— Пусть даже так… — запротестовал было он.
— О Господи! — прервала его Мэри. — Если бы мы только могли получить ребенка при помощи слюны морской игуаны, то неужели ты думаешь, что мы не сделали бы этого, даже не побеспокоив Ваше Величество?
Глава 12
После того как она такое сказала капитану, их отношения не могли оставаться прежними. Миллион лет тому назад много теоретизировали о том, как удержать человеческие пары от распада, и Мэри, пожелай она того, располагала бы по крайней мере одним способом продлить на некоторое время совместную жизнь с капитаном. Она могла сказать ему, будто канка-боно вступали в половую связь с морскими львами и тюленями. Он бы поверил этому — не только в силу своего невысокого мнения о моральных устоях индеанок, но и по тому, что никогда бы не поверил в искусственное осеменение. Он бы счел такое невозможным, хотя на деле процедура эта оказалась поистине детской игрой, не сложнее куличиков.
Ибо сказано «Мандараксом»:

Есть кое-что, бегущее преград.
Гоберт Фрост (1874-1963)
А я добавляю:

Да, но есть также кое-что,
Обожающее слизистую оболочку.
Лев (Леон) Троцкий-Траут (1946-1986)
Итак, Мэри могла с помощью лжи спасти их связь — хотя происхождение голубых глаз Камикадзе все равно потребовало бы объяснений. Сегодня у каждого двенадцатого человека, кстати, можно встретить голубые глаза и золотые вьющиеся волосы капитана. Порой я в шутку обращаюсь к такой особи:
«Guten Morgen, Herr von Kleist» или «Wie geht's Ihnen, Fraulein von Kleist?» Это пожалуй, все, что я знаю по-немецки. Но сегодня и этого более чем достаточно.
Следовало ли Мэри Хепберн прибегнуть ко лжи ради спасения своих отношений с капитаном? Вопрос по прошествии всех этих лет все еще остается спорным. Они никогда не были идеальной парой. Сошлись они после того, как Селена с Хисако отделились и зажили вдвоем, воспитывая Акико, а индеанки из племени канка-боно перебрались на противоположную сторону кратера, чтобы сохранить в неприкосновенности свои племенные верования, воззрения и образ жизни.
Одним из обычаев канка-боно было, кстати, хранить в тайне свои имена от любого, кто не принадлежал к их племени. Я был, однако, посвящен в эту их тайну — как, впрочем, и в тайны всех остальных — и, думаю, не причиню никому вреда, сообщив теперь, что первой родила от капитана ребенка Синка, второй — Лор, третьей — Лайрд, четвертой — Дирно, пятой — Нанно, и шестой — Кил.

* * *
После того как Мэри отселилась от капитана и соорудила свой собственный навес и ложе из перьев, она не раз говорила Акико, что чувствует себя не более одинокой, чем во время совместной жизни с капитаном. у нее имелся ряд претензий к капитану, которые тот мог бы легко устранить, будь он сколько-нибудь заинтересован в прочности их отношений.
— Отношения должны строиться усилиями обеих сторон, — учила она Акико. — Если старается только один, ничего хорошего из этого не получится. и тот, кто старается в одиночку, будет в результате, как и я, все время оставаться в дураках. Я один раз была счастлива замужем, Акико, и могла быть и второй, не умри Уиллард так рано. Так что я знаю, как все это должно делаться.
Она перечислила четыре самых серьезных просчета, которые капитан легко мог, но не захотел исправить:
1. Говоря о том, что он собирается делать после того, как их спасут, капитан никогда не включал в своих планы ее.
2. Он потешался над Уиллардом Флеммингом — хотя и сознавал, насколько этим ранит ее, — ставя под сомнение, что тот действительно написал две симфонии, смыслил кое-что в ветряных мельницах и даже умел ходить на лыжах.
3. Он постоянно жаловался на пиканье, которое издавал «Мандаракс», когда она нажимала на различные кнопки, хотя оно было еле слышным, — и это несмотря на то, что ему было известно, как важно для нее развивать мышление, запоминать знаменитые высказывания, учить новые языки и так далее.
4. Он скорее бы придушил себя, чем хоть раз сказал «Я тебя люблю». — и это только четыре самых крупных недостатка, — заключила она. Так что в словах Мэри о слюне морской игуаны сказалась изрядная доля обиды, которая долгое время копилась у нее внутри.
В разрыве этом, на мой взгляд, не было ничего трагического, поскольку в нем не были замешаны несовершеннолетние и ни одна из сторон не считала для себя нестерпимым жить врозь. Акико регулярно навещала их обоих, а после того, как у Камикадзе стала пробиваться борода, начала приходить к ним со своим пушистыми детишками.

* * *
Канка-боно не выказывали к Мэри особого расположения, хотя именно ей были обязаны рождением своих детей. Они, как и их дети, боялись ее не меньше, чем капитана, считая, что она способна приносить не только добро, но и зло.
Так минуло двадцать лет. Хисако и Селена за восемь лет до этого срока вместе покончили с собой, бросившись в океан. Акико к этому времени стала уже тридцатидевятилетней матроной, матерью семи рожденных ею от Камикадзе пушистых детей — двух мальчиков и пяти девочек. Она свободно, без помощи «Мандаракса», разговаривала на трех языках: английском, японском и канка-боно. Дети ее говорили только на канка-боно, не считая двух слов — «Grandpa» и «Grandma», — которыми она научила их называть и сама называла капитана и Мэри Хепберн.
Раз, в 7.30 утра 9 мая 2016 года, если верить «Мандараксу», Акико разбудила Мэри и сказала, что та должна помириться с капитаном, который так болен, что, может статься, не протянет до конца дня. Акико навестила его накануне вечером — и вынуждена была отослать детей домой и, оставшись, сидеть с ним всю ночь, хотя она мало что могла для него сделать.
Мэри поднялась и пошла, несмотря на то, что сама уже была далеко не молоденькой цыпочкой, а восьмидесятилетней беззубой старухой. Позвоночник ее был изогнут как вопросительный знак — по причине, как определил «Мандаракс», прогрессирующего остеопороза. Чтобы определить, что это именно остеопороз, ей вовсе не нужен был диагноз «Мандаракса». Ибо по вине этого самого остеопороза кости ее матери и бабки перед смертью были не толще тростинки.
То был еще один наследственный недуг, ныне неизвестный.
Что касается капитана, то, как авторитетно установил «Мандаракс», страдал он болезнью Альцхеймсра. Старый хрен больше не мог сам за собой следить и вряд ли вообще понимал, где находится. Он бы наверняка умер от голода, если бы Акико не приносила ему ежедневно какую-нибудь еду и не заставляла его тем или иным способом проглатывать хотя бы небольшую часть принесенного. Ему было восемьдесят шесть.
Ибо сказано «Макдараксом»:

Последний акт, кончающий собой
Столь полную и сложную историю,
Есть новое младенчество —
Беззубое, безглазое, без вкуса,
Без памяти малейшей, без всего.
Уильям Шекспир (1564-1616)
Итак, Мэри, вся согбенная, пришаркала к навесу из перьев, под которым обитал капитан и где раньше жила и она. Со времени ее ухода навес не раз обновлялся — равно как поддерживавшие его шесты и перекладины из ризофоры и само ложе из перьев. Однако архитектура сооружения оставалась все та же — с прорубленным в живых мангровых зарослях видом на покрытую водой отмель, на которую некогда сел днищем «Увесистый ставень».
Кстати, стащила его с мели скопившаяся в кормовой части дождевая и морская вода. Морская же вода просочилась в трюм через ствол, где помещался один из могучих винтов корабля. Судно затонуло ночью. и никому не довелось увидеть его отплытие в последний этап «Естествоиспытательского круиза века»: в трехкилометровый путь вертикально вниз, на самое дно океанского сундука.
Глава 13
Я был удивлен, что капитан желал изо дня в день видеть это овеянное мрачной историей место, над которым стояло его жилище. Именно об эту прикрытую водою отмель бросились с обрыва, рука об руку Хисако Хирогуши и слепая Селена Макинтош, в поисках туннеля в загробную жизнь, — и вместе вошли в него. Селене было тогда сорок восемь лет, и она еще способна была рожать. Хисако же — пятьдесят шесть, и она уже довольно давно утратила способность к зачатию.
Акико всякий раз еще испытывала угрызения совести при виде этой отмели.
Она невольно чувствовала себя повинной в самоубийстве двух вырастивших ее женщин — даже несморя на то, что, согласно "Мандараксу, истинной причиной самоубийства, несомненно, была неизлечимая монополярная и, возможно, наследственная депрессия Хисако.
Но Акико ни минуты не сомневалась: Хисако и Селена покончили с собой вскоре после того, как она отделилась от них и зажила самостоятельно.
Ей было в ту пору двадцать два года. Камикадзе тогда еще не достиг половой зрелости, так что он тут был ни при чем. Она просто сама по себе решила жить отдельно и от души наслаждалась такой жизнью. Она уже давно достигла того возраста, когда большинство молодых людей покидают родное гнездо, и я был всецело за то, чтобы и она поступила так же. Ибо видел, как мучительно ей было, что Хисако и Селена продолжают обращаться с ней как с ребенком, тогда как она уже успела превратиться в зрелую, полноценную женщину. Тем не менее она ужасно долго с этим мирилась — из чувства признательности за все то, что они сделали для нее, когда она была еще и впрямь беспомощной. в тот день, когда она ушла, они, вообразите, по-прежнему мелко рубили для нее мясо олуши.
Еще месяц после этого они, садясь есть, накрывали и для нее, клали ей нарубленного мяса, обращались к ней, воркуя и мягко подразнивая, — несмотря на то, что ее с ними не было. и наконец однажды почувствовали, что жить больше не стоит.
Мэри Хепберн, когда она пошла повидать капитана на его смертном одре, была, несмотря на все свои болячки, все еще вполне самостоятельной, сама добывала и готовила себе пищу и содержала свое жилье в невероятной чистоте. и по праву гордилась этим. Капитан был бременем на плечах колонии — то есть на плечах Акико. Чего нельзя было сказать о Мэри. Она часто повторяла, что, случись ей почувствовать себя кому-то в тягость, она кинется, по примеру Хисако и Селены, с обрыва на каменистую отмель, чтобы соединиться на дне океана со своим вторым мужем.
Бросался в глаза контраст между ее ступнями и ногами изнеженного капитана. Они отражали две совершенно разные истории жизни. Его ступни остались белыми и нежными. Ее же были твердыми и коричневыми, как те грубые походные ботинки, которые она привезла когда-то с собою в Гуаякиль.
Она обратилась к этому человеку, с которым не разговаривала уже двадцать лет:
— Мне сказали, ты очень болен.
Надо отдать ему должное — выглядел он еще вполне привлекательным и не слишком исхудавшим. Он был опрятен и чист, поскольку Акико ежедневно обмывала его, мыла ему голову и расчесывала бороду и шевелюру. Мыло, которое она для этого использовала, изготавливалось женщинами канка-боно из молотой кости и пингвиньего жира.
Особенно раздражающим в болезни капитана было то, что тело его было прекрасно способно о себе позаботиться. Сил в нем сохранилось гораздо больше, чем у Мэри. Это его приходящий в упадок большой мозг заставлял его проводить столько времени в постели, испражняться под себя, отказываться от пищи и так далее.
Опять же: состояние его не было вызвано специфическими условиями Санта Росалии. Вдали от архипелага, на материке миллионы стариков были беспомощны, как дети, и сострадательные молодые люди, вроде Акико, вынуждены были ухаживать за ними. Ныне же, благодаря акулам и китам-людоедам, проблем, связанных со старением, и возникнуть не может.
— Кто эта старая карга? — обратился капитан к Акико. — Терпеть не могу страшных женщин, а эта страшнее всех, кого я только видел в своей жизни.
— Это Мэри Хепберн — миссис Флемминг, дедушка, — ответила Акико, и по пушистой щеке ее скользнула слезинка. — Это бабушка.
— Сроду с ней не встречался, — заявил капитан. — Пожалуйста, выпроводи ее отсюда. Я закрою глаза, и когда снова их открою — чтобы ее тут не было.
Он сомкнул веки и принялся считать вслух. Акико подошла к Мэри и взяла ее за хрупкую руку:
— Ах, бабушка! Я и представить не могла, что он будет настолько плох.
На что Мэри громко ответила:
— Он ничуть не хуже, чем был всегда.
— Капитан продолжал считать.
Со стороны источника, который находился от них в полукилометре, донесся торжествующий мужской клич и звонкий женский смех. Мужской крик был знаком всему острову. Это Камикадзе, по своему обыкновению, объявлял всем, что поймал некую женщину и собирается с нею случиться. Ему в ту пору было девятнадцать, он только недавно вступил в пору полового расцвета и, будучи единственным полноценным самцом на острове, мог свободно спариваться с кем или чем угодно в любое время. Это было еще одной печалью, тяготившей душу Акико: вопиющая неверность ее законной половины. Она была поистине святая женщина.
Самкой, которую Камякадзе изловил возле источника, была его родная тетя Дирно, вышедшая к тому времени из детородного возраста. Однако это ему было неважно. Независимо ни от чего он твердо намеревался случиться с нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32