А то вы оба до премьеры не дотянете, понятно?
Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, и рядом со мной в зале сидела Лидия Миллер — она играла Бланш, увядшую сестрицу. В жизни она была женой Верна Миллера. Берн — владелец миллеровских скобяных лавок и хозяин Гарри.
— Лидия, — спросил я. — Ну как, есть спектакль?
— Спектакль-то есть, это точно, — ответила она. Но она сказала это с таким выражением, будто я натворил Бог знает что, будто я ужасный преступник. — Можете гордиться.
— Что вы хотите сказать? — спросил я. Мне-то казалось, что я вправе радоваться и гордиться. — Разве что-то происходит за моей спиной?
— А вы не заметили, что эта девушка влюблена в Гарри?
— По пьесе? — спросил я.
— Причем тут пьеса! — сказала Лидия. — Вы только посмотрите на нее — сейчас-то никакого спектакля нет. — Она невесело усмехнулась. — Эту пьесу ставите вовсе не вы.
— А кто же? — спросил я.
— Мать-природа, и она уж спуску не даст, — сказала Лидия. — Только подумать, что станется с бедной девочкой, когда она поймет, какой Гарри на самом деле. — Но она сразу же поправила себя: — То есть поймет, что он — никакой.
Я вмешиваться не стал — решил, что не мое это дело. Я слышал, как будто Лидия пыталась что-то предпринять, только ничего у нее не вышло.
— Знаете, — сказала Лидия Элен однажды вечером, — я как-то играла Энн Рутледж, а Гарри был Авраамом Линкольном.
Элен всплеснула руками.
— Это был рай, да?
— Более или менее, — сказала Лидия. — Порой я настолько увлекалась, что любила Гарри так, как Энн должна была любить Авраама Линкольна. Приходилось себя одергивать, вспоминать, что Гарри никогда в жизни не будет освобождать рабов и что он всего-навсего продавец в лавке моего мужа.
— Он самый изумительный человек на свете, — сказала Элен. — Я никогда таких не встречала.
— Но, конечно, когда играешь вместе с Гарри, нужно заранее быть готовой к тому, что случится после окончания последнего спектакля, — сказала Лидия.
— О чем вы говорите? — спросила Элен.
— Когда представление окончено, — сказала Лидия, — то все, что вы там себе ни выдумали про Гарри, — все исчезает как сон.
— Не верю, — сказала Элен.
— Знаю, что поверить трудно, — согласилась Лидия.
Тут Элен вдруг обиделась.
— А зачем вы это рассказываете мне? — спросила она. — Даже если это чистая правда, мне-то какое дело?
— Я… я не знаю, — Лидия явно пошла на попятный. — Мне… просто показалось, что вам это будет интересно.
— Ни капельки, — сказала Элен.
И вот подошла премьера. Мы показывали спектакль три вечера подряд — в четверг, пятницу и субботу, и все зрители были прямо-таки сражены наповал. Они ловили каждое слово, верили всему, что происходило на сцене, и когда малиновый занавес пошел вниз, их можно было тепленькими везти в желтый дом следом за Бланш, увядшей сестрицей.
В четверг девушки из телефонной компании прислали Элен двенадцать алых роз. Элен вышла на вызовы к краю сцены, взяла розы и выбрала одну — для Гарри. Но когда она обернулась и протянула ему розу, Гарри уже исчез. Это была дополнительная сценка под занавес — девушка, протягивающая розу никому, в никуда.
Я пробежал за кулисы, отыскал ее — она все еще сжимала в руке эту розу. Букет она куда-то забросила. В глазах у нее стояли слезы.
— Что я ему сделала? — спросила она меня. — Разве я его чем-нибудь обидела?
— Да нет, — сказал я. — Это у него такая манера. Как только спектакль кончается, Гарри удирает со всех ног.
— А завтра он тоже исчезнет?
— Не снимая грима.
— И в субботу? — спросила она. — Он же должен остаться на банкет — банкет ведь для всей труппы?
— Гарри в жизни не ходил на банкеты, — сказал я. — После того, как дадут занавес в субботу, никто не увидит Гарри до понедельника, когда он придет на работу в свою лавку.
— Какая жалость! — сказала она.
В пятницу Элен играла намного хуже, чем в четверг. Видно было, что она думает о чем-то другом. Она видела, как Гарри убежал после поклонов. И не сказала ни слова.
Зато в субботу она превзошла самое себя. Как правило, темп задавал Гарри. Но в субботу ему пришлось поднажать, чтобы угнаться за Элен.
Когда занавес опустился после всех вызовов, Гарри собирался смыться, но ничего не вышло. Элен не отпускала его РУКУ.
— Ну, мне пора идти, — пробормотал он.
— Куда? — спросила Элен.
— Э-э… домой, — сказал он.
— Прошу вас, пожалуйста, пойдемте со мной на банкет, — сказала Элен.
Гарри ужасно покраснел.
— Боюсь, что для банкетов я не гожусь, — сказал он.
Куда девался Марлон Брандо! Язык его не слушался, сам он стал робким и перепуганным — словом, он стал тем Гарри, каким всегда был в промежутках между пьесами, — и это знал весь город.
— Хорошо, — сказала она. — Я вас отпущу. Но сначала дайте мне одно обещание.
— Какое? — спросил он, и я подумал, что если она сейчас отпустит его руку, он выскочит в окно.
— Я хочу, чтобы вы обещали подождать здесь, пока я принесу вам подарок.
— Подарок? — повторил он, окончательно впадая в панику.
Он дал слово. Без этого она бы не отпустила его руку. И он с несчастным видом стоял на месте, пока Элен ходила в гримерную за подарком. Пока он дожидался, все подходили и подходили к нему, повторяя, что он замечательный актер. Но поздравления его не радовали. Он хотел одного — выбраться отсюда, и поскорее.
Элен вернулась с подарком. Она принесла маленькую синюю книжечку с широкой алой лентой вместо закладки. Это был Шекспир — «Ромео и Джульетта». Гарри не знал, куда деваться. Бму удалось выдавить из себя только «спасибо».
— Я тут отметила мою любимую сцену, — сказала Элен.
— М-м-м, — сказал Гарри.
— Вы не хотите посмотреть, какую сцену я больше всего люблю? — спросила она.
Пришлось Гарри открыть книжку там, где была алая лента. Элен подошла к нему совсем близко и прочла слова Джульетты:
«— Зачем ты здесь и как сюда проник? Ограда неприступно высока, за ней же — смерть, коль кто-то из родных тебя узнает».
Она показала на следующую строчку:
— Ну-ка, взгляните, что отвечает Ромео.
«— Крылатая любовь перенесла меня через ограду, — громко прочел он своим обычным, будничным голосом. Но вдруг он весь преобразился: — Для любви нет стен неодолимых; любовь — всегда дерзанье, и она преград не знает. Всей твоей родне меня не удержать», — прочел он и выпрямился и стал на восемь лет моложе, стал смелым и радостным.
«— Но если они тебя увидят — то убьют», — сказала Элен и потихоньку повела его за кулисы.
«— Увы! Твои глаза опасней сотни шпаг», — сказал Гарри.
Элен повела его к служебному выходу.
«— Взгляни поласковей, и все враги на свете со мной не сладят», — сказал Гарри.
«— Я все бы отдала, чтобы они тебя не увидали», — сказала Элен, и это были последние слова, которые до нас донеслись.
На банкет они не пришли. Через неделю они поженились.
Видно было, что они очень счастливы, хотя по временам проскальзывало что-то странное — все зависело от пьесы, которую они читали вместе в это время. Как-то я зашел в телефонную контору — машина опять выписывала идиотские счета. Я спросил Элен, какие пьесы они с Гарри читали в последнее время.
— На этой неделе я была замужем за Отелло, меня любил Фауст и похищал Парис. Скажите, разве я не самая счастливая женщина на свете?
Я сказал, что тоже так думаю и что большинство девушек в нашем городе думают то же самое.
— Им никто не мешал, — сказала она.
— Многие не вынесли бы остроты ощущений, — сказал я. Потом добавил, что меня просили поставить еще одну пьесу. Я спросил, можно ли пригласить ее и Гарри. Она ослепительно улыбнулась и спросила:
— А кто мы теперь?
1 2
Я это сказал на четвертой или пятой репетиции, и рядом со мной в зале сидела Лидия Миллер — она играла Бланш, увядшую сестрицу. В жизни она была женой Верна Миллера. Берн — владелец миллеровских скобяных лавок и хозяин Гарри.
— Лидия, — спросил я. — Ну как, есть спектакль?
— Спектакль-то есть, это точно, — ответила она. Но она сказала это с таким выражением, будто я натворил Бог знает что, будто я ужасный преступник. — Можете гордиться.
— Что вы хотите сказать? — спросил я. Мне-то казалось, что я вправе радоваться и гордиться. — Разве что-то происходит за моей спиной?
— А вы не заметили, что эта девушка влюблена в Гарри?
— По пьесе? — спросил я.
— Причем тут пьеса! — сказала Лидия. — Вы только посмотрите на нее — сейчас-то никакого спектакля нет. — Она невесело усмехнулась. — Эту пьесу ставите вовсе не вы.
— А кто же? — спросил я.
— Мать-природа, и она уж спуску не даст, — сказала Лидия. — Только подумать, что станется с бедной девочкой, когда она поймет, какой Гарри на самом деле. — Но она сразу же поправила себя: — То есть поймет, что он — никакой.
Я вмешиваться не стал — решил, что не мое это дело. Я слышал, как будто Лидия пыталась что-то предпринять, только ничего у нее не вышло.
— Знаете, — сказала Лидия Элен однажды вечером, — я как-то играла Энн Рутледж, а Гарри был Авраамом Линкольном.
Элен всплеснула руками.
— Это был рай, да?
— Более или менее, — сказала Лидия. — Порой я настолько увлекалась, что любила Гарри так, как Энн должна была любить Авраама Линкольна. Приходилось себя одергивать, вспоминать, что Гарри никогда в жизни не будет освобождать рабов и что он всего-навсего продавец в лавке моего мужа.
— Он самый изумительный человек на свете, — сказала Элен. — Я никогда таких не встречала.
— Но, конечно, когда играешь вместе с Гарри, нужно заранее быть готовой к тому, что случится после окончания последнего спектакля, — сказала Лидия.
— О чем вы говорите? — спросила Элен.
— Когда представление окончено, — сказала Лидия, — то все, что вы там себе ни выдумали про Гарри, — все исчезает как сон.
— Не верю, — сказала Элен.
— Знаю, что поверить трудно, — согласилась Лидия.
Тут Элен вдруг обиделась.
— А зачем вы это рассказываете мне? — спросила она. — Даже если это чистая правда, мне-то какое дело?
— Я… я не знаю, — Лидия явно пошла на попятный. — Мне… просто показалось, что вам это будет интересно.
— Ни капельки, — сказала Элен.
И вот подошла премьера. Мы показывали спектакль три вечера подряд — в четверг, пятницу и субботу, и все зрители были прямо-таки сражены наповал. Они ловили каждое слово, верили всему, что происходило на сцене, и когда малиновый занавес пошел вниз, их можно было тепленькими везти в желтый дом следом за Бланш, увядшей сестрицей.
В четверг девушки из телефонной компании прислали Элен двенадцать алых роз. Элен вышла на вызовы к краю сцены, взяла розы и выбрала одну — для Гарри. Но когда она обернулась и протянула ему розу, Гарри уже исчез. Это была дополнительная сценка под занавес — девушка, протягивающая розу никому, в никуда.
Я пробежал за кулисы, отыскал ее — она все еще сжимала в руке эту розу. Букет она куда-то забросила. В глазах у нее стояли слезы.
— Что я ему сделала? — спросила она меня. — Разве я его чем-нибудь обидела?
— Да нет, — сказал я. — Это у него такая манера. Как только спектакль кончается, Гарри удирает со всех ног.
— А завтра он тоже исчезнет?
— Не снимая грима.
— И в субботу? — спросила она. — Он же должен остаться на банкет — банкет ведь для всей труппы?
— Гарри в жизни не ходил на банкеты, — сказал я. — После того, как дадут занавес в субботу, никто не увидит Гарри до понедельника, когда он придет на работу в свою лавку.
— Какая жалость! — сказала она.
В пятницу Элен играла намного хуже, чем в четверг. Видно было, что она думает о чем-то другом. Она видела, как Гарри убежал после поклонов. И не сказала ни слова.
Зато в субботу она превзошла самое себя. Как правило, темп задавал Гарри. Но в субботу ему пришлось поднажать, чтобы угнаться за Элен.
Когда занавес опустился после всех вызовов, Гарри собирался смыться, но ничего не вышло. Элен не отпускала его РУКУ.
— Ну, мне пора идти, — пробормотал он.
— Куда? — спросила Элен.
— Э-э… домой, — сказал он.
— Прошу вас, пожалуйста, пойдемте со мной на банкет, — сказала Элен.
Гарри ужасно покраснел.
— Боюсь, что для банкетов я не гожусь, — сказал он.
Куда девался Марлон Брандо! Язык его не слушался, сам он стал робким и перепуганным — словом, он стал тем Гарри, каким всегда был в промежутках между пьесами, — и это знал весь город.
— Хорошо, — сказала она. — Я вас отпущу. Но сначала дайте мне одно обещание.
— Какое? — спросил он, и я подумал, что если она сейчас отпустит его руку, он выскочит в окно.
— Я хочу, чтобы вы обещали подождать здесь, пока я принесу вам подарок.
— Подарок? — повторил он, окончательно впадая в панику.
Он дал слово. Без этого она бы не отпустила его руку. И он с несчастным видом стоял на месте, пока Элен ходила в гримерную за подарком. Пока он дожидался, все подходили и подходили к нему, повторяя, что он замечательный актер. Но поздравления его не радовали. Он хотел одного — выбраться отсюда, и поскорее.
Элен вернулась с подарком. Она принесла маленькую синюю книжечку с широкой алой лентой вместо закладки. Это был Шекспир — «Ромео и Джульетта». Гарри не знал, куда деваться. Бму удалось выдавить из себя только «спасибо».
— Я тут отметила мою любимую сцену, — сказала Элен.
— М-м-м, — сказал Гарри.
— Вы не хотите посмотреть, какую сцену я больше всего люблю? — спросила она.
Пришлось Гарри открыть книжку там, где была алая лента. Элен подошла к нему совсем близко и прочла слова Джульетты:
«— Зачем ты здесь и как сюда проник? Ограда неприступно высока, за ней же — смерть, коль кто-то из родных тебя узнает».
Она показала на следующую строчку:
— Ну-ка, взгляните, что отвечает Ромео.
«— Крылатая любовь перенесла меня через ограду, — громко прочел он своим обычным, будничным голосом. Но вдруг он весь преобразился: — Для любви нет стен неодолимых; любовь — всегда дерзанье, и она преград не знает. Всей твоей родне меня не удержать», — прочел он и выпрямился и стал на восемь лет моложе, стал смелым и радостным.
«— Но если они тебя увидят — то убьют», — сказала Элен и потихоньку повела его за кулисы.
«— Увы! Твои глаза опасней сотни шпаг», — сказал Гарри.
Элен повела его к служебному выходу.
«— Взгляни поласковей, и все враги на свете со мной не сладят», — сказал Гарри.
«— Я все бы отдала, чтобы они тебя не увидали», — сказала Элен, и это были последние слова, которые до нас донеслись.
На банкет они не пришли. Через неделю они поженились.
Видно было, что они очень счастливы, хотя по временам проскальзывало что-то странное — все зависело от пьесы, которую они читали вместе в это время. Как-то я зашел в телефонную контору — машина опять выписывала идиотские счета. Я спросил Элен, какие пьесы они с Гарри читали в последнее время.
— На этой неделе я была замужем за Отелло, меня любил Фауст и похищал Парис. Скажите, разве я не самая счастливая женщина на свете?
Я сказал, что тоже так думаю и что большинство девушек в нашем городе думают то же самое.
— Им никто не мешал, — сказала она.
— Многие не вынесли бы остроты ощущений, — сказал я. Потом добавил, что меня просили поставить еще одну пьесу. Я спросил, можно ли пригласить ее и Гарри. Она ослепительно улыбнулась и спросила:
— А кто мы теперь?
1 2