрь?
Сунув руку в карман, я нащупала связку ключей на брелоке с эмблемой «Нью-Йорк Мете», подаренном мне Клейтоном Бланшаром, когда я у него работала. Вспомнив о нем, я немного успокоилась. Раз на свете существовал Клейтон, значит, был и Нью-Йорк, и старые книги, какой-никакой порядок вещей, горячий кофе и охлажденная содовая, пространство, где ты можешь передвигаться без опасения, что земля внезапно станет плоской и ты свалишься с ее края. В этом пространстве была любовь и здравый смысл тоже. Мне надо было туда вернуться ради себя самой и нашего ребенка. Воспоминания и этот младенец были наследством, оставленным мне Хью. Оно не могло существовать в той странной реальности, в которой я оказалась.
Я вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Вернее, попыталась. Потому что он не поворачивался. Не мог повернуться. Я сделала еще одну попытку — безрезультатно. Я взялась за дверную ручку. Она не поворачивалась, но была теплой. Словно за нее кто-то держался, перед тем как к ней прикоснуться мне. Я ее трясла, дергала, толкала, снова попыталась повернуть ключ, потом опять — ручку. Все напрасно.
Оставив ключ в замочной скважине, я подошла к одному из окон и заглянула внутрь. Ничего. Внутри было темно. Я разглядела только смутные очертания нашей мебели в гостиной: новое кресло Хью, диван. Неожиданно я ощутила настоятельную потребность проникнуть в дом, что бы меня там ни ожидало. Я вернулась к двери и повторила все прежние манипуляции, на этот раз с яростью, злостью и нетерпением. Замок, ручка, толкай, тяни. Без толку.
— Эй-эй, не надо так! Вы что, решили в щепу эту дверь разнести?
Держась за ручку обеими руками, я оглянулась. На дорожке стоял Маккейб, скрестив руки на груди. Он полез в карман и вытащил пачку сигарет.
— А вы что здесь делаете? Я думала, вам нужно быть… там.
— Я сделал все, что от меня требовалось. Рассказал, что видел, а они заполнили всякие бланки… Что еще можно сделать в такой ситуации? Я о вас беспокоился. Думаю, дай-ка зайду по пути в участок, посмотрю, как она там.
— Спасибо. Послушайте, а вы знали этих людей?
— Сальвато? Конечно. Она и ребенок были очень славные, но смерть Эла — небольшая потеря для человечества.
— Сальвато? Это их фамилия? Они жили в Крейнс-Вью?
— Ага. У Эла пара магазинчиков в центре. Эл Сальвато по кличке Зеленый свет. Мы вместе выросли. А что?
— Я… сама не знаю. Когда я заглянула в салон, мне показалось, что это мои знакомые.
Маккейб сделал глубокий вдох и быстро выдохнул — щеки у него раздулись.
— Такое зрелище не для всяких нервов. Особенно в первый раз. Я к этому так и не привык. Ничего удивительного, что вы обознались.
Я совершенно точно знала, что в серебристой машине находились Хью и его семья. У меня не было в этом ни малейших сомнений.
— Вижу, вы воюете с замком. Хотите, помогу? Кивнув на дверь, я выдавила из себя жалкий смешок.
— Не могу попасть в собственный дом. Что-то с замком. Ключ не поворачивается, ручка тоже.
— Можно попробовать?
Бросив недокуренную сигарету, он поднялся на веранду, взял у меня ключ и попытался отпереть замок. Раз — не получилось. Он чуть развел руками, и мне понравился этот его жест. Он не корчил из себя мужика, не возился с моим замком минут пять, пока тот не сдастся и можно будет взглянуть на меня с чувством превосходства. Маккейб вернул мне ключ после первой же неудачной попытки.
— Значит, так. У вас только два пути. Мы вызываем слесаря, и это вам обойдется баксов в пятьдесят, хотя я и знаю одного парня, который сделает скидку. Или вы притворитесь, что не видели вот этого… — Он что-то вытащил из кармана и показал мне. Отмычка. Я ее узнала по множеству фильмов. — Так что вы предпочитаете?
— Сэкономить пятьдесят долларов.
— Ну ладно, посмотрим.
Он сунул в замочную скважину острый, как шило, кончик отмычки, покрутил ею. Потом замер, сделал еще короткое движение рукой, раздался щелчок. Он повернул ручку, и дверь распахнулась.
— Ча-ча-ча. — Он посторонился, жестом приглашая меня войти. — Сезам, отворись.
Я хотела было переступить порог, но замерла на месте.
— Слушайте, я знаю, что у вас миллион других дел, но может, зайдете хоть на пару минут? Мне так не хочется идти туда одной.
Он мельком взглянул на свои роскошные часы.
— Да нет, время-то у меня есть. Сейчас мы обыщем ваш домишко. — Он без колебаний вошел внутрь. Я помедлила секунду и последовала за ним.
— Фу-у, вы ничего не забыли на плите?
— Нет.
— Все равно первым делом пошли на кухню. — Он безошибочно здесь ориентировался, и это на минуту меня озадачило, но потом я вспомнила, что он часто бывал в этом доме в гостях у Франсес.
Словно прочитав мои мысли, он сказал:
— В этом доме часто появлялись загадочные запахи. Идешь и не знаешь, какой аромат тут тебя встретит. То тебе амброзия, то Перт-Амбой. Франсес вас не угощала своим пирогом с пеканом? Иногда он ей очень удавался, а бывало — собачий корм, да и только. Три дня потом его из зубов выковыриваешь. Да, вот уж кулинар, так кулинар. Супы великолепные, мясо чудовищное. Никогда ей не позволяйте готовить для вас мясо! Как-то на мой день рождения… — Он толкнул кухонную дверь, но та не открылась.
— Вы ее что, заперли?
— Нет.
Мы переглянулись.
— Интересно. — Он снова толкнул дверь, но она не поддалась. Он стал негромко насвистывать песенку «Бич Бойз» «Помоги мне, Ронда», потом сунул руки в карманы и тотчас же их оттуда вынул. Он пнул дверь — и звук этого удара неестественно громко разнесся по всему дому. Потом он опять засвистел. — Интересно. Может, поэтому-то вы и не могли попасть в дом.
Вытащив из кармана кредитную карточку, он просунул ее в щель между дверью и рамой и потянул вверх. Изнутри раздался негромкий металлический щелчок.
— Всего-то и делов! Я помню, что здесь есть крючок, потому что сам его устанавливал для Франсес много лет назад. — С этими словами он толкнул дверь.
Сначала мы почувствовали запах, потом увидели дым. Немного дыма, но вполне достаточно, чтобы перепугать насмерть. Храбрец Маккейб, не раздумывая, вошел внутрь. Секундой позже раздался металлический скрежет, удар, а Маккейб растянулся на полу передо мной.
— Что за ё…
Кухонный пол был усеян обломками металла и осколками стекла. Некоторые цельные, другие разбитые или расколотые на мелкие фрагменты. Многие почернели от огня, некоторые еще дымились. Самый внушительный по размерам я сразу же узнала — серебристая крышка багажника с эмблемой «БМВ». Вокруг было немало металлических обломков того же цвета — фрагментов разбившейся машины Хью.
Маккейб поднялся на ноги. Руки у него кровоточили. Он ошеломленно посмотрел на меня.
— Что это за херня?
Я знала, в чем было дело. Слишком хорошо знала. Мне не следовало его сюда приглашать. Тот, кто здесь находился, тот, кто за все это отвечал, хотел, чтобы я была в доме одна. По неведению я нарушила правила. И теперь мы с беднягой Маккейбом должны расплатиться за мою ошибку.
Я повернулась, вышла из кухни и направилась к входной двери. Разумеется, она оказалась заперта. Я ухватилась за дверную ручку, но та не поворачивалась, не сдвинулась ни на дюйм, словно была намертво приварена к двери. Я понимала, насколько бесполезно искать иной выход из дома.
Я вернулась в кухню. Маккейб мыл руки над раковиной. Он это делал медленно и тщательно. Несмотря на происходящее, он, казалось, никуда не спешил. Я молчала — на мой взгляд, любые слова в данной ситуации звучали бы абсурдно.
Не оборачиваясь, он пробормотал:
— Оно снова здесь, да? Вот в чем все дело. — Сняв с крючка красное кухонное полотенце, он стал вытирать руки в ожидании моего ответа.
— Я даже не знаю, что это. Странные вещи здесь творятся с тех пор, как мы с Хью перебрались в этот дом.
— Поэтому Франсес и вызвала нас к себе? Скажите правду, Миранда.
— Да, но откуда вам обо всем известно? И в чем, наконец, дело?
— Франсес это называла суринамской жабой. Об этом вроде написал один поэт — Кольридж, да? Она меня заставила выучить наизусть: «Мои думы суетятся, как суринамская жаба с маленькими жабятами, спрыгивающими у нее со спины, боков, живота и растущими, пока она ползет». Когда я был молодым, оно пыталось меня убить, но Франсес спасла мне жизнь. Это случилось здесь, в доме. — Он уселся за стол. Медленно оглядел обломки на полу и поджал губы. — И вот опять — нате вам. Я думал, все давным-давно кончилось. Вернулась эта долбаная жаба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39