– Благодарю за все, что вы сделали для меня… Что касается денег, которые я потратил, боюсь…
– Опять за свое! – заворчал пастух. – Еще одно слово, и я брошу вас в воду! Вы кончите тем, что оскорбите меня этой историей с деньгами!.. Инстинкт подсказывает мне, что в вас есть частичка божественного, частичка, о которой я ничего не знаю, но значительность которой я предугадываю. Неужели вы думаете, что божественное начало можно купить за горстку маркинатских дукинов? Лучше буду считать, что моя скромная жертва очистит меня от некоторых грехов, а их у меня немало!.. И если вы встретите непреодолимые препятствия, знайте, что всегда найдете приют в моем скромном жилище…
Через час, после завтрака в честь Серебряного Короля, Тиксу расстался с пастухом, который вручил ему сто дукинов, сказав на прощание: «Только не вздумайте отказываться!» Горячая мозолистая ладонь Станисласа долго сжимала руку оранжанина. Чувства, охватившие их обоих, не требовали слов.
Тиксу быстро добрался до пригорода Дуптината. Серебряный Король начал свой долгий путь в небе, окрашивая облака и туман серебристым цветом. Тиксу услышал далекую печальную песню Станисласа, которая эхом отражалась от холмов. Ему не надо было знать слов, чтобы понять – пастух пел о дружбе и печали.
Несмотря на раннее утро, в Дуптинате царило оживление. Под незаметным, но строгим надзором полицейских в синих мундирах и притивов в серой форме плотная толпа людей в разноцветных одеждах заполняла улицы и площади маркинатской столицы.
Автобусы были набиты пассажирами, которые втискивались в салон на каждой остановке. Тиксу несколько раз едва не задохнулся. Дуптинатцы участвовали в празднике с нарочитым рвением, поскольку боялись жестоких репрессий со стороны новых хозяев, обладающих опасными психическими способностями. Никто не мог избежать ментальной инквизиции, никто не показывал виду, что не согласен или просто равнодушен к происходящему, чтобы не привлечь внимания скаитов или крейцианцев. И жители города надели праздничные наряды, припудрились, загримировались, словно принимали участие в одном из многочисленных местных карнавалов.
Автобус пролетал над фонарями, бросавшими фосфоресцирующие блики на серо-синие крыши домов. Тиксу вылез на площади Жачаи-Вортлинг, запруженной народом. В центре ее все еще высился огненный крест, на котором агонизировала дама Армина, а рядом стоял огромный черный шар головидения. Его установили на эстраде, затянутой сиракузской живой тканью. Время для праздника было довольно ранним, но по экрану бежал текст на нафле, который разъяснял маркинатянам, что императорские астрономы учли разницу планетарных времен и каждая планета-вассал новой империи увидит прямой репортаж о коронации Менати Анга.
Тиксу, работая плечами и локтями, пробился сквозь многоцветную толпу до огненного креста. Дуптинатцы уже свыклись с чудовищными прозрачными колесами Церкви Крейца и перестали интересоваться участью бывшей супруги сеньора Абаски. Они выбрасывали из памяти еще свежие образы прошлого, приноравливаясь к новой ситуации с удивительной легкостью и лицемерием. Страх еще больше ограничил их внутренний мир.
Дама Армина уже умерла, изуродованное лицо выражало не муку, а умиротворение. Чувство сострадания к этой женщине, которую он не знал, но муки которой ощущал всей своей плотью, охватило Тиксу. От крейцианского духовенства, которому помогали ментальные инквизиторы, не стоило ждать сострадания. Отныне оно могло свободно исповедовать свою слепую веру и проявлять фанатическую ярость в репрессиях. Церковь выставляла на каждом углу тела еретиков, подвергнутых пыткам, чьим единственным заблуждением было то, что они верили в иные проявления божественности. Она заставляла людей платить за собственный страх и собственное пренебрежение к чувствам. Тиксу вдруг вспомнил о миссионере с Двусезонья, облаченном в грязный и рваный шафрановый облеган, о его смешном пророческом пафосе, вызывавшем веселье в таверне «Три Брата».
Над толпой пронесся ропот. Пятидесятиметровый экран наполнился бело-золотым светом. Из динамиков донеслись первые такты амплифонического гимна. Из тысяч глоток вырвался вопль восхищения, когда весь экран заполнило голографическое изображение нового императорского дворца в Венисии. Роскошь и вычурность здания в стиле барокко поразили дуптинатцев, привыкших к функциональной аскетической архитектуре и вдруг осознавших ее убогость и отсутствие элегантности. Они восхищались многочисленными белыми башенками с округлыми крышами, покрытыми тонким слоем розового опталия, голубоватым главным фасадом с сотнями мерцающих светоскульптур, высокими боковыми стенами, украшенными картинами с геометрическими меняющимися узорами, оранжевой травой и аллеями парка, уложенными белыми плитами, гигантскими прозрачными пальминами, обступавшими крыльцо из яшмы и бирюзы… Для большинства дуптинатцев, собравшихся ранним утром на площади Жачаи-Вортлинг и в других частях города, это был первый контакт с сиракузской цивилизацией. Они были околдованы, поражены, покорены.
Чудеса, показанные на экране, вдруг заставили их забыть об ужасах оккупации родной планеты этими же сиракузянами и их союзниками. Они делились впечатлениями о дворце, о сверкающих скульптурах, о ширине ступеней огромной главной лестницы, об овальных, круглых или шестиугольных бассейнах из пурпурного или золотого дерева, об узорах на мраморных колоннах, о фонтанах и струях воды, извергаемых глотками чудищ из белого опталия…
Тиксу поразило, как быстро были обольщены маркинатяне, как умело их околдовали новые хозяева, которых еще несколько минут назад они были готовы отдать на съедение десяткам тысяч дьяволов и демонов из легенд и культов своих многочисленных религий.
Восхищение достигло апогея, когда на обширном крыльце дворца появился императорский кортеж. В первом ряду шествовал Барофиль Двадцать Четвертый, муффий Церкви Крейца, чей титул огненными буквами возник на экране. Муффий, сморщенный старикашка, был едва виден из-под лилового облачения, почти полностью скрывавшего гранатовый облеган. На его головке сидела тиара, усыпанная древними кроваво-красными рубинами. Он опирался на священный посох Непогрешимого Пастыря из позолоченного опталия, символ предводителя народов, собирателя душ, верховного представителя Крейца на земле. Его сопровождали стройные ряды пурпурно-лиловых кардиналов и главных иерархов Церкви, за которыми появилась черная, мрачная толпа высших викариев епископского дворца, бело-золотые когорты епископов миссий и, наконец, серо-синяя туча экономов, послушников и детишек-хористов. Дуптинатцы, подавленные размерами экрана, открыто восхищались этой Церковью, их завораживало разноцветье религиозных одежд, по сравнению с которыми одеяния их собственных жрецов выглядели унылыми и бедными. Они уже не замечали огненного креста, который превратил вдову их покойного суверена в отвратительную массу горелой плоти.
Камера переместилась на кортеж придворных, построенных по их важности при дворе и древности семейств. Элегантность и утонченность в подборе цветов, роскошные ткани вызвали у дуптинатцев всплеск аплодисментов. Сверкающие драгоценности, роскошные одеяния, торжественное выражение напудренных лиц, обрамленных локонами, почти воздушная сдержанная походка господ и дам венисианского двора подавляли воображение бедных маркинатян. Тиксу подумал, как губительно это зрелище действовало и на остальные народы вселенной.
За придворными следовали плотные ряды скаитов, сгруппированные по функциям и цвету бурнусов: бело-красные мыслехранители, черные инквизиторы Церкви, ярко-зеленые чтецы. Капюшоны, опущенные на лица, скрывали черты скаитов. Каждую группу отделяли от другой плотные ряды полицейских и наемников-притивов, чьи белые неподвижные маски создавали странное впечатление, что идет один и тот же человек, размноженный до бесконечности. Дрожь страха пробежала по площади Жачаи-Вортлинг: маркинатяне уже успели познакомиться с опасными способностями скаитов и жестокостью безжалостных притивов.
Кортеж, который торжественно направлялся из императорского палаццо к епископскому дворцу, замыкала гравитационная платформа, окруженная личной охраной из тщательно отобранных притивов в черных комбинезонах и масках. На платформе стояли скаит Паминкс, великий коннетабль империи, в синем бурнусе, и император Менати Анг, второй сын сеньора Аргетти Анга и брат недавно скончавшегося сеньора Ранти. Представители самых знатных семей, которые некогда опрокинули Планетарный Комитет, несли неимоверно длинный шлейф бело-золотой мантии императора. Редчайшие камни усыпали его темно-синий облеган – лоскут ночного звездного неба. На голове императора возлежала белая водяная корона. Едва заметными движениями руки он приветствовал толпы сиракузян, застывших за невидимыми магнитными барьерами. Соседка Тиксу громогласно заявила, что царственное лицо Менати, хотя квадратное и грубое, было воплощением императорской воли.
Вторая сочла, что длинная прядь, ниспадавшая от виска до подбородка, придавала ему утонченный и мужественный вид.
Черные глаза Анга, показанные крупным планом, сверкали триумфом, а его тонкие карминовые губы растягивала удовлетворенная хищная улыбка.
Тиксу решил, что насмотрелся торжеств, и решил уйти до начала бесконечных официальных речей. Этот тщательно поставленный и разыгранный спектакль показался ему оскорбительным и неуместным перед трупом дамы Армины Вортлинг. К тому же, следя за передачей, он терял драгоценное время.
Он с трудом выбрался из плотной толпы. Зрители бросали на него ненавидящие, злобные взгляды. Он углубился в первый же проулок. Повсюду, на каждом перекрестке, на каждой площади, стояли экраны больших или меньших размеров. И повсюду толпились загипнотизированные зрелищем люди, чьи глаза не отрывались от экранов. Все стояли неподвижно, покорно задрав головы, словно Дуптинат в эти мгновения населяли призраки.
Он вышел на широкую улицу, усаженную деревьями, и машинально двинулся вперед, не разбирая дороги. Пора было приступать к поиску агентства путешествий. Сотни дукинов было мало, чтобы купить пересылку, но он знал, что сумеет найти столь же убедительные доводы, как и те, которыми воспользовалась Афикит в агентстве на Двусезонье. Он был почти уверен, что склонит на свою сторону служащего агентства.
Его остановил женский голос:
– Тиксу!.. Тиксу Оти! Ну и ну!.. Эй, Тиксу!
Он обернулся. Тиксу не сразу узнал Бабсе, свою приятельницу и любовницу во время стажировки ГКТ на Урссе. Но ему не понадобилось долго ее рассматривать, чтобы понять: незрелый, кислый фрукт, каким она была с ее пухлыми и твердыми щеками и девичьей фигурой, перезрел. Она высохла, сжалась, обрезала длинные каштановые волосы. Сейчас они стали черными и торчали, как щетина, от чего лицо ее приобрело жесткость. И хотя на ней был элегантный иссигорийский костюм, белые пиджак и юбка с разрезом, юношеская грация исчезла. В карих, некогда подвижных сверкающих глазах даже не осталось искорки веселой хитрецы, которая превращала ее в приятную подружку.
Оказавшись рядом, она робко улыбнулась:
– Такой же красноречивый!.. Ну скажи хоть что-нибудь!.. Ты меня не узнаешь?
Даже голос ее утерял намеренную резкость, над которой Тиксу посмеивался во время стажировки. Теперь в нем звучали жестокие нотки. Но больше всего Тиксу поразило, что внезапное и с виду случайное появление Бабсе странным образом совпало с воспоминаниями, которые антра подняла на поверхность сознания. Словно звук жизни подготовил его к этой встрече.
– Привет, Бабсе! – наконец произнес Тиксу, опомнившись. – Что ты здесь делаешь?
– Скорее я должна задать тебе этот вопрос! – агрессивно ответила она. – Если я здесь, то по той причине, что руковожу агентством в Дуптинате.
– Тебя перевели на Маркинат… Похоже, дела у тебя идут хорошо…
Но даже пытаясь воссоздать атмосферу Урсса, Тиксу не испытывал ничего, кроме равнодушия, и не понимал, что когда-то могло тянуть его к Бабсе.
– Неплохо. Здесь, в Дуптинате, дела идут нормально. Я практически заполучила всю транзитную клиентуру деловых людей сектора. Кстати, мне надо в агентство: универсальный час открытия агентств Великого Востока… Сам знаешь, Компания не любит опозданий. Дирекция решила, что открытие произойдет, как только отменят декрет о реквизиции… Хотя вряд ли в день коронации можно ожидать наплыва клиентов.
Тиксу подумал, что, быть может, нашел решение своей проблемы.
– Если хочешь, я провожу тебя, – предложил он.
– Отличная мысль! Покажу тебе агентство. Потом можно будет потрепаться о добрых старых временах. Шесть стандартных лет – срок немалый. Надеюсь, скоро меня переведут в другое место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80