Между тем дни летели за днями, и граница чаго подошла уже к Муранге, к водопадам Ганья, к Тике, и каждый раз, думая об этом, я вспоминала о родителях и сестре.
Правительство погрузилось в машины и отбыло в Момбасу – колонна грузовиков и лимузинов тащилась мимо кафе на авеню Хайл-Селасси, где я пила свой утренний курьерский кофе, добрых полтора часа. Размалеванные пикни носились по улицам, паля во все стороны трассирующими пулями, пока бронетранспортеры ООН не прогнали их. Однажды я несколько часов просидела в придорожном кювете, спасаясь от шальной пули и прислушиваясь к перестрелке, которую две соперничавшие банды затеяли из-за двух угнанных бензовозов. Несколько раз я поднималась на смотровую площадку ретранслятора «Муа Телеком» и смотрела, как над пригородами встает черный дым пожарищ и как еще дальше, на севере и на юге, где над пестрым одеялом палаточных городков и бидонвилей дрожит раскаленное марево, пламенеют не по-земному яркие краски чаго. Наконец настал день, когда все газеты – те, которые еще выходили, – написали, что 18 июля 2013 года стены чаго сойдутся и Найроби перестанет существовать. Где же спасение, спрашивала я себя. Где искать его?
Брат Дуст сказал: в себе. В своем духе.
Но что мне делать, я по-прежнему не знала.
Когда умирает человек, конец виден сразу. Грудь в последний раз опускается и не поднимается больше. Перестает биться сердце. Кровь остывает и сворачивается. В глазах гаснет отблеск сознания. Гораздо труднее сказать, в какой момент умирание начинается. Быть может, тогда, когда организм начинает стареть? Или когда в нем появляется первая переродившаяся раковая клетка? А может, человек начинает умирать с той самой минуты, когда, передав свою ДНК потомству, превращается в генетический излишек? Или с той минуты, когда появляется на свет? Это по крайней мере имеет смысл. Один государственный служащий рассказывал мне, что, выписывая свидетельство о рождении, он должен был сразу же заполнить бланк справки о смерти.
То же самое можно сказать и о городах. Когда погиб Найроби, мир увидел только самый финал, переданный со спутников-шпионов и записанный автоматическими камерами. Но где было начало конца? Одни считают: агония началась, когда ООН отвела войска и отозвала своих наблюдателей, оставив город на растерзание бандам молодчиков. Другие утверждают, что это случилось, когда остановилась электростанция в Эмбакаси и были перерезаны топливопроводы и телефонные линии, соединявшие город с побережьем. Третьи говорят: Найроби начал умирать, когда над домами Уэстленда появилась первая Башня-Инкубатор. Для большинства же начало конца прочно ассоциируется с телерепортажем, в котором был показан чаго-мох, медленно растворяющий дорожный указатель с надписью «Добро пожаловать в Найроби!».
Для меня конец Найроби настал в тот день, когда я переспала с братом Дустом в своей каморке за сценой ночного клуба.
Я сразу предупредила его, что еще никогда не была близка с мужчиной.
– Я с самого начала понял, что имею дело с настоящей христианской девственницей, – ответил Дуст. И хотя моя невинность изрядно его возбудила, он действовал неторопливо и нисколько не грубо. Я, напротив, суетилась, не зная толком, что и как нужно делать, и изо всех сил притворялась, будто мне очень приятно, хотя, по правде сказать, никакого удовольствия я Не испытала. А если быть откровенной до конца, то я просто не понимала, что такого особенного в сексе.
Почему я в таком случае согласилась? Не знаю. Я думаю, это было что-то вроде печати в воображаемом удостоверении молодой преступницы или последней подписи под договором, который окончательно связал меня с городом.
Дуст был внимателен, почти нежен, но тем не менее мы никогда больше не спали вместе.
В последние месяцы в Найроби стало совсем скверно. Я думаю, бывают в жизни времена настолько плохие, что память невольно сохраняет только то немногое, что было в них хорошего, светлого. Но я тем не менее постараюсь рассказать о тех временах честно и непредвзято.
Мне тогда уже исполнилось восемнадцать. С тех пор как я ушла из дома, прошло больше года, и все это время я ни разу не видела ни мать, ни отца, ни Маленькое Яичко. Для этого я была слишком горда, к тому же я все еще слишком злилась и слишком боялась встречи с ними, и все же не проходило и дня, чтобы я не вспоминала о своих родных и о своем долге перед ними.
Чаго наступало на город с двух сторон. Оно подкрадывалось по равнине с юга, атаковало широким фронтом с севера и уже успело поглотить некогда фешенебельные районы Уэстленд и Гарден-Гроув. Кенийская армия вяло оборонялась, обстреливая из минометов огромную массу растительности, получившую название Большой Стены, и поражая Башни-Инкубаторы артиллерийским огнем. Впрочем, с тем же успехом можно было пытаться поджечь море. ООН на юге прилагала колоссальные усилия, стараясь поддерживать в рабочем состоянии международный аэропорт. Между тем в самом городе молодежные банды грызлись между собой, словно бродячие псы. Союзы заключались и в тот же день разрывались, сосед восставал на соседа, брат на брата. Бульвары в центре города, словно ковром, были покрыты слоем стреляных гильз, а на углах чернели сожженные пикни. На всей авеню Муа не осталось ни одного целого стекла, ни одного неограбленного магазина. И все же в городе было еще почти двенадцать миллионов жителей.
Мы, «Девочки Дуста», тоже вступали в союзы и разрывали их. Объединившись с «Момби», только что разгромившими одного из местных главарей, мы решили заключить тайный союз с «Черным симба», которые день ото дня становились все сильнее и, по нашим расчетам, должны были стать основой грядущего нового порядка после прихода чаго. Наших глупых, хвастливых «Футболистов» в одну ночь вырезало восточное крыло «Симба» из пригорода Стареге. Кустарно переделанные под броневики матату наших бывших покровителей не могли тягаться с русскими БТР, а яркие нейлоновые курточки «Футболистов» не защищали так, как боевые светорассеивающие костюмы. Произошедшее было настолько естественно, что я только приветствовала перемену, однако в целом к политике брата Дуста я относилась довольно настороженно. На мой взгляд, он слишком полагался на свои связи среди людей богатых и влиятельных. В мирное зремя иного я бы и не желала, но сейчас грубая сила значила даже больше, чем деньги. Поэтому, несмотря на наши АК-47 и клевую форму – а в последние дни в форме ходили буквально все, – нам угрожала нешуточная опасность. Те же блаженной памяти «Футболисты» при всей своей слабости могли без труда расправиться с нами – ведь мы были уголовниками, а не бойцами.
Лимуру, Тигани, Киамбу на севере, река Ати, Мата-дия, Эмбакаси на юге – чаго наступало не спеша. Тут оно поглотило школу, там захватило дом, тут заняло полцеркви или четверть улицы. Пятьдесят метров в сутки – не быстрее, но и не медленнее. Когда командование Восточно-африканских подразделений миротворческих сил ООН объявило, что граница чаго достигла Нгары, я сделала свой ход. Прямо в форме «Девочек Дуста», состоявшей из полосатого, как зебра, пластикового плаща до пят и коротких шорт, я села в такси и велела везти меня в американское посольство.
Водитель поехал через Ривер-сайд.
– На Лимурском шоссе приземлился «планер», – объяснил он.
«Планеров» я побаивалась. Они свисали с Башен-Инкубаторов, как огромные летучие мыши, ожидая момента, когда можно будет отделиться от насеста, расправить крылья и поплыть над городом, рассыпая споры. Мне они представлялись чем-то вроде крылатых ангелов смерти – слишком уж много сидело во мне ветхозаветных образов. Армейская артиллерия уничтожила много таких «планеров» прямо на башнях, еще больше расстреливали прямо в воздухе вертолеты, но одному-двум всегда удавалось прорваться, поражая Найроби изнутри.
Район Ривер-сайд когда-то был из дорогих. Я видела плавательный бассейн, из которого торчала башня танка, видела теннисные корты, заваленные распухшими телами в темно-вишневой, «под чаго», полевой форме. За уцелевшими деревьями торчали растопыренные веером лиловые отростки сухопутных кораллов, и от этого зрелища мне стало жутко.
Я велела водителю ждать меня у ворот. На территории посольства чуть ли не вплотную друг к другу стояли мощные грузовики. Солдаты и служащие, выстроившись цепью, грузили картонные коробки с документами и офисное оборудование.
Чернокожий часовой давно меня знал.
– Уезжаете? – спросила я.
– Как видите, мэм, – ответил он. Я отдала ему револьвер, и морпех кивнул в знак того, что я могу пройти.
В коридорах посольства мне то и дело попадались служащие с увесистыми пачками бумаг и коробками, на которых красовалась надпись «Собственность государственного департамента США». В комнатах стрекотали шредеры.
Наконец я отыскала нужный кабинет. Маленький белый человек со стрижкой «ежиком» упаковывал картонные коробки.
– Мы больше не работаем, – сказал он (его фамилия была Кнутсон). – Лавочка закрывается.
– Я здесь не по этому делу, – сказала я и объяснила, зачем пришла. Несколько секунд Кнутсон смотрел на меня так, словно я сообщила, что мир соткан из овечьей шерсти или что чаго повернуло вспять. Поэтому я столкнула на пол несколько коробок и разложила на столе фотографии.
– Наверное, я чего-то не понимаю, – сказала я. – Объясните же мне, что вас так привлекает? Может быть, все дело в том, что мальчики в этом возрасте мало чем отличаются от девочек? Или вам нравится, когда потеснее?
– Убирайся к черту! Ты все равно не сможешь опубликовать эти фото.
– Они уже опубликованы. И если отдел кадров дипломатического корпуса не будет получать пароль каждую неделю, файл загрузится автоматически.
Если бы у Кнутсона под рукой оказалось ружье, я думаю, он бы убил меня на месте.
– Что ж, мне следовало ожидать чего-то подобного от женщины, которая продавала свое влагалище инопланетянам.
– Все мы проститутки, мистер Кнутсон, Итак, что скажете?
– Подожди здесь. Чтобы выйти отсюда, тебе нужен чип. – Кнутсон вышел. Пока он отсутствовал, я разглядывала портрет президента на стене. Его черты показались мне хорошо знакомыми. Быть может, задумалась я, в самой атмосфере этой комнаты есть что-то такое, что делает всех президентов похожими друг на друга?
Наконец Кнутсон вернулся. С собой он принес какое-то устройство из пластика и металла, похожее на большой шприц-пистолет для подкожных инъекций.
– Имя, адрес, номер карточки социального страхования?
Я сказала. Кнутсон нажал несколько крошечных клавиш на боку устройства, потом схватил меня за запястье и прижал шприц к руке. Раздался щелчок. Я почувствовала острую боль, но сумела сдержать крик.
– Поздравляю. Теперь ты – агент военной разведки США. Надеюсь, тебе было больно.
– Да, – подтвердила я. Кровь текла по моей руке. – Мне нужно еще три чипа. Вот имена. – Рядом с зернистыми фотографиями, изображавшими Кнутсона в постели с голыми чернокожими детьми, я положила листок бумаги с данными моих родителей и сестры.
Кнутсон протянул мне шприц.
– На, возьми эту хреновину. В этой суматохе ее все равно не хватятся. Пользоваться инжектором очень просто, только сначала надо ввести данные с наборной панели – вот отсюда и отсюда.
Я смела со стола фотографии и засунула их во внутренний карман плаща вместе с инжектором. Свобода, воплотившаяся в крошечном электронном устройстве под кожей, переполняла меня, пока я шла по заваленным бумагами коридорам к выходу из посольства.
Вернувшись к клубу, я расплатилась с таксистом золотом. Золото и кокаин давно стали единственной валютой преступного мира, принимавшейся без каких-либо ограничений. Свои личные сбережения я вот уже несколько месяцев переводила в крюгеровские рэнды, хотя обменный курс был не особенно выгодным.
Взбежав по ведущей в клуб лестнице, я распахнула дверь… и оказалась на бойне.
Бар расстреливали, не жалея патронов. Под ногами хрустело битое стекло, а в воздухе сильно пахло разлитым виски. Столы были повалены и расщеплены. Между опрокинутых, изломанных стульев в противоестественных позах валялись тела мужчин – завсегдатаев клуба. Ковер стал липким от подсыхающей крови, и над мертвыми с жужжанием вились мухи. Потом я увидела своих сестер – «Девочек Дуста». Все они лежали на полу, их волосы, кожа, полосатые набивные платьица «под джунгли» тоже были залиты кровью. Шагая между ними, я думала о зебрах на высокогорных пастбищах, которых настигли львы, представляла разодранные шкуры, мускулы, мясо. Страшная это штука – запах крови, он способен преследовать тебя годами, и от него почти невозможно избавиться.
Брата Дуста я нашла в самой глубине зала. Он полусидел на полу, привалившись спиной к сцене. Брат Дуст был мертв – кто-то разрядил ему в лицо полную пистолетную обойму. Похоже, нашему с ним сотрудничеству пришел конец.
Сзади раздался какой-то шум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17