Зрители ахнули. От неожиданности Повон выронил коробочку с амброзией Сни. Та ударилась о парапет и полетела в Лурейский канал.
Горестный крик вырвался из груди герцога, и в слепой ярости он обратился к своей нареченной:
— Вы зашли слишком далеко, кельдама, и поплатитесь за это! В моей власти управиться с разошедшейся женщиной.
— Да вам бы с самим собой управиться! Вам не супруга нужна, а надсмотрщик. Но эта роль волею провидения и его светлости келдхара возложена на меня, и я справлюсь, можете не сомневаться. — Она выпрямилась во весь свой огромный рост и глянула сверху вниз ему в глаза. — Что до ваших жалких угроз, нареченный, мне стыдно за вас. Вы не посмеете поднять руку на дочь келдхара Гард-Ламмиса. И я не допущу подобного обращения со стороны лантийца. И не делайте глупостей, а то придется испробовать на себе гнев моего отца, келдхара, который уж точно не даст своих в обиду.
Боевой дух покинул герцога Повона. Беспомощно качнув головой, он поплелся во дворец. Окрик кельдамы пригвоздил его к месту.
— Постойте! Наша беседа еще не окончена. Нам многое нужно уладить. Я провожу вас.
— Вы же не можете идти со мной в мои апартаменты, кельдама.
— Ничто не остановит женщину, исполненную решимости, нареченный. Я сказала, что пойду, значит, пойду! А вместе со мной последуют шесть придворных дам, чтобы охранять мою честь.
— Столько нам явно не потребуется, — пробормотал герцог и заковылял дальше. Наконец он добрался до личных покоев и поспешил укрыться в уютной роскоши своей спальни, куда даже воинственная Нуксия и ее женская свита не посмели за ним последовать. Повон бросился на атласные подушки. В животе у него крутило, а комната вращалась. Он закрыл глаза и тотчас же погрузился в сон.
Но сон не принес забвения.
Повон бродил среди руин дворца Фал-Грижни. Черные развалины дымились под пламенеющим небом. Вокруг громоздились обгорелые обломки. Гордые башни рухнули, дворец и его властелин наконец-то пали. Эта сцена разорения ознаменовала триумф герцога. Но истинное счастье, как всегда, ускользало от него. Это было несправедливо, и он даже во сне негодовал. Неужели великие никогда не бывают удовлетворены? Неужели им всегда приходится платить высокую цену за так называемый дар рождения, судьбы и ума? Почему нужно вечно ощущать себя жертвой?
Развалины подавляли его, и он мечтал побыстрее из них выбраться. Больше всего он жаждал покоя и роскоши, которые ожидали его на борту обожаемой «Великолепной», стоявшей на якоре в Лурейском канале, чуть правее. Или левее? Герцог понял, что потерял дорогу. Растерянно озираясь, он заметил, что закопченные камни, которые неподвижно пролежали семнадцать лет, начали шевелиться — сначала медленно, а затем все быстрее. Рухнувшие стены вдруг аркой вознеслись ввысь, скрыв от него пламенеющее небо. Герцог Повон оказался в ловушке. Сталактиты роняли капли с потолка подземелья, сталагмиты тянулись вверх, красноватая слизь покрывала стены. Царила тропическая теплая и влажная атмосфера. Не было ни окон, ни дверей. Напрасно пытался Повон призвать на помощь криками и ударами в глухие стены. Его отчаянные усилия лишь привлекли внимание жуткого компаньона.
Из темного угла выступило чудище, подобного которому Повон даже представить себе не мог. Оно было высоким и угловатым, его белая плоть светилась, на конечностях шевелились щупальца. Огромные глаза казались невыразимо чуждыми. Существо бросило краткий непонятный взгляд на сжавшегося от страха герцога, тело его засветилось ярче, и оно устремилось к груде камней, лежавших посреди комнаты, один за другим откатило эти камни, оставив на месте груды лишь горстку мусора.
Эта горстка слегка подрагивала. Повон с ужасом взирал на это, не заметив, как белое чудище растаяло в воздухе. Загремел щебень, взвихрилась пыль, и обагренная кровью рука выбралась из земли наружу. За ней последовало предплечье, одетое во что-то черное. Взгляд Повона панически заметался по подземелью. Бежать было некуда, спрятаться невозможно. Он распластался по стене. Перед ним возникла вторая рука. Вздыбились камни и куски штукатурки, и высокая фигура восстала из могилы.
И Повон увидел бледные неподвижные черты Террза Фал-Грижни. Грижни, снова живой, хотя и залитый вытекшей из сотни ран кровью, Грижни, с белым, исполненным презрения лицом и жуткими глазами, сверкавшими суровым знанием, обвинением в убийстве, приближался.
Повон силился крикнуть, но не издал ни звука. Члены его были словно налиты свинцом, он не мог шелохнуться и лишь следил в оцепенении, как приближается к нему заклятый враг, закутанный в черное, приподняв руки с белыми разъятыми пальцами, скрюченными, точно когти хищной птицы. Губы его беззвучно шевелились, пытаясь произнести заклятие.
Ужас Повона наконец воплотился в пронзительном крике — крике, который его и разбудил. Он вопил еще несколько секунд, после того как глаза его раскрылись. Этот оглушительный крик достиг ушей кельдамы Нуксии и ее женщин, а также прислуги, поджидавшей в соседней комнате пробуждения герцога. Пара камердинеров бросилась спасать вопящего хозяина. Они нашли его сидящим на постели, с выпученными глазами на полиловевшем лице и мокрыми от пота волосами. Лишь с изрядным трудом удалось им успокоить хозяина.
Постепенно к нему вернулось ощущение действительности. Герцог был потрясен, руки его дрожали. Он устыдился своей беспочвенной паники, но горячие заверения слуг, что они никому ничего не расскажут, вернули ему присутствие духа. Ланти-Юм не узнает о жутком эпизоде, который вряд ли когда-либо повторится. Никогда больше, пообещал себе Повон, не осквернит он своего герцогского тела амброзией Сни, никогда не придется ему снова испытать такого отвратительного кошмара.
Однако вскоре герцогу пришлось убедиться, что он заблуждался: амброзии Повон более не пробовал, но видения донимали его снова и снова, превращая ночи в сплошной кошмар.
Глава 2
Верран критически оглядела сад из грибов и кристаллов.
— Это им страшно не понравится, — заметила она.
Нид зацокал когтями по каменному полу.
— Да, конечно, им это покажется ужасно некрасивым. Но мне, однако, все равно, — добавила она без прежней уверенности.
И все-таки, по человеческим стандартам, сад был красив — огромные панно с калейдоскопическим замысловатым узором из черных и зеленых кристаллов, перемежающихся сапфировым шламом, выложенные на многоугольных клумбах, повторяющих очертаниями симметричную кристаллическую решетку. Уход за садом был одним из основных занятий Верран, и на протяжении многих больших венов она наблюдала за тем, как он разрастался от небольших скоплений зеленых кристаллов, которые она предпочла в память о зеленой растительности на Поверхности, до огромного сверкающего пространства, занимавшего теперь три четверти дна большой котловины. Но уравновешенность и формальность рисунка, так радовавшая глаз леди Верран, претила вардрулам, чьи сады были так же нерегулярны и затейливы, как и раскопы, в которых они располагались. Вардрулы прямо не выражали своего неодобрения, в их языке вообще не было ничего, подобного лантийским высказываниям неудовольствия, но их стремление обойти стороной обезображенную котловину, выдавало чувство глубокого неприятия. Верран остро ощущала это, но сад был для нее одним из немногих источников удовольствия, и она не находила сил от него отказаться.
— Как ты думаешь, не следует ли мне добавить несколько красных пятен на внешних углах? — спросила она.
Вовсе не интересуясь подобными вещами, Нид пробурчал нечто невразумительное. Было очевидно, что мутант, хотя и стремится ей угодить, совершенно безразличен к этому скопищу грибов и кристаллов. Верран не усматривала в этом ничего удивительного, но все же огорчилась, потому что острее почувствовала бесполезность своего занятия. Да, ее занятия, при всем их разнообразии, были удручающе бесплодны. И сад, и резьба по камню, и ткачество, даже дневник, в котором она регулярно делала записи, — все это лишь пустая трата времени. О чем, в конце концов, ей писать, если в часы бодрствования не случается никаких значительных событий. Несколько раз в прошлом ей удалось сочинить песенки, стихи и рассказы для Террза. Тогда ей казалось важным, чтобы ее мальчик побольше узнал о Ланти-Юме и о мире людей. Но попытки восстановить события, случившиеся на Поверхности, погрузили ее в такое мрачное состояние, что вскоре она оставила их. Что касается песен и стихов — Террз, едва выйдя из младенческого возраста, утратил к ним интерес. Он предпочел атональное творчество вардрулов, которое уравновешивало мелодичность их речи, простым лантийским мелодиям, а стихи и вовсе ничего не значили для ребенка, чье ухо привыкло к тонкостям вардрульской речи. Это положило конец ее поэтическим упражнениям.
Что еще у нее оставалось? Вначале она увлекалась уроками вардрульского языка, которые вроде имели какое-то значение. На протяжении многих больших венов Верран пыталась совершенствовать свой вардрульский и до известной степени в этом преуспела. Теперь она могла свободно общаться с хозяевами здешних мест. Хоть Верран и с трудом удавалось напевно выговаривать их непроизносимые слоги, она почти всегда понимала слова вардрулов, обращенные к ней. Только слова — и все. Слова, но не те отношения, что стояли за ними, не реакции, не эмоции. То, что вардрулы способны чувствовать, и чувствовать глубоко, — в этом Верран не сомневалась и все-таки никак не могла распознать проявление этих чувств. Реакции вардрулов были совершенно загадочны, выражения лиц — невероятны. А тончайшие оттенки речи, передаваемые высотой тона или колебаниями хиира — всему этому не находилось аналогии в человеческом мире. Верран их никогда не постичь, и она давно примирилась с этим, сознавая, что ее возможности не беспредельны. Но и вардрулы не проявили способностей к восприятию человеческой речи. Верран предложила позаниматься с ними лантийским, и предложение было принято. Некоторые из самых упорных и усидчивых обитателей пещерного мира овладели основами лантийского синтаксиса. Одной из таких способных учениц оказалась подруга Террза Змадрк Четырнадцатая — смышленая и усидчивая девочка. Но постепенно на уроки Верран приходило все меньше и меньше учеников, и даже интерес Четырнадцатой постепенно угас. Уроки прекратились.
«И что ты сделала за все это время достойного хоть малейшего внимания? » — спросила она себя.
Была хорошей матерью Террзу. Это во всяком случае имеет значение.
Разве? Террз подрос. Ему теперь не нужна мать. Да и вообще была ли она ему когда-нибудь нужна? И более того, пришла на ум непрошенная мысль, он и не хочет ее.
Неправда! Конечно же неправда! Террз знает, что она всегда любила его. Это что-нибудь да значит.
Ты его любишь, поэтому он должен любить тебя, так, что ли? Подумай-ка, он ведь никак не может простить тебе, что ты человек.
— Ну, это уж вообще нелепо, — вслух произнесла Верран, и Нид вопросительно посмотрел на нее желтыми глазами. — Все это какая-то нелепица. Я не должна так думать.
Ты полагаешь, что тебе дано управлять своими мыслями, жалкая женщина? Ну-ну, попробуй. Желаю удачи.
— Я могу… я смогу… — Она сжала в кулаки руки, лежавшие на коленях. — Нид, — позвала она, — я решила добавить красного. И еще решила расширить сад. Мне нужно будет разработать рисунок и цветовую гамму, и это занятие потребует всего моего внимания…
Ничего подобного, ты это и во сне сможешь сделать. Не так-то тебе легко отвлечься. Попытайся снова.
— И еще я собираюсь составить лантийско-вардрульский словарь. Возможно, он пригодится.
Кому это? Вардрулы не читают, да и не пишут тоже, если не считать их картинок.
Да, но когда-нибудь люди смогут воспользоваться им.
Вот как? Каким же это образом? И когда?
Не знаю. Но ведь может же такое случиться, я на это надеюсь.
Жестокая надежда. Если человек столкнется с вардрулом, то этому вардрулу, привыкшему к деликатному обращению, не сдобровать. И тебе это известно.
— Научись вардрулы говорить по-лантийски, — продолжала она настаивать, — это могло бы уменьшить взаимный страх. Ну какие они «белые демоны» пещер? Постой-ка: чтобы передать речь вардрулов на письме, потребуется сочетание букв с музыкальными нотами. Это я сумела бы сделать, но как передать световые нюансы колебаний хиира? Следует воспользоваться какими-то символами степени интенсивности свечения или это будет слишком сложно? Как ты считаешь, Нид? — У Нида на этот счет не оказалось никакого мнения. — А ведь это дело займет все мое внимание, и Террз может быть очень полезен в этом, потому что понимает их намного лучше меня. Совместное занятие, возможно, нас сблизило бы…
Хватаешься за соломинку?
— Мне следовало додуматься до этого много лет назад.
Да, но сколько лет назад? Сколько лет ты провела под землей? Так трудно здесь проследить за течением времени… Дни похожи один на другой… Никаких событий… Двадцать четыре… нет, двадцать пять больших венов, то есть приблизительно семнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Горестный крик вырвался из груди герцога, и в слепой ярости он обратился к своей нареченной:
— Вы зашли слишком далеко, кельдама, и поплатитесь за это! В моей власти управиться с разошедшейся женщиной.
— Да вам бы с самим собой управиться! Вам не супруга нужна, а надсмотрщик. Но эта роль волею провидения и его светлости келдхара возложена на меня, и я справлюсь, можете не сомневаться. — Она выпрямилась во весь свой огромный рост и глянула сверху вниз ему в глаза. — Что до ваших жалких угроз, нареченный, мне стыдно за вас. Вы не посмеете поднять руку на дочь келдхара Гард-Ламмиса. И я не допущу подобного обращения со стороны лантийца. И не делайте глупостей, а то придется испробовать на себе гнев моего отца, келдхара, который уж точно не даст своих в обиду.
Боевой дух покинул герцога Повона. Беспомощно качнув головой, он поплелся во дворец. Окрик кельдамы пригвоздил его к месту.
— Постойте! Наша беседа еще не окончена. Нам многое нужно уладить. Я провожу вас.
— Вы же не можете идти со мной в мои апартаменты, кельдама.
— Ничто не остановит женщину, исполненную решимости, нареченный. Я сказала, что пойду, значит, пойду! А вместе со мной последуют шесть придворных дам, чтобы охранять мою честь.
— Столько нам явно не потребуется, — пробормотал герцог и заковылял дальше. Наконец он добрался до личных покоев и поспешил укрыться в уютной роскоши своей спальни, куда даже воинственная Нуксия и ее женская свита не посмели за ним последовать. Повон бросился на атласные подушки. В животе у него крутило, а комната вращалась. Он закрыл глаза и тотчас же погрузился в сон.
Но сон не принес забвения.
Повон бродил среди руин дворца Фал-Грижни. Черные развалины дымились под пламенеющим небом. Вокруг громоздились обгорелые обломки. Гордые башни рухнули, дворец и его властелин наконец-то пали. Эта сцена разорения ознаменовала триумф герцога. Но истинное счастье, как всегда, ускользало от него. Это было несправедливо, и он даже во сне негодовал. Неужели великие никогда не бывают удовлетворены? Неужели им всегда приходится платить высокую цену за так называемый дар рождения, судьбы и ума? Почему нужно вечно ощущать себя жертвой?
Развалины подавляли его, и он мечтал побыстрее из них выбраться. Больше всего он жаждал покоя и роскоши, которые ожидали его на борту обожаемой «Великолепной», стоявшей на якоре в Лурейском канале, чуть правее. Или левее? Герцог понял, что потерял дорогу. Растерянно озираясь, он заметил, что закопченные камни, которые неподвижно пролежали семнадцать лет, начали шевелиться — сначала медленно, а затем все быстрее. Рухнувшие стены вдруг аркой вознеслись ввысь, скрыв от него пламенеющее небо. Герцог Повон оказался в ловушке. Сталактиты роняли капли с потолка подземелья, сталагмиты тянулись вверх, красноватая слизь покрывала стены. Царила тропическая теплая и влажная атмосфера. Не было ни окон, ни дверей. Напрасно пытался Повон призвать на помощь криками и ударами в глухие стены. Его отчаянные усилия лишь привлекли внимание жуткого компаньона.
Из темного угла выступило чудище, подобного которому Повон даже представить себе не мог. Оно было высоким и угловатым, его белая плоть светилась, на конечностях шевелились щупальца. Огромные глаза казались невыразимо чуждыми. Существо бросило краткий непонятный взгляд на сжавшегося от страха герцога, тело его засветилось ярче, и оно устремилось к груде камней, лежавших посреди комнаты, один за другим откатило эти камни, оставив на месте груды лишь горстку мусора.
Эта горстка слегка подрагивала. Повон с ужасом взирал на это, не заметив, как белое чудище растаяло в воздухе. Загремел щебень, взвихрилась пыль, и обагренная кровью рука выбралась из земли наружу. За ней последовало предплечье, одетое во что-то черное. Взгляд Повона панически заметался по подземелью. Бежать было некуда, спрятаться невозможно. Он распластался по стене. Перед ним возникла вторая рука. Вздыбились камни и куски штукатурки, и высокая фигура восстала из могилы.
И Повон увидел бледные неподвижные черты Террза Фал-Грижни. Грижни, снова живой, хотя и залитый вытекшей из сотни ран кровью, Грижни, с белым, исполненным презрения лицом и жуткими глазами, сверкавшими суровым знанием, обвинением в убийстве, приближался.
Повон силился крикнуть, но не издал ни звука. Члены его были словно налиты свинцом, он не мог шелохнуться и лишь следил в оцепенении, как приближается к нему заклятый враг, закутанный в черное, приподняв руки с белыми разъятыми пальцами, скрюченными, точно когти хищной птицы. Губы его беззвучно шевелились, пытаясь произнести заклятие.
Ужас Повона наконец воплотился в пронзительном крике — крике, который его и разбудил. Он вопил еще несколько секунд, после того как глаза его раскрылись. Этот оглушительный крик достиг ушей кельдамы Нуксии и ее женщин, а также прислуги, поджидавшей в соседней комнате пробуждения герцога. Пара камердинеров бросилась спасать вопящего хозяина. Они нашли его сидящим на постели, с выпученными глазами на полиловевшем лице и мокрыми от пота волосами. Лишь с изрядным трудом удалось им успокоить хозяина.
Постепенно к нему вернулось ощущение действительности. Герцог был потрясен, руки его дрожали. Он устыдился своей беспочвенной паники, но горячие заверения слуг, что они никому ничего не расскажут, вернули ему присутствие духа. Ланти-Юм не узнает о жутком эпизоде, который вряд ли когда-либо повторится. Никогда больше, пообещал себе Повон, не осквернит он своего герцогского тела амброзией Сни, никогда не придется ему снова испытать такого отвратительного кошмара.
Однако вскоре герцогу пришлось убедиться, что он заблуждался: амброзии Повон более не пробовал, но видения донимали его снова и снова, превращая ночи в сплошной кошмар.
Глава 2
Верран критически оглядела сад из грибов и кристаллов.
— Это им страшно не понравится, — заметила она.
Нид зацокал когтями по каменному полу.
— Да, конечно, им это покажется ужасно некрасивым. Но мне, однако, все равно, — добавила она без прежней уверенности.
И все-таки, по человеческим стандартам, сад был красив — огромные панно с калейдоскопическим замысловатым узором из черных и зеленых кристаллов, перемежающихся сапфировым шламом, выложенные на многоугольных клумбах, повторяющих очертаниями симметричную кристаллическую решетку. Уход за садом был одним из основных занятий Верран, и на протяжении многих больших венов она наблюдала за тем, как он разрастался от небольших скоплений зеленых кристаллов, которые она предпочла в память о зеленой растительности на Поверхности, до огромного сверкающего пространства, занимавшего теперь три четверти дна большой котловины. Но уравновешенность и формальность рисунка, так радовавшая глаз леди Верран, претила вардрулам, чьи сады были так же нерегулярны и затейливы, как и раскопы, в которых они располагались. Вардрулы прямо не выражали своего неодобрения, в их языке вообще не было ничего, подобного лантийским высказываниям неудовольствия, но их стремление обойти стороной обезображенную котловину, выдавало чувство глубокого неприятия. Верран остро ощущала это, но сад был для нее одним из немногих источников удовольствия, и она не находила сил от него отказаться.
— Как ты думаешь, не следует ли мне добавить несколько красных пятен на внешних углах? — спросила она.
Вовсе не интересуясь подобными вещами, Нид пробурчал нечто невразумительное. Было очевидно, что мутант, хотя и стремится ей угодить, совершенно безразличен к этому скопищу грибов и кристаллов. Верран не усматривала в этом ничего удивительного, но все же огорчилась, потому что острее почувствовала бесполезность своего занятия. Да, ее занятия, при всем их разнообразии, были удручающе бесплодны. И сад, и резьба по камню, и ткачество, даже дневник, в котором она регулярно делала записи, — все это лишь пустая трата времени. О чем, в конце концов, ей писать, если в часы бодрствования не случается никаких значительных событий. Несколько раз в прошлом ей удалось сочинить песенки, стихи и рассказы для Террза. Тогда ей казалось важным, чтобы ее мальчик побольше узнал о Ланти-Юме и о мире людей. Но попытки восстановить события, случившиеся на Поверхности, погрузили ее в такое мрачное состояние, что вскоре она оставила их. Что касается песен и стихов — Террз, едва выйдя из младенческого возраста, утратил к ним интерес. Он предпочел атональное творчество вардрулов, которое уравновешивало мелодичность их речи, простым лантийским мелодиям, а стихи и вовсе ничего не значили для ребенка, чье ухо привыкло к тонкостям вардрульской речи. Это положило конец ее поэтическим упражнениям.
Что еще у нее оставалось? Вначале она увлекалась уроками вардрульского языка, которые вроде имели какое-то значение. На протяжении многих больших венов Верран пыталась совершенствовать свой вардрульский и до известной степени в этом преуспела. Теперь она могла свободно общаться с хозяевами здешних мест. Хоть Верран и с трудом удавалось напевно выговаривать их непроизносимые слоги, она почти всегда понимала слова вардрулов, обращенные к ней. Только слова — и все. Слова, но не те отношения, что стояли за ними, не реакции, не эмоции. То, что вардрулы способны чувствовать, и чувствовать глубоко, — в этом Верран не сомневалась и все-таки никак не могла распознать проявление этих чувств. Реакции вардрулов были совершенно загадочны, выражения лиц — невероятны. А тончайшие оттенки речи, передаваемые высотой тона или колебаниями хиира — всему этому не находилось аналогии в человеческом мире. Верран их никогда не постичь, и она давно примирилась с этим, сознавая, что ее возможности не беспредельны. Но и вардрулы не проявили способностей к восприятию человеческой речи. Верран предложила позаниматься с ними лантийским, и предложение было принято. Некоторые из самых упорных и усидчивых обитателей пещерного мира овладели основами лантийского синтаксиса. Одной из таких способных учениц оказалась подруга Террза Змадрк Четырнадцатая — смышленая и усидчивая девочка. Но постепенно на уроки Верран приходило все меньше и меньше учеников, и даже интерес Четырнадцатой постепенно угас. Уроки прекратились.
«И что ты сделала за все это время достойного хоть малейшего внимания? » — спросила она себя.
Была хорошей матерью Террзу. Это во всяком случае имеет значение.
Разве? Террз подрос. Ему теперь не нужна мать. Да и вообще была ли она ему когда-нибудь нужна? И более того, пришла на ум непрошенная мысль, он и не хочет ее.
Неправда! Конечно же неправда! Террз знает, что она всегда любила его. Это что-нибудь да значит.
Ты его любишь, поэтому он должен любить тебя, так, что ли? Подумай-ка, он ведь никак не может простить тебе, что ты человек.
— Ну, это уж вообще нелепо, — вслух произнесла Верран, и Нид вопросительно посмотрел на нее желтыми глазами. — Все это какая-то нелепица. Я не должна так думать.
Ты полагаешь, что тебе дано управлять своими мыслями, жалкая женщина? Ну-ну, попробуй. Желаю удачи.
— Я могу… я смогу… — Она сжала в кулаки руки, лежавшие на коленях. — Нид, — позвала она, — я решила добавить красного. И еще решила расширить сад. Мне нужно будет разработать рисунок и цветовую гамму, и это занятие потребует всего моего внимания…
Ничего подобного, ты это и во сне сможешь сделать. Не так-то тебе легко отвлечься. Попытайся снова.
— И еще я собираюсь составить лантийско-вардрульский словарь. Возможно, он пригодится.
Кому это? Вардрулы не читают, да и не пишут тоже, если не считать их картинок.
Да, но когда-нибудь люди смогут воспользоваться им.
Вот как? Каким же это образом? И когда?
Не знаю. Но ведь может же такое случиться, я на это надеюсь.
Жестокая надежда. Если человек столкнется с вардрулом, то этому вардрулу, привыкшему к деликатному обращению, не сдобровать. И тебе это известно.
— Научись вардрулы говорить по-лантийски, — продолжала она настаивать, — это могло бы уменьшить взаимный страх. Ну какие они «белые демоны» пещер? Постой-ка: чтобы передать речь вардрулов на письме, потребуется сочетание букв с музыкальными нотами. Это я сумела бы сделать, но как передать световые нюансы колебаний хиира? Следует воспользоваться какими-то символами степени интенсивности свечения или это будет слишком сложно? Как ты считаешь, Нид? — У Нида на этот счет не оказалось никакого мнения. — А ведь это дело займет все мое внимание, и Террз может быть очень полезен в этом, потому что понимает их намного лучше меня. Совместное занятие, возможно, нас сблизило бы…
Хватаешься за соломинку?
— Мне следовало додуматься до этого много лет назад.
Да, но сколько лет назад? Сколько лет ты провела под землей? Так трудно здесь проследить за течением времени… Дни похожи один на другой… Никаких событий… Двадцать четыре… нет, двадцать пять больших венов, то есть приблизительно семнадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47