Красную стену украшали белые полосы и прорези, а огромные белые буквы на фасаде гласили:
ТЕАТР
КАРТЬЕ-АЙЛ
Серо-голубой гравий покрывал всю площадку между дорогой и строением и дорожку между строением и соседним домом. Дэниэлс сумел рассмотреть дом только после того, как его глаза немного привыкли к ярко-красному цвету здания театра. Дом оказался ветхим обиталищем какого-то фермера, трехэтажным, с выступающими эркерами. Его, похоже, не красили уже много лет, потому что обшитые дранкой стены стали серыми от времени и непогоды, приобретя оттенок плавника.
Перед зданием театра, весьма напоминавшим сарай, были припаркованы машины: красный “GMC”, выглядящий анемичным, поскольку его окружали старый черный запыленный “додж" — купе и белый “континенталь” с открывающимся верхом. Мэри-Энн Маккендрик остановила фургон возле трех машин и предложила:
— Оставьте чемодан здесь. Вам лучше пойти прямо к мистеру Холдеману.
— Как скажете,.
Дэниэлс положил очки в отделение для перчаток.
— Я буду жить там? — Мэл указал на дом.
— Угу.
— Мне следовало бы купить крест. Девушка явно была озадачена, это была прямолинейно мыслящая женщина, — Что? Почему?
— Я вам объясню, — заверил он. — Входит вампир, вы машете на него звездой Давида, а он смеется вам в лицо.
— О, я ничего не знаю об этом.
Действительно ли откуда-то вдруг словно пахнуло холодом? Или Мэл просто слишком чувствителен? “И почему это, — спросил Дэниэлс сам себя, — я всегда сообщаю людям о своем еврейском происхождении через минуту после знакомства?"
Мэл выбрал не лучшее время для самоанализа; его бедная голова разболелась еще сильнее. Кроме того, герр Холдеман ждал его.
Мэл выбрался из машины.
— Где я могу найти мистера Холдемана?
— Внутри. Контора справа.
— Увидимся позже.
Однако Дэниэлс был уверен, что не понравился девушке.
Мэл направился по гравию к входу в театр, который, похоже, перенесли сюда целиком со старого нефункционирующего кинотеатра и встроили в фасад этого сооружения, выглядевшего странно, архаично и несколько не правдоподобно. Подойдя ближе, Дэниэлс увидел свое отражение во всех восьми вытянувшихся в ряд стеклянных дверях.
Холл внутри выглядел очень небольшим и строгим, с покрытым красным ковром полом и окошком кассы. Из холла в театр вели только две двери, расположенные в начале и конце его задней стены. Пространство между дверями заполняли черно-белые фотографии актеров и актрис и сцен из спектаклей. Афиши на левой стене представляли репертуар этого сезона и участников постоянной труппы. Их было всего десять, шестеро мужчин и четыре женщины. Фамилия Мэла значилась третьей снизу, после нее шли имена двух девушек.
За окошком кассы расположилась ядреная пухлая блондинка, улыбнувшаяся Дэниэлсу так, что он оценил все преимущества своего пола. Мэл подошел к ней:
— Я ищу офис. Я — Мэл Дэниэлс.
— А вы гадкий мальчишка.
— Вы еще меня не знаете. Где контора?
— Через дверь и направо. Я — Сисси Уолкер.
— Вы мне не кажетесь похожей на маменькину дочку.
Блондинка хихикнула, безуспешно стараясь принять застенчивый вид.
Так что Мэри-Энн Маккендрик может катиться ко всем чертям.
Дэниэлс прошел через дверь и справа увидел еще одну дверь с надписью “Администрация”.
— Должно быть, сюда, — пробормотал Мэл, пытаясь придать бодрости самому себе, а затем вошел.
Комната вовсе не была маленькой, но настолько загроможденной мебелью, что помещение казалось очень тесным. Там стояли три больших обычных стола и два больших письменных, целый набор стульев, шкафы для хранения документов, еще там были корзины для бумаг и настенные вешалки, заполнявшие все оставшееся пространство. Везде, где возможно, громоздились бумаги и афиши.
Человек лет тридцати пяти, преждевременно облысевший, очень высокий и худой, выглядевший крайне измученным, одетый в голубую рубашку поло и серые брюки, с засунутым за ухо желтым карандашом, сидел за письменным столом и громко говорил по телефону. Кроме него, в конторе не было никого.
— Но мне необходим этот диван! — орал этот человек. — Мы заплатили за него, мистер Грегори... Я понимаю это, мистер Грегори, но...
Разговор и дальше продолжался в том же духе. Мэл снял со стула кипу программок, положил их на стол и сел. Человек, говорящий по телефону, не обратил ни малейшего внимания на его присутствие. Дэниэлс подождал несколько минут. Услышав лишь часть разговора, он пытался угадать содержание другой половины, затем закурил сигарету. Человек с трубкой мгновенно подвинул ему пепельницу. Мэл благодарно кивнул и устроился поудобнее в ожидании.
Наконец разговор закончился. Они вряд ли получат диван. Хозяин кабинета повесил трубку, взглянул на Мэла, покачал головой и пожаловался:
— Каждый год одно и то же. Я полагаю, вы Дэниэлс.
— Совершенно верно.
— Актеры — идиоты, Дэниэлс. — В голосе мужчины отсутствовали гнев или сарказм, в нем было лишь долгое страдание. — Я не знаю, почему я имею с вами дело. Один посылает мне по ошибке фотографию своего соседа по комнате, другой заявляется на день позже... Я просто не знаю...
— Я полагаю, вы — мистер Холдеман?
— Я полагаю, что да. Я больше ни в чем не уверен. Мэри-Энн уже устроила вас?
— Она велела мне сперва идти к вам.
— А! Хорошо... — Холдеман порылся в бумагах, беспорядочно наваленных на письменном столе. — Пока вы здесь... — Он выдвинул ящики стола. — Нужно заполнить несколько анкет. Подоходный налог, и... — Холдеман перестал выдвигать ящики. — Я не надеюсь, что у вас есть ручка.
— Они не позволят мне иметь острые предметы.
— Что? Ах да. Актеры ненормальные? Я не имею в виду вас, Мэл. Мэл?
— Мэл.
— Очень хорошо. Боб. Я говорю о себе. Я — Боб.
— Привет.
— М-м... Ну вот. Только сперва очистите себе место вон на том столе. Это не займет много времени.
Здесь были анкета для ведения учета в самом театре, анкета актерского профсоюза и анкета для налоговой декларации. Дэниэлс взял анкету для подсчета налогов в последнюю очередь и взглянул на Боба Холдемана:
— На этой анкете... псевдоним или настоящее имя?
— Что? Подлинное имя.
— Это то, чего я боялся.
И Мэл тщательно вывел на бланке: Мэлвин Д. Блюм. Дэниэлс сразу вспомнил свой спор с отцом по поводу изменения фамилии.
— Папа, послушай. Ты можешь себе это представить? Огромные яркие афиши на Бродвее сообщают о новой звезде Мэле Блюме. Забудь об этом.
— А как насчет Шелли Бермана?
— Берман — это Берман, а Блюм — это Блюм.
— Мой сын стыдится своего происхождения, он...
— Почему стыдится? Слушай, ты знаешь, каково настоящее имя Кэри Гранта?
— Кэри Грант еврей?
— Нет, он англичанин. И его зовут Арчи Лич. Ты понимаешь, что я имею в виду. Дело не в происхождении, просто следует иметь благозвучное имя. Ты когда-нибудь слышал, чтобы человека на самом деле звали Рок Хадсон?
— Как я могу смотреть людям в глаза, если мой родной сын отказывается от собственного имени?
— Ради всего святого, это просто сценическое имя, все так делают.
— Шелли Берман...
После такого вы вполне можете возненавидеть Шелли Бермана.
Дэниэлс закончил возиться с последней анкетой и отнес их Холдеману, который старательно скреб по желтой бумаге для заметок огрызком карандаша. Боб взял анкеты и ручку, а затем попросил:
— Присядьте на минутку, Мэл. Дэниэлс сел.
Холдеман покрутил в руках обломок карандаша и, разглядывая его, осведомился:
— Это ваш первый сезон, не так ли?
— Совершенно верно.
— Ваш опыт... — Холдеман снова порылся в бумагах на столе. — Я не вижу здесь вашего резюме. Но вы участвовали в нескольких шоу вне Бродвея, верно?
— Да.
— Другого опыта у вас нет?
— Я ездил с армейским шоу. Я был в службе организации досуга войск.
— Да? — Холдеман выглядел удивленным. — Сколько вам лет?
— Двадцать один.
— Вы учились в колледже?
— Я учусь в колледже заочно.
— Ага. И насчет сценической карьеры планы у вас серьезные?
— Конечно.
Дэниэлс ответил легко, но кто знает? Он еще и сам не думал, насколько серьезно его решение, так зачем торопить события? Ему нравилось играть на сцене, и так он становился ближе к хорошеньким девушкам, поэтому, если бы удалось подобным занятием зарабатывать себе на жизнь, он совсем не был бы против.
Боб Холдеман все еще изучал огрызок карандаша. Наконец продюсер заговорил:
— Если вы такой же, как большинство молодых актеров, приезжающих сюда, вы не слишком заинтересуетесь этим театром и этим сезоном. Вы хотите двух вещей: весело провести время с девочками и получить карточку актерского профсоюза в конце сезона.
Холдеман, похоже, подводил итог их разговору, но вряд ли стоило с ним соглашаться. Мэл сидел молча и ждал.
— Я не обвиняю вас, Мэл. В вашем возрасте и вашем положении я испытывал бы то же самое. Но я хочу, чтобы вы заинтересовались этим театром и чтобы вы заинтересовались этим репертуаром. Я хочу абсолютной вашей преданности, Мэл, на ближайшие одиннадцать недель. У нас невероятно плотный график, новая пьеса — еженедельно. Вы получите главные роли только в четырех или пяти из них, но вы будете заняты во всех.
Вы будете рабочим сцены, может быть, встанете к софитам или займетесь реквизитом. Вам придется помогать устанавливать декорации, а затем разбирать их. Большую часть сезона вы будете работать семь дней в неделю по четырнадцать часов в день. Вы не сможете выполнять это и не протянете весь сезон, если не пошлете к черту все, что тут происходит. Мэл ухмыльнулся:
— Я думаю, я не смогу делать это за деньги. Холдеман улыбнулся в ответ:
— Я знаю, тридцать пять долларов в неделю не слишком роскошное вознаграждение за всю ту работу, что мы требуем от вас. Она не окупится даже карточкой актерского профсоюза. Единственное, что может убедить вас продолжать работу, это преданность этому театру и этому сезону. — Продюсер неожиданно замолчал и снова сел на стул, швырнув карандаш на письменный стол. — Жаль, что вы не приехали вчера. Такая речь производит больше впечатления, когда ее слушает вся труппа.
— Я понял, о чем вы говорите, — заверил Дэниэлс.
— Отлично. Вы полагаете, что сможете справиться с этой работой?
— Вас смущает мое опоздание?
Холдеман затряс головой и замахал руками, будто вопрос Мэла смутил его:
— Нет, нет, совсем нет. Все это в прошлом. Мой риторический вопрос всего лишь часть моей речи. Поверьте мне, Мэл, я вовсе не пытаюсь уговорить вас вернуться домой. Это всего лишь фрагмент моей речи. Если бы кто-нибудь вдруг прервал меня на этом самом месте и заявил: “Нет, я не думаю, что я сумею справиться с этой работой, вам лучше подыскать другого парня”, я даже не знаю, что бы я сделал. Вы же понимаете, я не смогу найти кого-то на ваше место теперь, когда сезон уже начался. Нью-Йорк сейчас полностью опустел.
— А!
Холдеман резко встал:
— Пойдемте, я вас познакомлю, и вы сможете устроиться в своей комнате.
— Хорошо. Спасибо.
Холдеман первым вышел из конторы. Театр был погружен в полумрак, лишь на сцене горело аварийное освещение. Где-то жужжала электрическая пила. Сцена была совершенно пуста, только у задней деревянной стены стояло несколько стульев.
Они прошли через зрительный зал и по боковой лесенке поднялись на сцену. Молодой человек в футболке и хлопчатобумажных брюках распотрошил софит и теперь разглядывал обломки, держа в руках отвертку. Холдеман представил его как Перри Кента, и Кент рассеянно кивнул.
— Перри работает у нас осветитетелем последние три года, — сообщил Холдеман. — Идемте сюда.
Они пересекли сцену и направились туда, откуда слышалось жужжание электропилы. Сцена оказалась большой — около тридцати футов в ширину и почти столько же в глубину, — с обширными кулисами. Рампа располагалась справа, колосники над ней. В левой части сцены кулиса была завалена помостами, задниками и странными предметами обстановки. Высоко над головами медленно покачивались занавесы.
Холдеман шел впереди, прокладывая путь через горы вещей, сваленные в левой части сцены, к двери в боковой стене. Продюсер открыл ее, и жужжание электрической пилы стало значительно громче. Однако, как только Мэл вошел внутрь, звук стих.
Комната была маленькая, с невероятно высоким потолком. Два высоко расположенных запыленных окошка почти не пропускали солнечный свет; комнату освещала лампочка без абажура, подвешенная к потолочной балке. Вдоль стен громоздились задники вперемешку со старыми декорациями: двадцатифутовый светло-зеленый задник рядом с восемнадцатифутовым темно-бордовым с фальшивым окном, позволяющим увидеть нарисованные горы, белый дверной проем с голубой дверью по соседству с узким десятифутовым, испещренным пятнами всех цветов радуги. Из одного угла торчали длинные сосновые доски.
На свободном пятачке посреди комнаты расположился потрепанный верстак, а на нем ручная электропила. Возле верстака стоял высокий толстый человек в очках с металлической оправой, одетый в голубую футболку и грязный белый комбинезон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
ТЕАТР
КАРТЬЕ-АЙЛ
Серо-голубой гравий покрывал всю площадку между дорогой и строением и дорожку между строением и соседним домом. Дэниэлс сумел рассмотреть дом только после того, как его глаза немного привыкли к ярко-красному цвету здания театра. Дом оказался ветхим обиталищем какого-то фермера, трехэтажным, с выступающими эркерами. Его, похоже, не красили уже много лет, потому что обшитые дранкой стены стали серыми от времени и непогоды, приобретя оттенок плавника.
Перед зданием театра, весьма напоминавшим сарай, были припаркованы машины: красный “GMC”, выглядящий анемичным, поскольку его окружали старый черный запыленный “додж" — купе и белый “континенталь” с открывающимся верхом. Мэри-Энн Маккендрик остановила фургон возле трех машин и предложила:
— Оставьте чемодан здесь. Вам лучше пойти прямо к мистеру Холдеману.
— Как скажете,.
Дэниэлс положил очки в отделение для перчаток.
— Я буду жить там? — Мэл указал на дом.
— Угу.
— Мне следовало бы купить крест. Девушка явно была озадачена, это была прямолинейно мыслящая женщина, — Что? Почему?
— Я вам объясню, — заверил он. — Входит вампир, вы машете на него звездой Давида, а он смеется вам в лицо.
— О, я ничего не знаю об этом.
Действительно ли откуда-то вдруг словно пахнуло холодом? Или Мэл просто слишком чувствителен? “И почему это, — спросил Дэниэлс сам себя, — я всегда сообщаю людям о своем еврейском происхождении через минуту после знакомства?"
Мэл выбрал не лучшее время для самоанализа; его бедная голова разболелась еще сильнее. Кроме того, герр Холдеман ждал его.
Мэл выбрался из машины.
— Где я могу найти мистера Холдемана?
— Внутри. Контора справа.
— Увидимся позже.
Однако Дэниэлс был уверен, что не понравился девушке.
Мэл направился по гравию к входу в театр, который, похоже, перенесли сюда целиком со старого нефункционирующего кинотеатра и встроили в фасад этого сооружения, выглядевшего странно, архаично и несколько не правдоподобно. Подойдя ближе, Дэниэлс увидел свое отражение во всех восьми вытянувшихся в ряд стеклянных дверях.
Холл внутри выглядел очень небольшим и строгим, с покрытым красным ковром полом и окошком кассы. Из холла в театр вели только две двери, расположенные в начале и конце его задней стены. Пространство между дверями заполняли черно-белые фотографии актеров и актрис и сцен из спектаклей. Афиши на левой стене представляли репертуар этого сезона и участников постоянной труппы. Их было всего десять, шестеро мужчин и четыре женщины. Фамилия Мэла значилась третьей снизу, после нее шли имена двух девушек.
За окошком кассы расположилась ядреная пухлая блондинка, улыбнувшаяся Дэниэлсу так, что он оценил все преимущества своего пола. Мэл подошел к ней:
— Я ищу офис. Я — Мэл Дэниэлс.
— А вы гадкий мальчишка.
— Вы еще меня не знаете. Где контора?
— Через дверь и направо. Я — Сисси Уолкер.
— Вы мне не кажетесь похожей на маменькину дочку.
Блондинка хихикнула, безуспешно стараясь принять застенчивый вид.
Так что Мэри-Энн Маккендрик может катиться ко всем чертям.
Дэниэлс прошел через дверь и справа увидел еще одну дверь с надписью “Администрация”.
— Должно быть, сюда, — пробормотал Мэл, пытаясь придать бодрости самому себе, а затем вошел.
Комната вовсе не была маленькой, но настолько загроможденной мебелью, что помещение казалось очень тесным. Там стояли три больших обычных стола и два больших письменных, целый набор стульев, шкафы для хранения документов, еще там были корзины для бумаг и настенные вешалки, заполнявшие все оставшееся пространство. Везде, где возможно, громоздились бумаги и афиши.
Человек лет тридцати пяти, преждевременно облысевший, очень высокий и худой, выглядевший крайне измученным, одетый в голубую рубашку поло и серые брюки, с засунутым за ухо желтым карандашом, сидел за письменным столом и громко говорил по телефону. Кроме него, в конторе не было никого.
— Но мне необходим этот диван! — орал этот человек. — Мы заплатили за него, мистер Грегори... Я понимаю это, мистер Грегори, но...
Разговор и дальше продолжался в том же духе. Мэл снял со стула кипу программок, положил их на стол и сел. Человек, говорящий по телефону, не обратил ни малейшего внимания на его присутствие. Дэниэлс подождал несколько минут. Услышав лишь часть разговора, он пытался угадать содержание другой половины, затем закурил сигарету. Человек с трубкой мгновенно подвинул ему пепельницу. Мэл благодарно кивнул и устроился поудобнее в ожидании.
Наконец разговор закончился. Они вряд ли получат диван. Хозяин кабинета повесил трубку, взглянул на Мэла, покачал головой и пожаловался:
— Каждый год одно и то же. Я полагаю, вы Дэниэлс.
— Совершенно верно.
— Актеры — идиоты, Дэниэлс. — В голосе мужчины отсутствовали гнев или сарказм, в нем было лишь долгое страдание. — Я не знаю, почему я имею с вами дело. Один посылает мне по ошибке фотографию своего соседа по комнате, другой заявляется на день позже... Я просто не знаю...
— Я полагаю, вы — мистер Холдеман?
— Я полагаю, что да. Я больше ни в чем не уверен. Мэри-Энн уже устроила вас?
— Она велела мне сперва идти к вам.
— А! Хорошо... — Холдеман порылся в бумагах, беспорядочно наваленных на письменном столе. — Пока вы здесь... — Он выдвинул ящики стола. — Нужно заполнить несколько анкет. Подоходный налог, и... — Холдеман перестал выдвигать ящики. — Я не надеюсь, что у вас есть ручка.
— Они не позволят мне иметь острые предметы.
— Что? Ах да. Актеры ненормальные? Я не имею в виду вас, Мэл. Мэл?
— Мэл.
— Очень хорошо. Боб. Я говорю о себе. Я — Боб.
— Привет.
— М-м... Ну вот. Только сперва очистите себе место вон на том столе. Это не займет много времени.
Здесь были анкета для ведения учета в самом театре, анкета актерского профсоюза и анкета для налоговой декларации. Дэниэлс взял анкету для подсчета налогов в последнюю очередь и взглянул на Боба Холдемана:
— На этой анкете... псевдоним или настоящее имя?
— Что? Подлинное имя.
— Это то, чего я боялся.
И Мэл тщательно вывел на бланке: Мэлвин Д. Блюм. Дэниэлс сразу вспомнил свой спор с отцом по поводу изменения фамилии.
— Папа, послушай. Ты можешь себе это представить? Огромные яркие афиши на Бродвее сообщают о новой звезде Мэле Блюме. Забудь об этом.
— А как насчет Шелли Бермана?
— Берман — это Берман, а Блюм — это Блюм.
— Мой сын стыдится своего происхождения, он...
— Почему стыдится? Слушай, ты знаешь, каково настоящее имя Кэри Гранта?
— Кэри Грант еврей?
— Нет, он англичанин. И его зовут Арчи Лич. Ты понимаешь, что я имею в виду. Дело не в происхождении, просто следует иметь благозвучное имя. Ты когда-нибудь слышал, чтобы человека на самом деле звали Рок Хадсон?
— Как я могу смотреть людям в глаза, если мой родной сын отказывается от собственного имени?
— Ради всего святого, это просто сценическое имя, все так делают.
— Шелли Берман...
После такого вы вполне можете возненавидеть Шелли Бермана.
Дэниэлс закончил возиться с последней анкетой и отнес их Холдеману, который старательно скреб по желтой бумаге для заметок огрызком карандаша. Боб взял анкеты и ручку, а затем попросил:
— Присядьте на минутку, Мэл. Дэниэлс сел.
Холдеман покрутил в руках обломок карандаша и, разглядывая его, осведомился:
— Это ваш первый сезон, не так ли?
— Совершенно верно.
— Ваш опыт... — Холдеман снова порылся в бумагах на столе. — Я не вижу здесь вашего резюме. Но вы участвовали в нескольких шоу вне Бродвея, верно?
— Да.
— Другого опыта у вас нет?
— Я ездил с армейским шоу. Я был в службе организации досуга войск.
— Да? — Холдеман выглядел удивленным. — Сколько вам лет?
— Двадцать один.
— Вы учились в колледже?
— Я учусь в колледже заочно.
— Ага. И насчет сценической карьеры планы у вас серьезные?
— Конечно.
Дэниэлс ответил легко, но кто знает? Он еще и сам не думал, насколько серьезно его решение, так зачем торопить события? Ему нравилось играть на сцене, и так он становился ближе к хорошеньким девушкам, поэтому, если бы удалось подобным занятием зарабатывать себе на жизнь, он совсем не был бы против.
Боб Холдеман все еще изучал огрызок карандаша. Наконец продюсер заговорил:
— Если вы такой же, как большинство молодых актеров, приезжающих сюда, вы не слишком заинтересуетесь этим театром и этим сезоном. Вы хотите двух вещей: весело провести время с девочками и получить карточку актерского профсоюза в конце сезона.
Холдеман, похоже, подводил итог их разговору, но вряд ли стоило с ним соглашаться. Мэл сидел молча и ждал.
— Я не обвиняю вас, Мэл. В вашем возрасте и вашем положении я испытывал бы то же самое. Но я хочу, чтобы вы заинтересовались этим театром и чтобы вы заинтересовались этим репертуаром. Я хочу абсолютной вашей преданности, Мэл, на ближайшие одиннадцать недель. У нас невероятно плотный график, новая пьеса — еженедельно. Вы получите главные роли только в четырех или пяти из них, но вы будете заняты во всех.
Вы будете рабочим сцены, может быть, встанете к софитам или займетесь реквизитом. Вам придется помогать устанавливать декорации, а затем разбирать их. Большую часть сезона вы будете работать семь дней в неделю по четырнадцать часов в день. Вы не сможете выполнять это и не протянете весь сезон, если не пошлете к черту все, что тут происходит. Мэл ухмыльнулся:
— Я думаю, я не смогу делать это за деньги. Холдеман улыбнулся в ответ:
— Я знаю, тридцать пять долларов в неделю не слишком роскошное вознаграждение за всю ту работу, что мы требуем от вас. Она не окупится даже карточкой актерского профсоюза. Единственное, что может убедить вас продолжать работу, это преданность этому театру и этому сезону. — Продюсер неожиданно замолчал и снова сел на стул, швырнув карандаш на письменный стол. — Жаль, что вы не приехали вчера. Такая речь производит больше впечатления, когда ее слушает вся труппа.
— Я понял, о чем вы говорите, — заверил Дэниэлс.
— Отлично. Вы полагаете, что сможете справиться с этой работой?
— Вас смущает мое опоздание?
Холдеман затряс головой и замахал руками, будто вопрос Мэла смутил его:
— Нет, нет, совсем нет. Все это в прошлом. Мой риторический вопрос всего лишь часть моей речи. Поверьте мне, Мэл, я вовсе не пытаюсь уговорить вас вернуться домой. Это всего лишь фрагмент моей речи. Если бы кто-нибудь вдруг прервал меня на этом самом месте и заявил: “Нет, я не думаю, что я сумею справиться с этой работой, вам лучше подыскать другого парня”, я даже не знаю, что бы я сделал. Вы же понимаете, я не смогу найти кого-то на ваше место теперь, когда сезон уже начался. Нью-Йорк сейчас полностью опустел.
— А!
Холдеман резко встал:
— Пойдемте, я вас познакомлю, и вы сможете устроиться в своей комнате.
— Хорошо. Спасибо.
Холдеман первым вышел из конторы. Театр был погружен в полумрак, лишь на сцене горело аварийное освещение. Где-то жужжала электрическая пила. Сцена была совершенно пуста, только у задней деревянной стены стояло несколько стульев.
Они прошли через зрительный зал и по боковой лесенке поднялись на сцену. Молодой человек в футболке и хлопчатобумажных брюках распотрошил софит и теперь разглядывал обломки, держа в руках отвертку. Холдеман представил его как Перри Кента, и Кент рассеянно кивнул.
— Перри работает у нас осветитетелем последние три года, — сообщил Холдеман. — Идемте сюда.
Они пересекли сцену и направились туда, откуда слышалось жужжание электропилы. Сцена оказалась большой — около тридцати футов в ширину и почти столько же в глубину, — с обширными кулисами. Рампа располагалась справа, колосники над ней. В левой части сцены кулиса была завалена помостами, задниками и странными предметами обстановки. Высоко над головами медленно покачивались занавесы.
Холдеман шел впереди, прокладывая путь через горы вещей, сваленные в левой части сцены, к двери в боковой стене. Продюсер открыл ее, и жужжание электрической пилы стало значительно громче. Однако, как только Мэл вошел внутрь, звук стих.
Комната была маленькая, с невероятно высоким потолком. Два высоко расположенных запыленных окошка почти не пропускали солнечный свет; комнату освещала лампочка без абажура, подвешенная к потолочной балке. Вдоль стен громоздились задники вперемешку со старыми декорациями: двадцатифутовый светло-зеленый задник рядом с восемнадцатифутовым темно-бордовым с фальшивым окном, позволяющим увидеть нарисованные горы, белый дверной проем с голубой дверью по соседству с узким десятифутовым, испещренным пятнами всех цветов радуги. Из одного угла торчали длинные сосновые доски.
На свободном пятачке посреди комнаты расположился потрепанный верстак, а на нем ручная электропила. Возле верстака стоял высокий толстый человек в очках с металлической оправой, одетый в голубую футболку и грязный белый комбинезон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28