Вошел герцог Неверский с сиром де Гизей.
– Вы здесь, кузен, – сказал Людовик, идя прямо навстречу своему врагу, – какой сюрприз! Но он был бы еще приятнее, если бы вы привезли с собой нашу милую родственницу – возлюбленную супругу вашу.
– Да, это я, я раздумал, – ответил герцог Неверский, – до отъезда из Франции в Венгрию, я решил побывать на бале, чтобы потом сравнить изящный двор Карла VI с двором короля Сигизмунда.
– Потому-то и следовало привезти сюда нашу кузину. Женщины в этих вещах лучшие судьи, чем мы.
Герцог Бургундский, не отвечая, взял под руку сира Гизей и пошел дальше.
– Бык! – проворчал Орлеанский, – ступай бить неверных: всех не перебьешь!
Он смеялся, расхаживая по зале, когда какая-то женщина в маске и в черном домино подошла к нему и взяла его под руку, шепнув ему на ухо свое имя.
– Вы здесь, Маргарита! – сказал он глухим голосом.
– Да, ведь я же предупредила вас запиской.
– Правда, но ведь и муж ваш здесь.
– Он не узнает меня в этом костюме.
– Он бы убил вас, этот зверь!
– Ну что ж! Я готова умереть за тебя!
– Но я не хочу, чтобы ты умерла!
– Я пришла сказать тебе… Он заставляет меня ехать с ним в Венгрию, но я останусь твоей. Вот, возьми, береги это.
И герцогиня Неверская сунула в руку Орлеанского крохотный портрет, работы Жеана Море, того самого, который, как сказано выше, учил герцога живописи на фарфоре.
– Ты здесь очень похожа, обожаемая Маргарита.
– Прощай, Людовик. Осторожность велит мне уйти.
– Как! Так скоро расстаться с тобой! Я провожу тебя до отеля д'Артуа.
– Какое безумие!
– Пойдем.
Герцог Орлеанский напрасно старался пробиться сквозь толпу, которая стояла стеной: каждый старался удержать за собой место, чтобы получше видеть обещанный маскарад. Ведь король шутов поклялся, что превзойдет самого себя! А тем временем герцог обдумывал способ, как бы устроить новое свидание с Маргаритой.
– Маргарита, – сказал он, после минутного размышления, – возьмите этот золотой ключик – чудная работа одного мастера в Брюгге. Это ключ от подземного хода в мой замок де Боте, выходящего к часовне св. Сатурнина, куда ваш муж, конечно, не запретит вам пойти помолиться за успех экспедиции в Венгрию…
Герцогиня едва успела схватить и спрятать ключик, поданный ей Орлеанским. Богато одетая женщина, с маской на лице, страшным усилием воли пробившись сквозь толпу, стала перед ними с угрожающим видом. Она схватила герцогиню за ее монашескую рясу, – ибо та была облачена именно в зтот костюм, – и проговорила, задыхаясь:
– Герцог! Вы похожи на волка с добычей, которому помешали уйти. Что это за овечка, у которой такая мягкая шерстка?
В те времена шелк еще не был известен. Он вошел в употребление только при Карле VIII. Отсюда намек на шерсть.
Герцог Орлеанский с первых слов узнал Изабеллу Баварскую, которая продолжала теребить герцогиню за шерстяное платье, точно хотела разорвать его.
– Это не Мариета ли д'Ангиен? – продолжала королева, – или Колина Демер, или мадам де Молеврье? Ах, все зерна на четках долго пересчитывать!
– Сударыня, – возразил Людовик, – нашли ли бы вы уместным, если бы кто-нибудь разрешил загадку, под которой прячутся эти чудные белокурые волосы, эти молниеносные голубые глаза, эта лебединая шея, этот рост, в котором изящество соединяется с величием?
– Я сама нарушаю мое инкогнито: пусть и мне ответят тем же.
Она выпустила платье герцогини, чтобы отвязать маску. Герцогиня отступила, но Орлеанский не успел бы отвести ее дальше, если бы королева, стараясь развязать шнурки маски, не затянула их еще больше. Пока она старалась разорвать узел и на минуту зажмурила глаза, у герцога Орлеанского блеснула смелая, гениальная мысль. Увидев в нескольких шагах от себя Иоанна Неверского, он быстро подвел к нему его жену.
– Кузен, обращаюсь к вам, как к рыцарю, – сказал он с чувством собственного достоинства. – Для меня чрезвычайно важно, чтобы эта дама осталась неизвестной. Дайте честное слово, что вы не будете стараться узнать, кто она. Носилки мои у ворот отеля. Проводите эту даму, не заговаривая с ней. Согласны вы?
– Вы принимаете меня за короля шутов, проворчал Невер.
– Я принимаю вас за полководца, которому дам больше войска, чем он от меня требовал.
– Хорошо, – сказал Невер.
Подав трепещущей в своем шерстяном платье женщине свою костлявую, волосатую руку и нисколько не подозревая, что маленькая ручка, лежащая в его руке, точно нежный алмаз в тисках, – рука его жены, он жестом открыл проход в толпе и удалился.
Все это произошло так быстро и так неожиданно для Изабеллы, что она, уже освободившись от маски, минуты две задыхалась от ярости, прежде чем могла подойти к принцу и сказать ему почти вслух:
– Вероломство! Измена!
– Изабелла! Опомнитесь! Я сегодня с ней в последний раз.
– С Мариетой. Так это она?
– Она!
– Ах! И вы привели ее сюда!.. Правда ли, что вы больше ее не увидите?
– Совершенная правда!
– Почему же она не с мужем?
– Она к нему отправилась.
– И это Невер оказывает ей такую честь, провожая ее?
– Как видите!
– А-а! Вы лжете! – продолжала Изабелла, увидя в эту самую минуту входящую Мариету, напрасно ожидавшую и искавшую сира де Кони. – Вы вечно лжете! Но я узнаю, кто была та!
Она кинулась к выходу; Орлеанский хотел удержать ее. Но предосторожность оказалась излишней: в эту самую минуту входил Невер, и Изабелла, оттолкнув Людовика, прошла мимо Невера, не заметив его.
Герцог Бургундский совершенно просто сказал Орлеанскому:
– Дело сделано! Я думаю, это стоит тысячи двухсот копий.
– Даю вам честное слово – вы их получите.
– Благодарю вас!
VI
МАСКАРАД.

«Как красная змея, без формы и без меры,
Огонь вдруг выступил, шипя.
………………………»

Герцог Орлеанский в несколько минут пережил и перечувствовал все ужасы, все мученья страшного, давящего сна. Если бы Изабелла сорвала маску с герцогини перед ее мужем, это имело бы ужасающие последствия для него самого, для двора, даже для королевской власти.
Но он скоро оправился, когда герцог Бургундский поблагодарил его.
Оркестр короля шутов прервал танцевальную музыку и нестройный шум от многих инструментов, с которым соединялся крик многих голосов: «Шаривари!» возвестил вступление столь нетерпеливо ожидаемой маскарадной процессии. Ее составляли шесть замаскированных сатиров, за которыми шли многие тоже замаскированные лица в шутовских одеждах, держа в одной руке кухонные принадлежности, а в другой – пылающий смоляной факел.
В центре маскарада на паланкине, извергая всевозможные проклятия и ругательства, двигался Обер ле Фламен, которого теснили и удерживали те самые четыре гайдука, которые схватили его. На нем надета была длинная черная одежда, усеянная вышитыми белой шерстью рогами, на голове у него была бычья голова. За ним шли двое: один нес митру, украшенную оленьими рогами, а другой – посох, оканчивавшийся двумя рогами козла.
Каждый раз, как сир де Кони пытался протестовать словами, музыканты начинали трубить во всю мочь. Вокруг действующих лиц маскарада, шесть групп из фрейлин королевы и пажей короля, одетые в немецкие, итальянские и испанские костюмы, начали под звуки тамбуринов свои изящные хореографические эволюции, выдумывая самые отважные па и сопровождая это резким восклицанием: «Шаривари!» которое подхватывала вся публика.
Затем скакали, кривлялись и выделывали всякие эквилибрические фокусы чада короля шутов, одетые в костюмы мифологических богов: были тут легконогие фавны, рогатые сатиры, увенчанные тростниками реки, лесные богини, дриады, гамадриады, наяды с раковинами в руках. Все эти боги и богини были одеты в холщовые одежды, очень ярко раззолоченные. Другие актеры прикрыты были складками и картонажами, изображавшими сказочных чудовищ, диких лесных зверей, безобразнейших обитателей земли, воздуха и воды: здесь были коршуны, орлы, грифоны, даже ревущий осел и хрюкающий, вертевший хвостиком кабан, был и петух, на всю огромную залу кричавший свое резкое кукареку, сопровождаемое отчаянным концертом кошек, бесподобно воспроизведенным.
Никогда еще не было устроено более совершенного «шаривари», оно было исполнено по распоряжению Суда любви и исторически верно описано.
Герцог Орлеанский, который в это время опять подошел к Мариете, нисколько не подозревал даже, что маскарад этот имеет отношение к нему. Шум оглушал его, и если мешал ему разговаривать, то благоприятствовал разговору глазами и пожатием ручки.
Но вдруг все смолкло, даже сам Обер ле Фламен, которому нарочно завязали рот. Это привлекло внимание принца и заставило его слушать.
Савуази, изображавший одного из сатиров, начал следующую речь громким, хотя измененным голосом:
– Объявляем о посвящении мессира Обера ле Фламена в епископы рогатых, что он заслужил, сочетавшись браком с девицей Мариетою д'Ангиен.
– Чтобы вас черт побрал! Негодяи! – заревел Орлеанский.
Но он не мог продолжать. Мариете сделалось дурно и нужно было поддержать ее, толпа ревела «Шаривари!», а королева, вернувшись с неудачной охоты, громко звала его, говоря:
– Принц, слушайте же вместе с нами! Ожидайте своей очереди.
Савуази продолжал:
– По приговору Суда любви, предстоящий здесь кандидат примет посвящение от его светлости герцога Орлеанского, который вручит ему знаки его достоинства – митру с оленьими рогами и посох с рогами барана.
Оглушительный хохот пронесся по зале. Орлеанский, вне себя от гнева, бросился к сатирам и, вырвав из рук одного из слуг смоляной факел, замахал им.
– Это подлый фарс! – вскричал он. – Кто эти безумцы? Они осмеливаются касаться чести моей и госпожи де Кони. Клянусь Богом, что никто не выйдет отсюда прежде, чем я покажу ему как следует относиться к французскому принцу. Ну, долой маски!
Новый взрыв хохота ответил на это восклицание, и принц уже был готов осуществить свои намерения, как вдруг, вместо шести сатиров, которые скрылись в толпе, перед ним очутились шестеро других лиц, одетых в полотняные платья, которые, с помощью смолы, облеплены были паклей расчесанного льна, вида и цвета волос, по выражению Фруассара. Волосы здесь только для смягчения выражения: следовало бы сказать шерсть.
Эти импровизированные дикари, покрытые шерстью от головы до пяток, были никто иные как сам Карл VI, граф де Жуен, молодой и прелестный кавалер, мессир Карл де Пуатье, сын графа Валентинуа, мессир Ивен де Галь, молодой рыцарь де Фуа, побочный сын сеньора де Нантулье и сир Гюг де Гизей.
Орлеанский подбежал к ним, и «огонь вошел в лен», как выразился Фруассар, который рассказывает об этом происшествии следующее: «Пламя огня разогрело смолу, которой лен был прикреплен к полотну, полотняные и насмоленные рубашки высохли и распались, и огонь, дойдя до тела, сталь жечь его. А те, на ком они были надеты и которые чувствовали муки, стали горько и страшно кричать, и такая была беда, что никто не смел приблизиться к ним… Герцогиня Беррийская спасла короля от этой гибели, потому что сунула его себе под юбку и прикрыла его, чтобы затушить огонь, и сказала ему, ибо король хотел силой уйти от нее: – «Куда вы хотите идти? Вы видите, что ваши товарищи горят. Кто вы такой? Пора вам назвать себя». – «Я король». – «Ба, государь, так идите скорее надеть другое платье и покажитесь королеве, которая очень беспокоится о вас».
Нужно ли еще вырисовывать детали в картине, набросанной Фруассаром, описывать шум и гвалт этой сцены, когда около восьмисот человек хлынули через три или четыре выхода. Люди теснили друг друга, лезли куда попало, мяли под ноги других, пробирались по головам, с ревом и проклятиями, как во всякой суматохе, где каждый думает только о себе и кричит: «Спасайся кто может!» – Слышались крики: «Пожар! Пожар! Спасайте короля! Горю! Воды! Король замаскирован. Герцог Орлеанский поджог платье своего брата! Цареубийство! Братоубийство!»
Крики эти неслись из отеля «Сен-Поль» и расходились по всему Парижу.
Обер ле Фламен, геркулесовская сила которого до сих пор сдерживалась четырьмя старыми служаками, которые при первой тревоге поспешили улизнуть, мог теперь освободиться от пут, сбросил свой наряд и, подбежав к бесчувственной Мариете, схватил ее, в несколько скачков перелетел расстояние, отделявшее его от главного входа отеля «Сен-Поль», и вышел оттуда со своей дорогой ношей.
Тем временем пирамидальный буфет, девять полок которого гнулись под королевской посудой, тарелками, блюдами, тяжелыми золотыми кружками, чашками и вазами различных форм, – подвергался серьезной опасности.
– Эй, кузен, – говорил Этьен Мюсто королю шутов. – Посмотри, как твои музыканты опустошают буфет.
– Что же, эти бедняки корчат знатных господ, – ответил Гонен тоном сострадания. – Ты очень грубо выражаешься, кузен, – прибавил он. – Люди эти – философы, занимающиеся алхимией.
– А-а, да! Это дело важное.
– Именно. И они обходятся без кубов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23