Лампочки на фронтальной панели Чарли бешено замелькали, разыгрывая в невероятном темпе какую-то чертовски трудную партию, правила которой были понятны одной только машине. Все лампочки вспыхнули одновременно, гудение становилось все громче и громче, пока не зазвучало подобно мощной органной ноте, и вдруг неожиданно умолкло. Одна за другой выключались маленькие лампочки, как гаснут окна в деревне, погружающейся в сон.
– Ух ты, ох-ох-ох, ух ты, – пробормотал Бэйер.
– Фред, я так огорчена, – сказала Анита. Она укоризненно поглядела на Пола.
Инженеры собрались вокруг Шашиста Чарли, и те, кто стоял в переднем ряду, трогали через щели расплавленные вакуумные трубки и почерневшие провода. Сожаление было написано на всех лицах. Умерло что-то прекрасное.
– Такая милая вещь, – грустно сказал Кронер, положив руку на плечо Беррингеру. – Если вы хотите, я сам расскажу вашему отцу обо всем, что произошло, тогда, может быть, все утрясется.
– Фактически в этом была вся его жизнь, помимо лаборатории, – сказал Беррингер. Он был потрясен и убит. – Целые годы. И почему только так должно было случиться? – Это прозвучало как еще одно пустое эхо вопроса, который человечество задает уже миллионы лет. Можно иногда подумать, что люди и на свет-то рождаются только для того, чтобы задать его!
– Бог дал, бог взял, – сказал Финнерти.
Прикусив губы, Беррингер кивнул, и тут только до него стало доходить, кто проговорил эти слова. Его тупое круглое лицо медленно приняло подлое и угрожающее выражение.
– Ага, – сказал он, облизывая губы, – умница. А я уж чуть было не забыл о вас.
– А пожалуй, не следовало бы. Я поставил достаточную сумму денег на победителя.
– Постой-ка, Финнерти, – примиряюще заговорил Кронер, – давайте считать это вничью, а? Я хочу сказать, что в конце концов у парнишки есть основание для расстройства и…
– Вничью? Черта с два, – сказал Финнерти. – Пол разложил этого Шашиста Чарли как миленького.
– Мне кажется, я начинаю кое-что понимать, – с угрозой сказал Беррингер. Он ухватил Финнерти за отвороты пиджака. – Ты что, умник, сделал с Шашистом Чарли?
– Спроси у Бэйера. Его голова была рядом с моей. Бэйер, я сделал что-нибудь с Шашистом Чарли?
– А? Что? Сделал что-нибудь, что-нибудь сделал? Повредил, вы думаете? Нет, нет, нет, – сказал Бэйер.
– Тогда, жирный юноша, садитесь и заканчивайте партию, – сказал Финнерти. – Либо сдавайтесь. В любом случае я желаю получить денежки.
– Если вы ничего не сделали с Чарли, то откуда же у вас была такая уверенность, что он проиграет?
– Потому что мое сочувствие всегда на стороне человека и против машины, а особенно машины, за которой стоит такой полуумок, как вы, да еще выступающей против такого человека, как Пол. А кроме того, у Чарли болтались соединения.
– Тогда вы должны были сказать об этом! – завопил Беррингер. Он указал на развалины машины. – Поглядите, нет, вы только полюбуйтесь, что вы натворили, умолчав о болтающемся контакте! Мне следовало бы твоей грязной мордой весь пол здесь вымести.
– Но, но, но, тише, тише, тише, – сказал Кронер, становясь между ними. – Вам действительно следовало бы как-нибудь сказать об этом контакте, Эд. Стыдно, просто стыдно на самом деле.
– Если Шашист Чарли собирался завоевать чемпионство, отобрав его у человека, то он, черт бы его побрал, мог бы и подтянуть свои контакты. Пол сам следит за своей сетью, так пусть и Чарли поступает так же. Кто живет электронами, тот и умирает от электронов. Сик семпер тиранис. – Он взял со стола банкноты. – Спокойной ночи.
Ногти Аниты впились в руку Пола.
– Он испортил весь вечер, о Пол, Пол!
Направляясь к выходу, Финнерти остановился подле Пола с Анитой.
– Отлично сделано, чемпион.
– Пожалуйста, отдайте им их деньги, – сказала Анита. – Машина неисправна. Будьте честны. Разве я не права, Пол?
К изумлению всей печальной группы. Пол вдруг потерял над собой контроль и расхохотался.
– В здоровом теле здоровый дух, чемпион, – сказал Финнерти. – Я отправляюсь домой, пока эти спортивные джентльмены не нашли веревки.
– Домой? В Вашингтон? – спросила Анита.
– Нет, милая, домой к вам. У меня больше нет дома в Вашингтоне.
Анита прикрыла глаза.
– Понимаю, – сказала она.
VI
– А какое было у него выражение, когда он сказал это? – спросила Анита.
С успокоителем на лице Пол пытался уснуть, плотно закутавшись, в темном уютном логове, в которое он каждую ночь превращал свою постель.
– У него было печальное выражение – приятное и печальное.
Уже три часа они перебирали события вечера в клубе, возвращаясь снова и снова к тому, что сказал Кронер в качестве прощального приветствия.
– И он ни разу не отозвал тебя в сторонку на пару слов?
Сна у Аниты не было ни в одном глазу.
– Честное скаутское, Анита, это все, что он сказал мне напоследок.
Она вдумчиво повторила слова Кронера: «Я хочу, чтобы вы, Пол, пришли ко мне и Маме на следующей неделе».
– Вот и все.
– И ничего о Питсбурге?
– Нет, – терпеливо сказал он. – Я говорил тебе – нет. – Он поплотнее обернул успокоитель вокруг головы и еще выше подтянул колени. – Нет.
– Неужели я не имею права поинтересоваться? – сказала она. По-видимому, он причинил ей боль. – Неужели то, что ты говоришь мне, должно означать, что я не имею права заботиться о тебе?
– Я рад, что ты заботишься, – сказал он без всякого выражения. – Очень хорошо, прекрасно, спасибо.
В этом полусне, полубреду перед ним вдруг предстало видение того, о чем обычно не думают, заявляя, что муж и жена – одно целое, некое чудовище, патетически странное и беспомощное, как сиамские близнецы.
– Женщины ведь вникают в суть вещей так, как мужчины вникать просто не способны, – говорила она. – Мы замечаем важные вещи, которые мужчины пропускают. Кронеру сегодня вечером хотелось, чтобы ты сломал лед в вопросе о Питсбурге, а ты просто…
– Мы узнаем, что было у Кронера на уме, когда я приду к нему. А теперь давай, пожалуйста, спать.
– Финнерти! – сказала она. – Это из-за него все пошло кувырком. Честное слово! Сколько еще он собирается у нас пробыть?
– Мы ему осточертеем через пару дней точно так же, как все ему осточертевает.
– НБПП не должно оставлять ему много времени на то, чтобы слоняться по всей стране и оскорблять старых друзей.
– Он ушел. Он сейчас нигде не работает.
Она села на постели.
– Они его вышвырнули? Вот молодцы!
– Ушел. Они предлагали ему более высокий пост, только бы он остался. Но он так решил.
Он вдруг почувствовал, что эта тема, к которой он испытывал интерес, совершенно прогнала сон. Когда Анита без конца тараторила о Питсбурге, Пол сжимался в комок, натягивая на голову одеяло. Теперь же он почувствовал облегчение, и ему захотелось выпрямиться, как и подобает мужчине. «Финнерти» опять стало волшебным именем: чувства Пола по отношению к нему совершили полный круг. Бодрое настроение и уверенность в себе, которых Пол не испытывал уже целые годы, чем бы он ни занимался, – эти чувства как бы вдохнул в него Финнерти во время забавного посрамления Шашиста Чарли. Более того, мысли Пола пробудились, словно освеженные прохладным ветерком – было что-то чарующее в том, что сделал Финнерти, он ушел – вещь почти столь же непостижимая и прекрасно простая, как самоубийство.
– Пол…
– Мммм…
– Твой отец верил, что ты в один прекрасный день станешь управляющим в Питсбурге. Если бы только он был жив, ничто не принесло бы ему большей радости, чем весть о том, что ты на этом посту.
– Умммгггу… – Он вспомнил, как Анита вскоре после их женитьбы раскопала в каком-то чемодане портрет его отца, увеличила его, поместила в рамку и преподнесла мужу в качестве подарка на день рождения. Портрет стоял сейчас там, где она поставила его – на письменном столе Пола. Это была первая вещь, которую Пол видел, вставая утром, и последняя, которую он видел, отправляясь спать. Анита никогда не встречалась с отцом Пола, и он сам мало рассказывал ей об отце; и все же она создала нечто вроде мифа об этом человеке, мифа, который позволял ей со знанием дела болтать целыми часами. Миф сей гласил, что отец Пола в молодые годы был таким же легкомысленным, как Пол, что сила, возведшая его на самую вершину, пришла к нему в среднем возрасте – пришла именно в те годы, в которые только теперь вступал Пол.
Кронер тоже часто повторял, что от Пола следует этого ожидать: он пойдет по стопам своего отца. Эта вера Кронера помогла в свое время Полу стать управляющим Айлиума; и теперь эта вера может дать ему руководство Питсбургом. Когда Пол задумывался над своим столь легко доставшимся возвышением по иерархической лестнице, он иногда, вот в такие именно моменты, чувствовал себя неловко, словно какой-то шарлатан. Он справлялся со своими обязанностями – тут уж ничего не скажешь, однако у него не было того, что было у его отца, у Кронера, у Шеферда и многих других: искренней веры в значимость того, что они делают; способности принять душой – почти так, как это делает влюбленный, – корпорационную личность, всемогущую и всеведущую. Короче говоря. Полу не хватало того, что делало его отца воинствующим и великим: способности всерьез воспринимать все это.
– А как ты думаешь поступить с Шефердом? – сказала Анита.
Пол опять начал уходить в себя.
– Поступить с Шефердом? Никак.
– Если кто-нибудь не подрежет ему крылья, он в один из таких дней перемахнет через головы всех.
– Милости прошу.
– Ты это серьезно?
– Если говорить серьезно, так я хочу спать.
Пружины ее матраца застонали, когда она опять улеглась. Потом она еще несколько минут вертелась, устраиваясь поудобней.
– А ты знаешь, это забавно, – сказала она.
– Хммм?..
– Я все время замечала, что, когда Шеферд поворачивается под каким-то определенным углом, он очень на кого-то походит. И до сегодняшнего вечера я никак не могла понять, на кого именно.
– Мгм…
– И когда я сегодня увидела его под прямым углом, я поняла, что он точная копия твоего отца.
VII
Рядовой первого класса Эльмо Хэккетс-младший приблизился к шаху Братпура, доктору Юингу Холъярду из госдепартамента, Хашдрахру Миазма – их переводчику, генералу армии Милфроду Бромли, начальнику лагеря генералу Уильяму Корбетту, командиру дивизии генерал-майору Ирлу Пруитту и их свите.
Рядовой первого класса Хэккетс стоял в среднем ряду первого отделения второго взвода второй роты первого батальона 427-го полка 107-й пехотной дивизии девятого корпуса двенадцатой армии, и он, оставаясь в строю, опускал свою левую ногу каждый раз, когда барабан издавал басовый грохот.
– Ди-ви-зи-яяяя!.. – закричал командир дивизии в микрофон.
– По-о-о-лк! – выкрикнули четыре командира полка.
– Таль-о-о-он! – заорали двенадцать батальонных командиров.
– Рт-ааа!.. – крикнули тридцать шесть ротных командиров.
– Батаре-е-ея! – крикнули двенадцать командиров батарей.
– Взвод! – рявкнули сто девяносто два командира взвода.
– Хэккетс, – сказал себе рядовой первого класса Хэккетс.
– Стой!
Ать-два – и Хэккетс стал.
«Равнение!» – проорал громкоговоритель.
– Равнение, равнение-нение-нение-нение… – эхом отозвались двести пятьдесят шесть голосов.
– Равнение, – сказал себе Хэккетс, рядовой первого класса.
– На-пра-во!
– Ать-два – и Хэккетс сделал равнение направо. Он глянул в глаза шаха Братпура, духовного вождя шести миллионов человек в каких-то далеких краях.
Шах чуть заметно поклонился.
Хэккетс не поклонился в ответ потому что это не положено и он не намерен был делать каких-нибудь неположенных вещей черт бы их всех побрал ему оставалось всего каких-то двадцать три года тянуть эту лямку и тогда все будет покончено с армией и провались она в тартарары и через эти двадцать три года, если какой-нибудь сучий потрох полковник или лейтенант или генерал подойдет к нему и скажет: «Отдать честь» или «Наплечо!» или «Почистьте свои ботинки» или что-нибудь вроде этого он ему скажет «Поцелуйте меня в задницу, сынок» и вытащит справку об увольнении в запас и плюнет ему в морду и пойдет себе надрывая живот от хохота потому его двадцать пять лет закончены и все что ему нужно делать это посиживать со старыми дружками у Хукера в Эвансилле и если чего дожидаться то только чека на получение заслуженной пенсии и катись-ка ты дружок потому что теперь я не намерен терпеть нагоняи от кого бы то ни было, потому что я с этим покончил и…
Шах восхищенно захлопал в ладоши, продолжая разглядывать рядового первого класса Хэккетса, который был огромным здоровенным детиной.
– Ники такару! – воскликнул шах, распространяя крепкий аромат «Сумклиша».
– Не такару! – сказал доктор Холъярд. – Солда-ты.
– Не такару? – озадаченно спросил шах.
– Что он сказал? – спросил генерал группы армий Бромли.
– Он говорит, что они отличное стадо рабов, – пояснил Холъярд. Он обернулся к шаху и погрозил пальцем маленькому темнокожему человеку. – Не такару, Нет, нет, нет.
Хашдрахр, видимо, тоже зашел в тупик и никак не помогал Холъярду объясняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51